– Что насчет соседей? Вы поспрашивали? – Это трущобы. Постоянная текучка жильцов. Не осталось никого, кто жил бы там в то время. – Он же не мог просто испариться. – Именно это он и сделал, поскольку знал, что мы будем его искать, – отзывается Лев. Я подкрадываюсь поближе. – Смотрите: мы можем проследить путь Роба отсюда… Роба? Раздается шелест бумаг. – …досюда – и все. Дальше нет ни следа. – У отца есть знакомые, специализирующиеся на поиске людей, – говорит Кейси, – но он не отвечает на мои звонки. Под моей ногой скрипит половица, и разговор в кабинете резко обрывается. Я тихо стучу в дверь и толкаю ее, делая вид, что ни слова не слышала. Нахожу взглядом Льва, надеясь не выдать себя. Я спрошу его об услышанном, но не сейчас. Говорю, что Эмми позавтракала и спрашивает о нем. – Спасибо, Ло. – Лев бросает взгляд на Фостера. – Вам пора в город. – Ты готова? – спрашивает тот меня. Готова. * * * Я прослеживаю путь до Мореля на приложении в мобильном, лишь иногда набираясь смелости взглянуть на меняющийся за окном пейзаж. Очистит ли меня вода при крещении от этого страха? При каждом отвоеванном у него взгляде в окно я вижу первые признаки весны. Ее приближение ощущается в свежести воздуха. Роб… Из мыслей меня выдергивает голос Фостера: – Можно тебя кое о чем спросить? – Смотря о чем. – Ты помнишь это? Я поворачиваюсь к нему. – Помню что? – Как Лев… воскресил тебя. Выражение его лица непроницаемо, но в голосе слышится нерешительность. Вопрос этот важен для него, но задать его было непросто. Ответ важен для меня, но вряд ли получится описать те ощущения словами. – Я лежала в реанимации, в горячечном бреду. Фостер поднимает бровь. – Слышал об этом? – Ты думала, медсестры собираются тебя убить или что-то вроде того? – Нет. – Думай я так, это бы приносило меньшую боль, чем мои галлюцинации. – Я видела маму… – Она плакала, держа меня за руку. Притом что должна была быть мертва. Постаравшись, я могу отчетливо представить, что лежу в больничной кровати, и как наяву почувствовать то, что испытывала. – Даже после того как мне сказали, что она погибла. А иногда я думала, что нахожусь в лесу. – В лесу? Я коротко смеюсь, пусть мне и не смешно. Это я тоже вижу сейчас как наяву: окружающую кровать сочную пышную зелень. Воздух плотный и густой, как летом в лесу, – я ощущаю его на своей коже, в своих легких. И хотя кровать в лесу должна была бы намекать мне на какую-то неправильность происходящего, тогда оно казалось мне совершенно нормальным и объяснимым, в отличие от всего остального. – В какой-то момент я увидела мужчину в изножье моей кровати, тянущего ко мне руки. После чего мне стали сниться кошмары о нем, поскольку я не знала, кто он и чего хотел, но… – …это был Лев, – заканчивает за меня Фостер. – Да. Почему ты об этом спросил? – Просто интересно, каково это – быть чудом… Ты – легенда. Я услышал о тебе, когда пришел в «Единство». – Жаль, мне об этом не сказали раньше. – Да. Знаешь, что говорит Лев? – Что? – Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее… Я судорожно втягиваю воздух. Не думала, что когда-нибудь услышу эти слова снова. Они выдергивают меня из настоящего и швыряют в прошлое. Я притворяюсь, что все плохое, пережитое мной, осталось далеко позади. Настанет ли время, когда это действительно будет так? Я ощущаю запах железнодорожной станции, ощущаю близость Джереми столь остро, как будто могу дотянуться до него и схватить, удержать. Я закрываю глаза и вижу его там. – Что эти слова значат? – Покорность, – отвечает Фостер. – Принять искупление – это отдаться на волю Бога. Нельзя присоединиться к Проекту по эгоистичным причинам, потому что тогда ты не продержишься в нем и дня. От тебя требуется столько, сколько ты сможешь отдать, только если горячо веришь во что-то, что гораздо важнее тебя. – Он делает паузу. – Потому тебе никто и не рассказывал, даже Би. Правда открылась тебе, когда ты оказалась готова к ней. Я ничего не отвечаю. Не знаю, как сказать Фостеру, что попросила о крещении не ради Бога. И прекрасно осознаю, на чью волю полагаюсь. * * * Сборы в квартире не занимают много времени. Фостер оттаскивает несколько коробок в джип, поражаясь тому, как мало я нажила за последние годы. Меня это и саму слегка удивляет. Дом отражает очевидную неполноценность человека, жившего в нем и лгавшего себе, чтобы вписаться в его пустоту, являющуюся отражением его собственной. Сейчас я смотрю на него новыми глазами и с облегчением оставляю в прошлом. Теперь мне понятно, почему так важно все отпустить. – Готова? – спрашивает Фостер. Скрестив руки, смотрю в выходящее на улицу окно. Сейчас я уеду, и на этом все закончится. – Ло? Но есть еще кое-что, что нужно оставить в прошлом. – Мне нужно на кладбище. – Что? – Родители, – поворачиваюсь я к Фостеру, – хочу отдать дань уважения. – Конечно, – кивает он, – едем. – Я должна сделать это одна. Не хочу, чтобы присутствие Фостера ободрило меня и побудило войти в ворота кладбища. Я хочу доказать, что мне достанет сил сделать это самой, без поддержки. – Я не знаю… – Просто встреть меня через час у церкви Святого Андрея Первозванного. – Мне не положено оставлять тебя одну. – Да что со мной может случиться? – Идем, Ло. Все и так на взводе. – Дай мне сорок пять минут.