Он тихо выругался, босиком понуро прошел в кухню и плюхнулся на стул. – У меня вечно одни обломы… – Все отлично, нытик, – сказала я. – Разве бывает день лучше? Позже он рассказал мне, что, приобретя дом и новое имя, пытался купить себе нормальную жизнь. Но с тех пор как он сбежал, ничто не было нормальным. Он все время был напуган, вечно оглядывался через плечо. Он верил, что однажды его могут убить за то, что он сделал. Записи хранились в банковской ячейке. Эчеверриа пообещал, что первым делом в понедельник утром заберет их оттуда, подпишет со мной соглашение и обменяет кассеты на кассовый чек на пятьсот тысяч долларов, который я ему предложила. Я пригласила себя провести здесь выходные, на тот случай если он вдруг передумает. Сначала Эчеверриа слабо возражал, но как только понял, что я не оступлюсь, сдался. К утру понедельника я знала, что он сделал и как именно он это оправдывал. Я знала все до мучительных подробностей. Всю его жизнь! Я знала, как зовут его сестру, и что в тринадцать лет он переболел ветрянкой. Я знала дату рождения его второй девушки и его оценки в школе. Я знал имена всех кошек, которые у него были, и их привычки по части пользования лотком. Сукин сын не закрывал рта. Я даже задумалась, а не убить ли мне его своими руками. – Записи расскажут вам, – сказал он в тридцатый раз, сидя за кофе в уголке для завтрака, купленном за деньги, украденные у моего клиента, – как они относятся к людям с другим цветом кожи или, не дай бог, акцентом. На этих встречах они отпускали шуточки. Расовые шуточки. Но это были не просто шутки – это было частью их кадровой политики, дискриминация. – Он в упор посмотрел на меня. – Над вами они тоже посмеялись бы. Они не стали бы продвигать вас по службе или платить вам честные деньги только потому, что вы не белая. В моем лице Эчеверриа увидел нечто такое, о чем я сама ничего не знала. Он надеялся пробудить во мне скрытую ярость. Ему не повезло. Никакой ярости не было. К тому времени я уже отупела от него и от звука его голоса. Скажи он мне, что планирует подрочить в гигантском чане с арахисовым маслом, я бы кивнула и сказала: «Как мило». Я не стала слушать кассеты, как только они попали в мои руки. Я ничего не хотела знать. Я не нанималась на работу, чтобы спасать мир от придурков. А только хотела выставить счет на две тысячи баксов, которые мне причитались, и уйти от Рея Эчеверриа без комка в горле. Я засунула кассеты в чемодан, заперла его и взяла с собой в самолет. Я сделала свою работу. Меня это устраивало. В понедельник вечером, глядя в заляпанный иллюминатор «Боинга‑767», вылетавшего в Атланту, я наблюдала за тем, как солнце садится за западные склоны гор. Я устала спать с одним открытым глазом на диване в доме Эчеверриа, и как только самолет взмыл в широкое плоское небо штата Колорадо, я провалилась в сон. Мне приснилось, что я сижу в маленькой закусочной, из тех, где на массивных белых тарелках подают салат с помидорами черри и пакетиками соленых крекеров. Рядом с моей тарелкой на обеденном столе на бумажной салфетке лежал пистолет и стоял стакан для мартини с косточкой внутри. Во сне я поняла: косточка лежит в нем не просто так, нет, она оставлена как предупреждение. Мне внезапно сделалось страшно. Я проснулась от того, что стюардесса спросила, не хочу ли я поужинать. Судя по медной табличке, приколотой к ее темно-синему блейзеру, ее звали Барбра, и эта Барбра малость переборщила с губной помадой. Большие страшные красные губы – это не совсем то, что вы хотите видеть, когда ваше сердце и без того делает сто пятьдесят ударов в минуту. – Без кофеина, – ответила я и открыла ноутбук. Доктор Шетти была мастер препарировать сны. На последний она потратила несколько дней. Я тогда въехала на огромном кексе «Твинки» прямо в кирпичную стену. Я решила отправить ей электронное письмо с описанием моего нового сна. Пусть поломает голову. …А потом я увидела это. Что-то упало в мой почтовый ящик – совсем, как та косточка в стакан в моем сне. У меня мгновенно сжалось горло. Женщина у моего локтя спросила, не плохо ли мне. – Нет-нет. Все в порядке, – заверила я ее. Стиль письма был безошибочно узнаваем. Его ритм мгновенно подсказал мне: автором был тот же человек, который писал Раузеру; который пытал и убивал. И вот теперь наяву, а не только во сне, я ощутила ледяное дыхание опасности. Письмо было адресовано Раузеру. Мое имя стояло в строке «копия». Дорогой лейтенант! Вам наверняка интересно, почему Дэвид был другим, не так ли? Что я с ним делал, где я это делал, как я его бросил. Все другое. И Уильям Лабрек. Он тоже был другим. Вы хотя бы начали понимать, как и почему? Вот что у них было общего. И тот и другой были гнилью, которую необходимо уничтожить. Согласен, по очень разным причинам, но тем не менее оба являются гнилью. Вам наверняка все это не дает покоя. Что вам сказали аналитики? Что меняется почерк, что меняются мотивы, что мы учимся и развиваемся, что люди многоплановы? Однако я кое-чему научился. Начнем с вашего нового консультанта. Я подарил ей Лабрека. Вы это знали? И какое волнение это наверняка было для нее как для профайлера! Она была там совсем одна, на том участке, в том доме. Мне ничего не стоило вернуться за ней. Ну, что, я привлек ваше внимание? Что вас удивляет больше всего? Что я знал, что она была там, или что мне известно о ее прошлом в ФБР? Я видел, как вы приехали вместе, чтобы обнаружить бедного Дэвида. Зачем частному детективу приезжать на место убийства? Мне стало интересно. И я решил провести небольшое расследование. Ваша оперативная группа чувствует сексуальное напряжение между вами? Ваш начальник или мэр? Я чувствую. Вас возбуждает, когда она разбирает для вас мои сцены? Вы говорите обо мне в постели? Бизнес и удовольствие, лейтенант. Кому это знать, как не вам… Вы думаете, что я допустил с Дэвидом ошибки, не так ли? Отвел его в общественное место и таким образом использовал. Но вы ничего не нашли в том гостиничном номере. Не отчаивайтесь, лейтенант. В любом случае это не помогло бы вам. Меня нет в базе. Моя ДНК может сделать для вас только одну вещь: дать вам ориентир для следующего раза. Кстати, о Уишбоуне: это прозвище – полный абсурд, вам не кажется? Это так в духе СМИ: вырвать что-то из контекста, не рассказывая всей истории… Что они там придумают дальше? У. Я откинулась назад и судорожно вздохнула. Женщина на соседнем сиденье, похоже, куда-то пересела, и мне подумалось, что по мере того как росли моя тревога и напряжение, усиливался и запах моего тела. Я попыталась исхитриться и незаметно понюхать свои подмышки. Возможно, соседка пошла искать свободное сиденье в другом месте. Я бы тоже так поступила. Я посмотрела на слова на экране моего ноутбука, слова психопата. Он высмеивал имя, данное ему СМИ, но принял букву «У» в качестве подписи. Он принимал эту свою новую личность. Что означало это электронное письмо? Я предположила, что его цель состояла в том, чтобы озвучить две угрозы. Во-первых, обещание новых убийств. Моя ДНК может сделать для вас только одну вещь: дать вам ориентир для следующего раза. Во-вторых, чуть более иносказательная угроза чего-то еще. Что они там придумают дальше? Это о Раузере? Или о Раузере и обо мне? Я нажала на «Свойства» и перешла в программе электронной почты на вкладку «Подробности», пытаясь отследить письмо. Письмо пришло на адрес Раузера и на мой. Никаких других адресов не видно. Я посмотрела на обратный адрес – один из бесплатных электронных почтовых ящиков, разумеется временный. Но я знала: чтобы его отследить будут приложены все усилия. Пользоваться интернетом – штука рискованная. Нилу и таким же кибердетективам, как он, ничего не стоит найти компьютер, с которого было отправлено это электронное письмо. Уишбоун, похоже, заскучал. Я вспомнила ночь убийства Брукса, как я повернулась к растущей толпе по ту сторону полицейской ленты и ощутила там присутствие убийцы. В тот вечер в воздухе носилось нечто темное и жестокое. В нем шевелилось нечто зловонное, не находящее себе покоя. Я не сомневалась: полиция Атланты изучила все видео с толпами зевак, провела проверку биографических данных, сравнила их. Возможно, неплохо сделать это повторно. Я вспомнила, как под дождем свернула на проселочную дорогу в ту ночь, когда я нашла тело Лабрека. И принялась копаться в памяти. На главной дороге стояли машины, но я не подозревала, что еду на место убийства. В мои планы входило другое: надеть наручники на беглеца, избивавшего жену. Я искала только его синий пикап. Почему Лабрек? Какова его связь с убийцей? Как убийца узнал, что я приду за ним? Я подарил ей Лабрека. Вы это знали? И какое волнение это наверняка было для нее как для профайлера! Она была там совсем одна, на том участке, в том доме… Мне ничего не стоило вернуться за ней. Это правда, что ты «подарил» мне Лабрека? Или ты просто получил отчеты полиции и решил этим похвастаться? Еще немного драмы, просто удовольствия ради? Пытаешься напугать профайлера? Тебе почему-то не дает покоя мое участие в этом расследовании? И почему же ты не вернулся за мной в тот день? Глоток кофе без кофеина, который принесла мне Барбра с большими красными губами, помог проглотить пару таблеток «Адвила». Мое плечо все еще болело от укуса Роя Эчеверриа, в голове стучал кузнечный молот. Сон, письмо, расследование, убийца – все это завораживало и отталкивало меня. Я как будто шевелила пальцами ног в бассейне с акулами, в чем, конечно же, была и своя притягательность, и ужас такого рода работы. Вам интересно, почему Дэвид был другим, не так ли? Да. Скажи мне. Почему Брукс был другим? Он – еще один ключ к твоему прошлому, верно? Убийца называл его в письме только по имени. Вновь нечто, указывающее на знакомство, даже привязанность. Это нечто реальное или же символическое? И Уильям Лабрек. Он тоже был другим. Вы хотя бы начали понимать, как и почему? Нет, черт возьми, я еще даже не начала; но в тот момент, когда увидела Лабрека в том домике, я поняла, что это ты побывал там до меня. Я увидела твои отметины на нем повсюду. Зачем ты их переворачиваешь? Раузер как-то раз спросил меня об этом. Ответа у меня все еще не было. Я достала блокнот и составила еще один список жертв в порядке их убийства, затем добавила столбцы с датой, местом – гостиная, кухня, гостиница, загородный домик, – причиной смерти, временем смерти, числом предсмертных и посмертных ранений и примерное время жизни после первого нападения по данным вскрытия. Галочкой пометила жертв, имевших отношение к гражданскому праву. Звездочка рядом с именем Брукса была призвана напоминать мне о сексуальном контакте. Я прочертила стрелку от первого имени, Энн Чемберс, до последнего, Уильям Лабрек. Оба стали жертвами невероятной ярости, оба были жестоко избиты тяжелым инструментом, оба скончались от ударов тупым предметом. Были ли эти двое лично знакомы с убийцей? Друг с другом? Я попыталась вспомнить детали дела Энн Чемберс. Я ознакомилась с полицейским досье, отчетами о вскрытии и с места убийства, с фотографиями, изучила вещдоки. Установлено, что место убийства и место, где найдено тело, совпадают, что типично для данного преступника. Убийство Энн произошло в ее комнате в общежитии и отличалось особой жестокостью. На ее шее и запястьях были глубокие следы от лигатур, и ее с такой силой били лампой, что раздробили кости лица и черепа. Я подумала про лицо Лабрека, про окровавленную скалку. Лишь в этих двух случаях было найдено оружие. После того как каждая жертва была избита до полубессознательного состояния и не оказывала сопротивления, убийца связывал ее и начинал то, что – как мы теперь знаем – было для него ритуалом: наносить удары ножом и кусать половые области тела. Но в случае с Энн Чемберс, первой жертвой, все было иначе. Жестокость не ограничилась лишь поясницей, ягодицами и внутренней поверхностью бедер. Влагалище Энн расковыряли ножом. Ей отрезали клитор и соски. Судмедэксперт насчитал более сотни ножевых ран – невообразимая ярость и похоть, безумие, какого мы не видели ни в одной из четырех более поздних сцен, как будто в этом первом убийстве была некая прижизненная связь, некая неописуемая ненависть и злость. Мне нужно было сравнить лабораторные отчеты о Лабреке, чтобы увидеть, так ли глубока тема надругательств над ним. Убийца Дэвида Брукса был не похож на убийцу Энн Чемберс. Этот быстро и бесшумно покончил с Бруксом сзади, а затем прикрыл его тело, чтобы защитить его достоинство. Не было никаких вещественных признаков, указывающих на какое-либо садистское поведение. Для садиста главное – это страдания жертвы, сексуальное возбуждение от ее ужаса и боли. Садистское поведение, по определению, не может включать в себя посмертную деятельность, ибо жертва больше не в сознании, не может страдать, не может просить или взывать к своему мучителю. Все укусы и ножевые ранения половых органов Брукса были посмертными. Дэвид не мог ощущать их боль. Значит, их целью было нечто другое, нечто сексуальное и ритуальное, нечто, чего жаждал убийца. Энн Чемберс мучилась больше: она дольше оставалась в живых и подвергалась жестокому сексуальному насилию. Лабрек был так сильно избит, что я с трудом узнала месиво, в которое превратилось его лицо. Брукс пострадал меньше. Он был единственным из троих, кто имел отношение к гражданскому праву, но у всех имелась одна общая черта: типичный почерк Уишбоуна, нанесение колющих ран и укусов в одни и те же части тела. Что все это значило? Я откинулась назад и закрыла глаза. Я должна поговорить с Раузером. Интересно, прочел ли он свою копию третьего письма Уишбоуна и что он о нем подумал? Я молилась о том, лишь бы она еще не попала в газеты. Страх нарастал, пока не превратился в моем горле в наждачную бумагу. Глава 18 С идущих на юг полос шоссе I‑85, всего в паре миль к югу от центра города и Тернер-Филд, аэропорт казался светящимся пятном в далеком, исполосованном реактивными струями самолетов небе. Аэропорт Хартсфилд-Джексон в Атланте – это гигант, многолюдный город внутри мегаполиса, район без постоянных обитателей и сердца, город безымянных прохожих и отличное место, где можно легко слиться с толпой. Хартсфилд-Джексон ошеломляет. То самое место, где в наши дни нам беспрестанно твердят быть бдительными, одновременно делает эту бдительность практически невозможной. С самого первого момента, когда раздвижные стеклянные двери пропускают вас в огромные терминалы, вы попадаете в мир радиообъявлений, стендов с инструкциями, записанных сообщений, траволаторов, баров и залов ожидания, эскалаторов, видеоэкранов, зон досмотра, магазинов, еды, подземных поездов, гула голосов сорока трех тысяч работников, солдат, копов, ищущих бомбы собак и путешественников. Один из самых загруженных международных аэропортов в мире во всех неправильных местах медлителен, как черепаха, а в остальном это вихрь информации, звуков и света. Если только вы здесь не для того, чтобы понаблюдать, пока другие поглощены своими делами. Собственные заботы путешественников отвлекают, и они лишь смутно осознают окружающих, несмотря на новые угрозы и повышенное внимание. Благодаря нехитрым уловкам по изменению внешности – очкам, бейсболке, простой одежде, ничем не примечательной по рисунку и цвету, – можно пройти мимо близкого знакомого незамеченным или задержаться в том же газетном киоске и не быть узнанным. В таком месте люди не смотрят друг на друга. Они видят категории и стереотипы – путешественник, покупатель, полицейский, бизнесмен. Быть невидимым в общественном месте, таким как это, очень просто. В паре сотен ярдов от выхода на посадку, куда я прибыла с другими пассажирами рейса из Денвера, коридор зала «В» резко нырнул вниз, к крутым эскалаторам, что вели к подземным тротуарам и поездам. С высоты медленно движущихся металлических ступеней я разглядывала людскую толпу. Меня этому обучали. Я умела уловить внезапное движение, странную походку, шаги, что-то необычное в толпе, или чей-то слишком пристальный взгляд. На мне были джинсы «Ливайс» и пуловер без рукавов, и все же температура тела по ощущениям подскочила до двухсот градусов еще в самолете и до сих пор не нормализовалась. На плече у меня был ремень компьютерного чехла из черной кожи. Согласно табло над головой, до прибытия следующего поезда оставалась одна минута. Я чувствовала его приближение под сланцевыми полами в транспортном вестибюле: едва ощутимая вибрация, сопровождаемая приглушенным грохотом за мгновение до того, как состав вкатился в тупик и стеклянные двери с шипением открылись. Я быстро юркнула в толпу, чтобы успеть к поезду, пока двери снова не захлопнулись, и для равновесия схватилась за одну из вертикальных стоек в центре вагона. Мой взгляд скользнул по вагону. Нетрудно было предположить, что эгоист, вуайерист, жестокий социопат, вроде того, которого мы искали, хотел бы увидеть меня, когда я вернулась. Хотел бы изучить мое лицо на предмет страха или стресса. Его игра – а это была игра – на самом деле заключалась в том, чтобы отравлять и калечить жизни других людей. Теперь этот убийца держал в петле связи и Раузера, и меня. И был не прочь какое-то время поиграть с нами в кошки-мышки. Я действительно чувствовала, что кто-то следит за мной, или это была просто реакция на полученное мною письмо? В самолете я перечитывала его снова и снова, и его было достаточно, чтобы волоски на моих руках встали дыбом. Моя ДНК может сделать для вас только одно: дать вам ориентир для следующего раза… Это так в духе СМИ: вырвать что-то из контекста, не рассказывая всей истории… Что они там придумают дальше? У. Мне предстояла долгая прогулка по аэропорту и бетонным парковкам долговременной стоянки. Они даже днем выглядят темными и непривлекательными, но сразу после полуночи, когда воздушное движение минимально, когда стук колесиков моего чемодана по неровному бетону лишь время от времени прерывал призрачный вой реактивного двигателя, ощущение было… зловещее, будто кто-то вот-вот выпрыгнет на тебя из кустов. О’кей, я понимаю, в аэропорту Хартсфилд-Джексон нет кустов. Дело в том, что я была уже не в состоянии отличить реальную опасность от воображаемой. «Неужели я следующая?» – все время думала я. Нет. Я не вписывалась в профиль жертвы, но, с другой стороны, что на самом деле требовалось преступнику? Как он выбирал своих жертв? У нас имелась лишь одна связь с некоторыми из жертв, но не со всеми, этого было недостаточно, чтобы понять процесс выбора. Я заставила себя двигаться спокойно, в обычном темпе, не оборачиваясь. Просто добраться до своей машины. Время от времени я слышала, как захлопывалась дверца или оживал двигатель. Каждый звук казался усиленным. Что вообще ему нужно? Он уже упустил шанс – по крайней мере, так он хвастал на месте убийства Лабрека. Неужели все дело в слежке? Слежка была топливом. Она давала силу и власть. Приблизившись в моей старой «Импале», я представила глаза, прожигающие мне лопатки. Мне потребовалась вся моя внутренняя сила, чтобы не швырнуть на бетонный пол чемодан и броситься со всех ног наутек. С этим убийцей была перейдена черта. За все мои годы работы в Бюро по всем типам дел о серийных преступниках, когда я составляла профили серийных убийц, растлителей малолетних, насильников, меня никогда это не касалось лично. Между преступниками и криминалистами всегда существовал барьер. Эмоционально моя работа сказывалась на мне. Я брала ее с собой домой и ложилась с ней в постель, которую делила с мужем. Ночные приливы пота, алкоголь, чтобы успокоить нервы, попытки осмыслить и разложить по полочкам кошмар, который я весь день воссоздавала в мучительных деталях… Выпить перед работой, чтобы снять усталость, депрессию. Выпить с похмелья. Я убеждена: каждый, кто способен к эмпатии, наделен способностью ощущать страдания жертвы. Некоторые из нас справляются с этим лучше, чем другие, только и всего. Но это темное существование никогда физически не стучало в мою дверь, как сейчас. Я открыла машину, закинула чемодан на сиденье и с бешено колотящимся сердцем забралась внутрь. Слава богу, мой отец взял потрепанную «Импалу», на которой я ездила в старшей школе, с мотором V‑8 в четыреста двадцать семь лошадиных сил. Он заново хромировал и полностью отреставрировал ее для меня как раз перед моим поступлением в колледж. Так что у нее определенно было все, что мне нужно, чтобы избавиться от «хвоста». Даже сейчас, с дыркой от пули в лобовом стекле, моя старая «Импала» приводила меня в восторг. Она рычала, как поезд подземки, и мне нравился этот звук, когда верх был опущен. В конце концов, я выросла в Джорджии, в окружении крутых тачек и парней в узких джинсах. Когда Джимми и я были детьми, мать по субботам собирала корзины для пикника, чтобы посмотреть автогонки в Йеллоу-Ривер. Мы ели огурцы с черным перцем и белым уксусом, картофельный салат из пластиковых контейнеров и маленькие гамбургеры, которые мой отец обычно зажаривал до углей на переносном гриле. Приносили с собой карточный столик и клетчатую скатерть, что, как я думаю, было призвано придать этому событию некий класс. Запахи выхлопа и горящей резины были частью трапезы. И рев двигателей был совершенно оглушительный. Но по субботам на этих гонках мой отец был самым счастливым человеком. Это был почти единственный раз, когда он покидал наш гараж, в котором постоянно возился, и единственный раз, когда мог не слышать мамин голос. Мне было одиннадцать, когда отец решил, что я должна научиться водить машину. Он засунул меня в наш потрепанный пикап «Шевроле» на грунтовой дороге и чуть не обмочился от смеха, когда я смяла часть кукурузного поля, прежде чем нашла тормоз. Позже, будучи подростками, мы с братом совершали с ним долгие, молчаливые поездки. Останавливались у придорожных киосков, чтобы перекусить вареным арахисом и свежими персиками, затем забирались обратно в машину и ехали дальше – только я, мой лилейно-белый отец и мой черный брат, – и местные таращились нам вслед. Иногда для меня даже сейчас шуршание шин по дорожному покрытию звучит как океанский прибой. Я могу ехать и ехать бесконечно, забыв обо всем. Я нашла свой телефон и позвонила Раузеру. Как известно, он терпеть не мог, когда его будили по ночам. Полицейские в участке обычно подбрасывали монетку, чтобы узнать, кто должен взять на себя эту миссию. Было уже за полночь, и эта честь выпала мне. – Надеюсь, причина уважительная, – сразу сказал он. – Это я, – сказала я, расплатившись с кассиршей и покатила к выезду из аэропорта. – В самолете я открыла электронное письмо. Письмо Уишбоуна, адресованное тебе. Новое. А потом у меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, но у меня уже был этот безумный сон, так что я была напугана до потери пульса. К тому времени как я добралась до парковки, он уже был повсюду. Я чувствовала его, Раузер. Думаю, Уишбоун ожидал мой рейс. Я не знаю почему. Просто почувствовала… – Вот это да… Есть еще одно письмо? Я остановилась у выезда и посмотрела в зеркало заднего вида. С разных парковочных площадок выезжали три машины и приближались к платным полосам. Одна выехала следом за мной; когда я не сдвинулась с места, водитель подал сигнал. Я с неохотой влилась в поток машин и покатила от аэропорта к выезду на автостраду I‑75/85 Север. – Поговори со мной, пока я одеваюсь, – велел Раузер. – И помедленнее. Тебе пришло письмо от Уишбоуна? Хм… Это может быть хорошей новостью. Мы можем его отследить. Я подробно и чуть спокойнее объяснила суть электронного письма, которое нашла в своем почтовом ящике. Письмо, которое Раузер еще не прочел и в котором имелось обещание новых убийств. Вибрация в его голосе подсказала мне, что, разговаривая со мной, он быстро куда-то шагал. Я представила себе, как он запирает входную дверь и направляется по тротуару к «Краун Вику».