Бен вернулся на ковер и начал раздеваться: ботинки, штаны, куртка, свитер, термобелье… до трусов. – Сложи-ка все свои пожитки ко мне в кучку. Он положил к ее ногам все, кроме рюкзака. – Ты кое-что забыл, – произнесла она. Бен неохотно стянул с плеча рюкзак и швырнул его на гору трофеев. – И трусы тоже, пожалуйста. – А для чего такая необходимость? – поинтересовался он. – Это строго для оценки. И не надо стесняться. Ну надо же, ты не… не возбудился, так? – Нет. – А ничего, если бы и да. Такое, знаешь, раньше случалось. Не бери в голову. – Все ничего, и мне все равно. – Ух, ты! Похоже, чья-то точка сползла еще дальше с матрицы смерти! – Ладно. – Бен стянул трусы и предстал перед великаншей. Она мрачно кивнула и жестом велела ему снова надеть трусы. – Видишь? Теперь-то не так все плохо, верно? Ты будешь вне себя от счастья, что мы это сделали. Все будет просто великолепно. – Что великолепно? – Смотреть, как ты сражаешься! Так, какой-то ты костлявый! Надо бы тебя подкормить. Уверен, что не хочешь похлебки? Там масса белка. Ты думаешь, почему я такая большая и сильная? – Я пас. – Хорошо. Ладно. Сам отказался. Я здесь не для того, чтобы заставлять тебя делать то, что ты не хочешь, кроме нескольких чрезвычайно опасных и потенциально грозящих смертью вещей. – Она вытащила из горы трофеев холщовое пончо и швырнула его Бену. – Вот. Это тебе как раз подойдет. Думаю, тебе действительно придется по вкусу время, которое ты проведешь в моей норе. – В вашей что? – В моей норе! У меня есть огромная нора, которая открылась пару дней назад. Тебе повезло, что ты попал именно ко мне. А теперь давай-ка прятаться. Она хлопнула в ладоши и встала, жестом увлекая его в темный, освещенный факелами коридор, ведший в недра горы. Он плелся за ней, кутаясь в кусачее холщовое одеяние. Через какое-то время они вышли к ряду створчатых деревянных дверей по обе стороны коридора. Бен мог поклясться, что слышал из-за них приглушенные крики. Фермона пошарила по карманам, достала связку тяжелых ключей и принялась их перебирать. – За все эти годы, подумаешь ты, я должна бы запомнить, какой ключ от какой двери, но вот тебе на. Это и есть самое худшее. – А что это за имя такое – Фермона? – Красивое имя. – Наконец она открыла дверь. – У тебя выдался долгий день. Заходи. Это одна из самых просторных нор. Бен вошел в дверь и не увидел ничего, кроме плотной черноты. Великанша хорошенько врезала ему сзади, и он пролетел метров шесть вдоль круто уходившей вниз стены, после чего рухнул на голый пол, подвернув лодыжку и вскрикнув от боли. Воткнув факел в дырку высоко в стене, Фермона в последний раз взглянула на него. Она улыбалась. В ее лице не чувствовалось ни тени угрозы. Фермона была самым светлым из великанов-убийц, которых только пожелаешь повстречать. Она похлопала по заслонке нижней части двери. – Пищу и воду ставят сюда. Обязательно ешь, иначе мне придется тебя взвесить, а потом убить. – С кем я сражаюсь? – Это сюрприз. – Что, если я проиграю? – Тогда я тебя съем. – А если я выиграю? – Тогда я тебя не съем. – И отпустишь? – Нет. Я просто тебя не съем. Давай-ка не сходи с ума, малыш. Спи сладко! Затем она захлопнула за Беном дверь и крепко ее заперла. Глава пятнадцатая. Нора Он потерял представление о дне и ночи. У него оставался лишь факел, и если Бен достаточно долго глядел на пламя, все вокруг начинало сверкать ярко-белыми всполохами, а сам огонь превращался в черное пятно, впивавшееся Бену в мозг. В подростковом возрасте он страдал от депрессий, и самое худшее заключалось в том, что он знал, когда они нахлынут. Он чувствовал, как надвигался страх, словно легкий ветерок в разбитое окно. Стоило лишь ощутить еле заметный привкус безнадежности, и он понимал, что ждать уже недолго. Это нельзя было остановить. По человеческим меркам все это было раза в два больше Фермоны и столь же очаровательно. Он был бессилен помешать этому натиску, а иногда даже и не пытался. Состояние просто завораживало, толкая к тому, чтобы было на все наплевать. Депрессия с легкостью охватывала его, и эта легкость вызывала еще большую подавленность. Как и Тереза, мать Бена работала дежурной сестрой в местной больнице. Отчаяние было неотъемлемой частью ее работы, и она угадывала, когда на Бена находила депрессия. Он выглядел точно так же, как охваченные ужасом родственники больных, которых она видела в комнатах ожидания. Иногда, вернувшись домой после двенадцатичасового дежурства, она обнаруживала сына в кровати. Тогда мать брала его за руку и просто держала ее в своей. Никаких слов. Никаких понуканий. Иногда она гладила его по голове и проводила пальцами по шее. Обычно этого оказывалось достаточно, чтобы поднять Бена с постели и отправить в школу с депрессией, все еще затаившейся у него внутри. Трижды в день Фермона останавливалась у норы, чтобы приоткрыть дверь и бросить ему индюшачьих ножек и поставить воды. Ему было больше нечего ожидать, кроме этих визитов. Она собиралась убить Бена и обсосать его косточки, но по крайней мере преподносила это с некой приязнью. Где-то даже по-соседски. На седьмой день она открыла дверь и взглянула на него сверху вниз. – Как самочувствие? – спросила она. – Плохо. – Давай рассказывай. – Голова болит. И коленка тоже. Я скучаю по своей семье, хотя и знаю, что тебе все равно. – Нет, нет. Я понимаю. Совершенно нормально скучать по семье, когда знаешь, что смерть может настигнуть тебя в любой момент. – Ну да, верно. – Расскажи мне о них. О твоей семье. – Ну, моя жена медсестра. – Благородное занятие. Благослови ее Господь за это. Работа не из легких. – Э-э, а дочурка обожает лисичек. – О-о-о, уверена, что она немного вспыльчивая. Погоди-ка. У меня, кажется, кое-что для тебя есть. Она оставила дверь открытой, и Бен попытался вскарабкаться вверх, чтобы добраться до нее. Сил теперь у него прибавилось, после того как он неделю ел и отдыхал. И рана на руке тоже стала затягиваться. Но все без толку. Через четыре шага по склону норы он не сумел уцепиться руками и свалился обратно на пол. Фермона просунула голову в заслонку. – Ты что, попытался сбежать? – Да. – Просто фантастика какая-то. Ты снова набираешься сил. Скоро будешь готов. Вот… Она сбросила ему плюшевую игрушечную лисичку. Она была толстенькая и кругленькая, как мячик, с обвисшими ушками и толстенькими лапками. Он видел, как лисичка улыбается ему в темноте. У Флоры была личика, похожая на эту. На ночь она укладывала ее спать вместе с остальными пятьюдесятью семью плюшевыми зверюшками, располагавшимися строго по ранжиру. Она спала под пристальными взорами античного хора. Бен прижал лисичку к груди и расплакался. – Спасибо. – Да не за что. Фермона заперла дверь, а Бен прилег на пол и закрыл глаза. Белые всполохи от факела проникали под прикрытые веки, делаясь ярче и ярче. * * * Он открыл глаза и обнаружил, что лежит на больничной каталке, укрытый дешевенькой тонкой простыней. Как ты сюда попал? Ты ведь только что валялся в пещере, так? В пещере? В какой еще пещере? Нет никакой пещеры. Разве ты не знаешь, где находишься? В больнице города Риджвью, штат Миннесота. Он сел на каталке. На руке никакого шрама не было. А откуда там взяться шраму? Ты же ведь не резался. Тебе тридцать пять лет, и ты совершенно здоров. В другом конце помещения он заметил толстого лысого врача в белом лабораторном халате, восседавшего за столом, заваленным разнообразными предметами, упакованными в пластиковые пакеты с застежками. Бен перевел взгляд на стену и увидел ряд дверей из нержавеющей стали, каждая размером с кухонную плиту.