Я знаю, что это за помещение. Врач повернулся к Бену, удивленно поглядев на него. – Ага! Проснулся. Это хорошо. Теперь ты сможешь предоставить мне точную идентификацию. – Точную идентификацию? – Ну да, конечно. Ты так и не пришел взглянуть на него, верно? – Нет. Не пришел. – Подойди-ка сюда. Я тебе кое-что покажу. Бен встал. Он был в вечернем костюме, но без галстука. Врач взмахом руки подозвал его к столу и показал несколько почерневших предметов, лежавших на большой салфетке: золотое кольцо, часы, пару обугленных ботинок. – Ты узнаешь эти предметы, Бенджамин? – Да. – Они принадлежат твоему отцу? – Да. Именно так. – Хочешь посмотреть на его тело? Бен покачал головой. – Вряд ли. – Всего на секундочку. Взгляни на его зубы. Чтобы помочь мне. – Я не могу… я не… – Тебе не хочется здесь находиться, да? – Не хочется. – Это нормально. Никому не хочется. Патологоанатом подошел к одной из стальных дверей и открыл ее. Бен почувствовал, как его обдало ледяным ветерком из морозильника. Врач протянул руку и вытянул выдвижной стальной поддон. Тело было накрыто синей простыней, из-под которой торчали изуродованные ступни. Пальцы на ногах почти исчезли. Там едва хватило места, чтобы повесить бирку с номером. – Хочешь осмотреть все тело или только лицо? – Лицо, – ответил Бен. Патологоанатом потянулся к изголовью поддона и отдернул простыню. Бен собрался с духом, словно готовился отразить удар. Голова отца представляла собой сплошные сплавленные уголья. Ничего, кроме обугленных костей. Остались какие-то волоски, но лицо у старика полностью выгорело. Более-менее уцелели лишь зубы, среди которых выделялся один сверкающий белый резец – стоматологический имплантат, – пристроившийся между пожелтевшими от никотина соседями. – Ну что? – спросил патологоанатом. – Накрывайте обратно. Врач внял просьбе Бена. – Это он? – Конечно, он. – Он погиб практически мгновенно во время пожара. В состоянии сильного опьянения выронил горящую сигарету… Скорее всего, почти не мучился, если это имеет значение. – Никакого. – Как ты себя чувствуешь? – Не знаю. – Это нормально. Нормально радоваться. Ты ведь сейчас радуешься, так? – Не надо говорить за других. – Он же никудышный был, сам знаешь. – Да. Знаю. – Помнишь лодку, которой он обзавелся после развода? Эту его дурацкую лодку? – Да. – А помнишь те «рыбалки»? Ты слезно умолял маму, чтобы она поменялась дежурствами и тебе бы не пришлось на них ездить. Он отсылал тебя кататься на жутком белом прогулочном катере, чтобы ты жарился на солнце, а сам одну за другой швырял пустые пивные банки в залив Холстед. Старик вряд ли даже крючок в воду опускал. – Он ни разу ничего не поймал. – И он всегда прихватывал с собой кого-нибудь из своих сомнительных дружков, помнишь? Всяких нариков-торчков и разведенных мужичков, которые после одиннадцати утра только тем и занимались, что нажирались в хлам в «Лорде Флетчере». Эту забегаловку ты ненавидел не меньше лодки, верно? – Верно. Ненавидел. – Радоваться – это нормально, Бенджамин. Ты сам выстроил свою жизнь, хотя он для тебя палец о палец не ударил. Сам заработал себе на образование. Нашел работу. Женился. И заслуга в этом лишь твоя и матери. От него ты ничего не хотел и ничего у него не просил. А он постоянно требовал, чтобы ты его навещал. В той его загаженной квартирке в Маунде. Нормально радоваться тому, что все кончилось: что он убрался у тебя с дороги, что знаешь – теперь наконец можно зажить своей жизнью. Ты ведь поэтому не удосужился ни приехать взглянуть на его тело, ни пойти на панихиду и похороны, верно? Бьюсь об заклад, ты ждал, когда он умрет. Бен заплакал. – Да. – Ты надеялся, что он умрет? – Да. – У тебя гора с плеч свалилась, когда ты узнал о его смерти, так ведь? – Да. – Все нормально. Это совершенно естественно. – Нет, не естественно. – Ты обожаешь скорбеть, прямо как корова щипать травку, Бенджамин. У тебя внутри целые полости для скорби и ярости, так ведь? – Так. – А вот скажи мне: что бы ты делал с этими полостями, если бы они опустели? Неужели ты не устал все туда совать и хранить вечно? Патологоанатом схватил скальпель. – Что вы делаете? – спросил его Бен. – Давай-ка чуть-чуть очистим эти полости. – Уйдите от меня… – Давай посмотрим, можно ли удалить у тебя всю эту печаль. Патологоанатом занес сверкающую сталь над животом Бена и вонзил острие ему в желудок. Боли не последовало, лишь огромное облегчение. Все обмякло. Челюсть у него отвисла. Мышцы расслабились. Он выдохнул так, словно делал это впервые. * * * Бен очнулся в норе Фермоны. На полу, примерно в метре от себя, он заметил почерневший бугорок. Он потянулся к нему. Это оказалось кольцо. Кольцо его отца, полученное в выпускном классе школы, все еще покрытое сажей. Бен стер с него грязь, и исцарапанная бронза тускло замерцала в свете факела. Он надел кольцо на безымянный палец правой руки и тут услышал, как заслонка в двери открылась и захлопнулась. – Тс-с-с! – Кто там? – спросил Бен. – Это я, Урод. – Краб?