– А мы уже заждались! – Боже, неужто вспомнили и про нас… – А мы уже думали, кофе в этом доме не дождешься!.. – Или тут особый рецепт? – Видно, долго приходится варить, да еще и помощник необходим. – С навыками ветеринара… – Батюшки, да на парне лица нет. – Алехандро, отчего ты такой красный. – Как самый ядрёный чили… – Таня, что ты с ним сделала? Таня терпеливо слушала, насмешливо оглядываясь вокруг. Я стоял чуть поодаль, уперев глаза в кусок грязного матраца на полу. – Не обращай на них внимания, Алехандро, – вначале совершенно спокойно бросила она в мою сторону. И тут же властно одернула: – Так!.. Еще одно слово… – это прозвучало так, что галдеж разом смолк. – И этот кофе, вместо того, чтобы попасть в ваши луженые желудки, окажется на ваших дубовых головах. Тогда вы, наконец, обретёте подобающий вам вид – стопроцентных засранцев! Последнее словцо вызвало целую бурю восторга. Пока все приходили в себя от смеха, мы поставили подносы с кофе прямо на пол. – Разбирайте! – скомандовала Таня. Рикардо, одним из первых наклонившись и взяв чашку, передал ее Камбе, сидевшему дальше, потом Карлосу. – И все-таки, несправедливо, – отозвался его брат, Артуро. – Ты отказалась от танго, чтобы соблюсти справедливость. И тут же уединяешься с одним, остальных оставляя с носом… – Ладно, – улыбаясь, без тени смущения, парировала Таня. – Чтобы всё было без обид и по справедливости. Сейчас мы будем укладываться спать… Слова ее прервал дружный рев многозначительного предвкушения. – Тише, тише вы. А то соседи подумают, что у меня тут табун ягуаров… Так вот. Мы всё равно не поделим поровну на каждого одну кровать и две раскладушки… Чтобы было по справедливости, все будем спать на полу. Доволен, Артуро!? Завтра с утра каждый из вас сможет хвастаться, что спал с женщиной… VIII О том, кто такой Рамон, нам сказал Коко, там, где дорога, не доходя до Лагунильяса, сворачивала в джунгли, в сторону Каламины. – А вот здесь Лоро чуть не перевернул джип, – произнес Коко, притормаживая возле дерева, за которым зеленел пустотой обрыв отвесного ущелья. Рукой, оторвав ее от руля, он показал на ствол дерева, кроной свисавшего над ущельем. На коре белели высохшие и почти затянувшиеся косые параллельные полосы, словно следы от когтей огромного ягуара. – Дерево нас и спасло. Лоро въехал лебедкой прямо в него. А то полетели бы со склона, как птицы. Надо было слышать высказывания по этому поводу Рамона. Тогда-то он и приказал, чтобы всех заранее предупреждали, кто на самом деле их командир. – А что случилось-то? – недоумевающе спросил Карлос. – Да всё очень просто, – продолжил Коко. – Мы так же, как сейчас, свернули с дороги на Лагунильяс. И тут Рамон сообщает Васкесу Вианье, кто он на самом деле. А Вианья, неугомонный Лоро, огорошенный этой новостью, от неожиданности и вывернул руль чёрти куда. Ему же и так не сидится на месте, словно у него острый перец постоянно печет в одном месте… – А кто Рамон на самом деле? – не выдержав, чуть не хором спросили мы трое – Карлос, Камба и я. – Как, вам еще не сказали? – Коко от неожиданности нажал на тормоз. Не ожидая экстренного торможения, шедший за нами джип чуть не въехал нам в зад, еле успел остановиться. Ньято, сидевший за рулем, высунулся из окна и прокричал Коко всё, что он думает о нашем джипе, о его водителе и пассажирах. Коко, не обращая внимания на ругательства, впрочем, произнесенные с неизменной для Ньято добродушной улыбкой, махнул ему рукой. – Погоди, Мендес, кипяться. Тут выяснилось, что ребята не в курсе, кто такой на самом деле Рамон… – Так кому ты выговариваешь? – рассмеялся Ньято. – Ты же сам и должен был им сообщить. Быстрее говори и поехали. А то Рамон сам объяснит тебе кто он такой… – Да, действительно, – сокрушенно покачал головой Коко. – Это была моя обязанность. Совсем замотался… Наша машина снова тронулась в путь, но мы уже не находили покоя. Кто же, в конце концов, этот загадочный, легендарный Рамон? Хотя мне, прочитавшему от корки до корки «Эпизоды революционной войны»[25] и слышавшему накануне столько разговоров о высадке «Гранмы», о боях в Сьерра-Маэстре и Эскамбрае, следовало догадаться. Но слишком несбыточным это казалось… – Коко, ты так и не сказал… Кто же Рамон? – Ах да… Рамон… В общем, это Че Гевара, ребята. Сам Че ждет нас в Каламине. Че будет командовать нами. Еще есть вопросы?.. До самого лагеря у нас, онемевших, ошеломленных новостью, вопросов больше не было… IX Мы не поверили своим глазам. Это он? Легендарный Рамон, чье звонкое прозвище розовым пламенем опалило все континенты мира? Плешивый седой человек восседал на деревянном ящике, покуривая огромную сигару. Лицо и вся его фигура, и руки – лишенные загара, неестественно бледные, до локтя выглядывавшие из закатанных рукавов серо-зеленой униформы, напоминали чем-то толстобокую сигару, дымившуюся в его зубах. Такие же грузные и полные, словно припухшие. Особенно лицо – одутловатое, болезненно-бледное, будто бы со следами усталости от бессонной ночи (в ящике, на котором дымил команданте, лежали боеприпасы. Этот ящик, как и прочее неподъёмное снаряжение, уже на следующий день мы перетаскивали в базовый – Медвежий – лагерь. Место для него Рамон выбрал в глубине джунглей, в десяти километрах от Каламины). Мы, новички, чуть-чуть приотстали, уступая дорогу остальным, с радостными возгласами кинувшимся к сидящему человеку. Он поднялся навстречу, и с каждым из окруживших его по очереди братски обнялся, не вынимая сигары изо рта. – Ах вы, бродяги, где же вы шлялись!? – в его голосе, чистом, сильном и зычном, сверкали искры искренней радости. – Что же, опоздавшие, отправить вас сразу в марш-бросок? Почти все уже здесь! Дождемся Блондина и Антонио. Ух-х, устрою им тяжелую жизнь. Узнают, как шляться по европейским кабакам на народные деньги. Не все из окруживших своего командира восприняли прозвучавшую угрозу как шутку. Густаво Мачин Оед, с исполненным серьезности выражением на своем и без того солидном, «профессорском» лице, в форме доклада низшего чина старшему военачальнику начал оправдывать себя и товарищей, упирая на то, что их задержка связана никак не с парижскими борделями и казино Монте-Карло, а с датой отправки из Манилы. То же касается и Оло Пантохи – Антонио и Блондина – Хесуса Гайоля. Он так и сказал: «Манилы» … Нам еще было невдомёк, что таково кодовое название кубинской столицы Гаваны. Что ж, нам еще предстоит твердить это слово, как заклинание, в бреду малярии или простудной горячки, как безнадежную мольбу о помощи… С удивлением мы, новички, наблюдали за их общением. Конечно, всё наше внимание было приковано к командиру. Ни львиной гривы, ни знаменитой бороды «барбудос»[26], с которыми мы неразрывно связывали по фотографиям образ героического команданте. И брови не густые и черные, а тонкие и седые, оголявшие выдающиеся вперед, нависавшие над глазами бугры лобной кости…Тогда еще многое в нем оставалось от Рамона Бенитеса, тихого гражданина сытой, преисполненной пацифизма Восточной Уругвайской республики. Героический партизан ещё был спрятан где-то в глубине, за ширмами чужого, маскировочного облика, который медленно, но необратимо, слой за слоем, как старые перья во время линьки, спадал с него от месяца к месяцу пребывания в сельве. И вот он сам подошел к нам. Коко представил нас по очереди. Фернандо каждому пожимал руку. Ладонь его – большая, с длинными, будто стальными пальцами – обхватывала твою кисть твердо, но не с тупой крестьянской грубостью мужлана, желающего выказать свою силу. Рукопожатие его было прохладным и… милосердным. И его взгляд, бескрайне зеленый, как сельва вокруг, иронично-оценивающий и вдруг, за какой-то миг делающийся таким пронзительным, что невольно отводишь глаза. – Это Алехандро. Или Ветеринар, – представил меня Коко. – Может починить машину. – Ветеринар? – переспросил Фернандо. – Ты лечишь не только машины? Ослов, лошадей?.. Зеленое пламя в его взоре оживилось, проступив сквозь очередную порцию выпущенного, вкусно пахнущего сельвой и кофе, сигарного дыма. Разговаривая с нами, он непрестанно дымил, словно отгораживался от новичков табачной завесой. Уже после мне стало известно, как он любит животных. Может быть, поэтому он приметил меня среди остальных боливийцев? – Мой отец умеет… Но я об этом совсем мало знаю, командир. Я работаю в поле. – Кампесино? – удовлетворенно вздохнул Рамон. – «Соломенная шляпа»… Вот кто делает революцию, пока горожане делят портфели… Видишь этих людей, Ветеринар?.. Он величественным полукругом руки показал на окруживших его кубинцев. – Эти латиноамериканцы – лучшие из лучших! Они сделали Кубинскую революцию … А ведь все они – из крестьян. Тут его торжественный тон оборвался, и он, совершенно добродушно рассмеявшись, ткнул пальцем в моего тёзку, Мачина Оеда, и в еще одного, невысокого, с печальным лицом Пьеро. Он, как и другие, подошел уже во время разговора. – Прости, Густаво… Я не хотел тебя обидеть. И тебя, Пачунга! – Да и себя, Рамон. И себя… – это произнес в общем хохоте тот, кого он назвал Пачунгой. Печаль не исчезала из уголков его глаз – распахнутых глаз страдальца, даже когда он смеялся. А смеялся он всегда от души. Командир, не теряя гребня волны всеобщего смеха, поддерживая самим же заданный тон веселья, замотал головой: – Позволь не согласиться с тобой, дорогой Пачунга. По документам достославный гражданин Уругвая Рамон Бенитес является специалистом по аграрным вопросам, и не где-нибудь, а в Организации американских государств. Просто дока в сельском хозяйстве! Так что вам со мной не тягаться. Рамон – самый что ни на есть кампесино! Тут от веселья и смеха он разом вдруг перешел на спокойный, сдержанный тон. – Хотя, конечно, ты прав, Пачо… Тысячу раз прав… Он умолк, словно размышляя над сказанным, и в кругу, многочисленном, незаметно дополнившимся новыми слушателями, воцарилась тишина. – Ведь мы не спрашивали о происхождении в Сьерра-Маэстре… – произнес он и оглядел всех нас, точно слова его адресовались каждому.