Аккерман утвердительно кивнул: — Точно. Я знаю Джина. Катер «Голубой Кабан». Он выпрямился на своей кушетке и повернулся ко мне; сон слетел с его физиономии. — Он ваш друг? — спросил он. Я кивнул, несколько удивленный улыбкой, которая играла на его лице. Эту улыбку я уже видел, хотя значение ее определить пока не мог. Аккерман пристально смотрел на меня, и какой-то новый, непонятный мне свет играл в его взгляде. — Я давненько его не видел, — сказал он. — Он вернулся на Гавайи? Опаньки! — подумал я. Что-то здесь не так. Я вдруг опознал улыбку на лице своего собеседника. Эту улыбку я встречал на других лицах, в других странах, стоило мне только произнести имя Скиннера. — Кто? — переспросил я, вставая, чтобы набрать еще льда. — Скиннер. — Вернулся откуда? — спросил я, давая понять, что в боевом прошлом Скиннера я не участвовал. Аккерман, похоже, понял. — А вы еще с кем-нибудь в Коне знакомы? — спросил он. — Кроме Скиннера? — Конечно, — отозвался я. — Знаю кое-кого, кто занимается экспортом виски. Кое-кого из риелторов. Аккерман задумчиво кивнул, внимательно разглядывая длинные пальцы своей руки, свежевыкрашенной в голубое, — словно заметил в ней что-то из ряда вон выходящее. Сразу видно профессионала, который в разговоре привык, сделав паузу, внимательно прислушиваться к тому, как работает его мозг. Я практически слышал этот звук, звук скоростного сканирования памяти, производимого очень персональным компьютером, который рано или поздно выдаст то, что нужно пользователю, — факт, ссылку или давно позабытую деталь, в которой тот так нуждается. Он снова прикрыл глаза. — Большой остров совсем не похож на другие острова, — наконец произнес Аккерман. — Особенно на эту помойку, на Гонолулу. Там ты словно путешествуешь вспять, в прошлое. Никто не донимает тебя; куда хочешь, туда и идешь. Наверное, это единственное место на островах, где люди еще сохранили чувство старой гавайской культуры. — Вот и отлично, — сказал я. — Мы будем там на следующей неделе. Разберемся с Марафоном в Гонолулу и спрячемся на остальное время в Коне сочинять нашу историю. — Превосходно! — воскликнул Аккерман. — Позвоните мне, когда устроитесь. Я могу свозить вас в пару местечек, где еще жива старая магия. Он задумчиво улыбнулся и продолжил: — Съездим на Южный Мыс, в Город Спасенных. Пообщаемся с призраком капитана Кука. Сможем даже понырять — если погода позволит. Я отложил свои книги, и мы немного поболтали. В первый раз мне рассказывали про Гавайи действительно интересные вещи — местные легенды, истории о древних войнах, о миссионерах, о странной и ужасной судьбе капитана Кука. — Про Город Спасенных — это интересно, — сказал я. — Немного в мире осталось культур с таким сильным чувством сакрального. — Это точно, — согласился Аккерман. — Но вам сначала нужно туда попасть, и обязательно раньше того, кто за вами гонится. Город спасенных в Хонаунау К югу от Харе-о-Кив мы обнаружили Паху табу (священное укрытие) довольно значительных размеров, и наш проводник сообщил нам, что это один из гавайских «пухонуа», о которых мы так много слышали от племенных вождей и прочего местного люда. Таковых на острове только два — тот, что мы исследовали, и другой, близ Вайпио, в северо-восточной части острова, в округе Кохала. Означенные «пухонуа» есть гавайские «города спасенных», предназначение коих — дарить нерушимо-священное укрытие всякому преступившему закон бродяге, бегущему мстительного копья, но снискавшему милость и позволение вступить в пределы данного укрытия. Местный «пухонуа» имеет несколько широких входов, некоторые из коих открываются на море, прочие же — на горы. Сюда устремляются и сознательно нарушивший табу, и тот, кто по неосторожности преступил некие предписания последнего, и вор, и даже убийца, вольно или невольно лишивший жизни человека, — все укрываются здесь от своих неутомимых преследователей и обретают спасение. К какому бы племени он ни принадлежал, из каких бы мест ни прибыл, получает он равный со всеми прием, хотя бы мстительные враги не оставляли его притязаниями своими до самых врат сего укрытия. К счастью, для беглеца вход в укрытие всегда остается отворенным, и как только он окажется в его пределах, то сразу же направляет стопы свои к идолу и, обратившись к последнему с кратким красноречивым приветствием, благодарит того за оказанную милость и за помощь в обретении спасения. Священники же, равно как и адепты последних, немедленно предадут смерти любого, кто осмелится преследовать или вредить тем, кто попадает внутрь ограды Паху табу и, как это было сказано, под сень покровительства великого Кива, духа этих мест. Мы не смогли ничего узнать достоверно относительно того срока, который беглецы могли оставаться в «пухонуа», но похоже было, что он не простирался долее двух-трех дней, после чего эти люди либо поступали в услужение к священникам, либо возвращались в свои жилища. «Пухонуа» в Хонаунау отличается значительными размерами и способно вместить множество людей. Во время войны женщины, дети и старики из соседних округов обыкновенно оставались под его защитой, в то время как мужчины отправлялись воевать. Здесь слабые и беззащитные дожидались исхода конфликта в полной безопасности и избегали уничтожения в случае поражения своего племени. Журнал Вильяма Эллиса (Сирка, 1850) Проговорив это, Аккерман усмехнулся: — Спорт — дело благородное. Особенно на Гавайях. Я оценил шутку и задал следующий вопрос: — И что, как только ты попадаешь в это место, ты полностью защищен? — Абсолютно и полностью, — уверил меня Аккерман. — Даже боги не могут тебя пальцем тронуть, как только ты прошел ворота. — Класс! — сказал я. — Такое местечко мне может понадобиться. — Определенно, — отозвался Аккерман. — Мне тоже. Потому-то я и живу там, где живу. — И где же? Он улыбнулся: — В ясный день я смотрю вниз, по склону горы, и со своего парадного крыльца вижу Город Спасенных. Этот вид вселяет в меня чувство уверенности. У меня было такое ощущение, что он не лжет. Какой бы жизнью ни жил этот человек, похоже, ему были нужны прочные тылы. На Гавайях, да и во всем остальном мире немного найдется консультантов по инвестициям, которые способны уронить в унитаз семьсот сорок седьмого «боинга» что-то настолько важное, что не побрезгуют залезть туда рукой по плечо в надежде достать потерянное. Мы были одни в верхней гостиной самолета, на высоте тридцать восемь тысяч футов над Тихим океаном, и лету нам было еще часа два. В Гонолулу мы сядем где-то в районе восхода солнца. Аккерман дремал. Наблюдая за ним поверх обреза книги, я видел, что он то и дело почесывает зудящую руку. Глаза его были закрыты, но пальцы другой руки бодрствовали, и их судорожные шевеления стали действовать мне на нервы. К нам подошла стюардесса, чтобы взглянуть, как мы и что, но вид голубой руки Аккермана бросил ее в дрожь, и она поспешно ретировалась, спустившись в нижний салон. В баре был полный ящик пива «Миллер Хай Лайф» на льду и широкий выбор алкоголя в мини-бутылочках, так что все, что ей нужно было делать, — это время от времени осторожно проведывать Аккермана. В конце концов тот уснул. В гостиной было темно. Горели только светильники на столах, и я снова устроился на кушетке, чтобы поразмышлять над своими материалами. Главное впечатление, вынесенное мной из прочитанного в эти часы, состояло в том, что Гавайские острова совсем не имели письменной истории за пределами последних двухсот лет, когда первые миссионеры и капитаны океанских судов предприняли попытки восстановить некую хронологию островов на основе сказаний, которые были поведаны им аборигенами. Никто не знал, как возникли острова и откуда появились здесь первые люди. Сереньким днем шестнадцатого января тысяча семьсот семьдесят девятого года капитан Джеймс Кук, величайший исследователь своей эпохи, ввел два корабля своей Третьей Тихоокеанской экспедиции в маленькую, окруженную скалами бухточку залива Кеалакекуа на западном побережье еще не описанного картографами тихоокеанского острова, который местные жители называли Оухайхи, и занял свое место в истории как первый белый человек, «официально» открывший Гавайские острова. Залив, куда вел фарватер, был окутан туманом и окружен крутой стеной скал высотой в пятьсот футов. Он был больше похож на могилу, чем на гавань, и, несмотря на удручающее состояние кораблей и команды, которые десять дней боролись с убийственным муссоном, входить в этот залив Куку совсем не хотелось. Но выбора у него не было: команда грозила бунтом, на кораблях свирепствовала цинга, они буквально рассыпались на части под ногами капитана, а моральный дух экспедиции резко упал после шести месяцев, проведенных в Арктике… И вот проплыв тысячи миль от Аляски в состоянии полной истерики, при виде островов матросы буквально взбесились. Ну что ж, Куку пришлось уступить. Залив Кеалакекуа был для него не самым желанным местом. Но он был единственной на многие тысячи миль доступной якорной стоянкой, и именно здесь бравому капитану суждено было пережить свой последний шторм. Ранним утром шестнадцатого января [тысяча семьсот семьдесят девятого года] Кук обратился к своему помощнику: — Мистер Блайт! Будьте любезны, возьмите лодку с хорошо вооруженными людьми и замерьте глубину фарватера. Ему крайне важным казалось выяснить все «особенности бухты». — Все выглядит многообещающим, — ответил Блайт, — а индейцы весьма дружелюбны. — Вне зависимости от характера индейцев, — произнес Кук резко, — если стоянка не представляет опасности, я приму решение бросить якорь. В отношении защищенности остров — не лучшее место, но нам крайне необходимо пополнить запасы и дать ремонт кораблям. Блайт, сопровождаемый Эдгаром, спустился с борта «Дискавери» в лодку и приказал гребцам держать норд-вест к глубокому разлому в скальной стене. На полпути к берегу их встретила армада каноэ самого разного размера, которые неслись с удвоенной скоростью по направлению к кораблям, причем гребцы в них, распевая во весь голос, размахивали веслами, которые были украшены развевавшимися на ветру пучками разноцветных ниток. Достигнув берега, Блайт окончательно уверился в том, что бухта способна предоставить им вполне безопасную стоянку. Она была защищена со всех сторон, исключая зюйд-вест, но, как заметил Блайт, с этой стороны на них вряд ли мог обрушиться шквал. Наиболее примечательной чертой бухты была четырехсотфутовая скала, словно вырубленная из черной вулканической породы; скала полого спускалась к западу и примерно в миле переходила в плавно поднимающуюся равнину, которая оканчивалась мысом, охватывавшим воды бухты с запада. Эта черная скала, представляющая на первый взгляд непроходимое препятствие на пути в глубь острова, казалось, обрывалась прямо в море, но ближе к вечеру, когда начался отлив, Блайт заметил, что у ее подножия образовался узкий пляж из черных камней и гальки. Как моряки узнали позже, название бухты Кеалакекуа (или, как называл его Кук, Каракакуа), означавшее «тропа богов», происходило как раз от названия этого отвесного склона, нависшего над водой. Ричард Хау «Последнее путешествие капитана Кука» Я все еще читал, когда появившаяся вдруг стюардесса объявила, что через тридцать минут состоится посадка. — Вам необходимо вернуться в нижний салон на свои места, — сказала она, не глядя на Аккермана, который продолжал спать. Я начал собирать вещи. Небо за стеклом иллюминаторов постепенно светлело. Пробираясь с сумкой по проходу, я разбудил Аккермана, который, проснувшись, сразу закурил. — Скажите им, что я не смогу спуститься, — попросил он. — Думаю, мне удастся совершить посадку и здесь. Он криво усмехнулся и пристегнулся ремнями, которые вдруг вынырнули откуда-то из глубин кушетки, на которой он сидел.