— Вряд ли они там, внизу, скучают по мне, — сказал он. — Увидимся в Коне. — Хорошо, — отозвался я. — В Гонолулу не остаетесь? Аккерман покачал головой и посмотрел на часы: — Только чтобы заглянуть в банк. Он открывается в девять, а к обеду я должен быть дома. Мы пожали друг другу руки. — Удачи! — пожелал я ему. — И берегите руку. Улыбнувшись, Аккерман сунул руку в карман своей спортивной куртки. — Спасибо, док! — сказал он. — Вот вам кое-что. День будет долгим. И, кивнув в сторону туалета для экипажа, вложил в мою руку маленькую стеклянную бутылочку. — Лучше сделать это здесь, наверху, — сказал Аккерман. — Не хочу приземляться с запрещенными вещами в карманах. Я согласно кивнул и зашел в туалет. Выйдя, вернул бутылку. — Превосходно! — поблагодарил я его. — Чувствую себя уже намного лучше. — Вот и славно, — отозвался Аккерман. — У меня такое ощущение, что вам здесь потребуется помощь, и немалая. Приключения идиотов Мой друг Джин Скиннер встречал нас в аэропорту Гонолулу. Припарковав свой черный «понтиак-кабриолет» прямо на тротуаре напротив зала выдачи багажа, он рассеянным жестом руки отмахивался от протестующих прохожих. Весь его вид, высокомерие, с которым он дефилировал возле своей машины, как бы говорили: у этого человека на уме серьезные дела. Разглядывая вестибюль багажного отделения, Скиннер потягивал пиво «Примо» из коричневой бутылки, совершенно игнорируя местную даму в форме дорожного полицейского, которая тщетно пыталась привлечь его внимание. Я увидел его еще с верхней ступеньки эскалатора и сразу понял, что багаж получить нам нужно как можно быстрее. Скиннер настолько привык работать в горячих точках, что не видел ничего сверхъестественного в том, чтобы проехаться по тротуару среди разъяренной толпы — если ему что-то было нужно. На этот раз нужен ему был я, и я бросился ему навстречу с деловитой улыбкой на физиономии. — Не беспокойся, — крикнул он. — Через минуту нас здесь не будет. Большинство людей обычно верят Скиннеру или по крайней мере хотят верить. Было в нем что-то такое, что говорило: оставьте этого парня в покое. Черный «понтиак» Скиннера выглядел угрожающе, а сам он представлял, казалось, еще большую угрозу для каждого, кто подвернется под руку. Скиннер был на голову выше всех в аэропорту. На нем была белая куртка с высоким воротником и по меньшей мере тринадцатью накладными карманами, где могло оказаться что угодно — от фосфорной гранаты до непромокаемой авторучки. Голубые шелковые слаксы Скиннера были отлично отутюжены, но носков он не носил, и его недорогие резиновые сандалии весело шлепали по тротуарной плитке. Глаза Скиннера прятались за темно-синими зеркальными «сайгонами», шею обвивала тяжелая золотая цепь с квадратными звеньями, которую можно купить разве что в каком-нибудь ночном ювелирном магазинчике на задворках Бангкока, запястье же украшал золотой «Ролекс» на браслете из нержавеющей стали. Фигура явно неуместная в толпе туристов с континента, вывалившихся из самолета компании «Алоха», рейс Сан-Франциско — Гонолулу. Но Скиннер в отличие от них был не в отпуске. Увидев меня на подходе, он протянул руку. — Привет, док! — сказал он. — Я думал, ты бросил эти дела. — Бросил, — отозвался я. — Но теперь что-то заскучал. — Я тоже. Уже собирался выехать из города, как мне позвонили. Кто-то из организаторов Марафона. Им нужен официальный фотограф за тысячу долларов в день. Он кивнул на переднее сиденье своего «понтиака», где лежало несколько новеньких камер марки «Никон». — Я не мог от них отвязаться, — прокомментировал Скиннер. — Легкие деньги. — О Господи! — сказал я. — Так ты еще и фотограф! С минуту Скиннер рассматривал свои сандалии, потом медленно поднял лицо и, обнажив зубы в усмешке, уставился мне в переносицу. — На дворе восьмидесятые, док! И я буду тем, кем мне нужно быть. Скиннер был с деньгами на короткой ноге. С враньем, кстати, тоже. Когда мы с ним пересеклись в Сайгоне, он работал на ЦРУ, гоняя вертолеты «Эйр Америка», и, как говорили те, кто близко его знал, делал до двадцати тысяч долларов в неделю на опиуме. Я никогда не говорил с ним о деньгах, а он всем нутром ненавидел журналистов, но мы довольно быстро стали друзьями и в последние недели войны много времени проводили вместе, покуривая опиум на полу его номера в «Палас Континенталь». Мистер Хи приносил трубки ежедневно около трех — даже в тот день, когда его домишко в Колоне был разбит прямым попаданием ракеты, — и гости отеля молча возлежали на укрытом циновками полу, вдыхая волшебный дым. До сей поры это остается моим самым четким воспоминанием из времен Сайгона: я лежу, вытянувшись на полу и приложившись щекой к прохладному кафелю; в ушах издалека, как во сне, звучит тоненький голосок мистера Хи, который скользит по комнате со своей длинной черной трубкой и бунзеновской горелкой, регулярно подсыпает зелья в чашку трубки и, не умолкая ни на минуту, трещит на языке, который никому из нас не ведом. — На кого нынче работаешь? — спросил меня Скиннер. — Пишу о Марафоне для медицинского журнала. — Отлично, — удовлетворенно хмыкнул Скиннер. — Можно завести связи среди медиков. Какие наркотики везешь? — Да никаких! — ответил я. — Абсолютно никаких. Он пожал плечами, потом посмотрел на багажную ленту, которая наконец двинулась; показались чемоданы и сумки пассажиров нашего рейса. — Ну, как скажешь, док. Давай погрузим твой скарб в машину и смотаемся отсюда, пока меня не повязали за покушение на убийство. Мне сегодня не до разборок с этим народцем. Толпа вокруг уже начинала бушевать, а местный полицейский принялся выписывать штраф. Я взял бутылку пива из руки Скиннера и сделал долгий глоток, потом швырнул свою сумку на заднее сиденье и представил Скиннера своей невесте. — Нужно быть сумасшедшим, — сказала она, — чтобы вот так парковаться прямо на тротуаре. — За это мне и платят, — парировал он. — Был бы я в здравом уме, тащиться бы нам с вашим багажом аж до парковки. Она с сомнением посмотрела на Скиннера, и мы занялись погрузкой. — А ну-ка, отвали! — рявкнул Скиннер на ребенка, который вдруг вырос перед капотом машины. — Ты хочешь, чтобы я тебя убил? Толпа отпрянула. Что бы мы ни творили, это не стоило того, чтобы за это нужно было кого-то убивать. Ребенка как ветром сдуло, а я подхватил с багажной ленты большой алюминиевый чемодан на колесиках и, едва не уронив, перебросил Скиннеру, который ловко уложил чемодан на заднее сиденье кабриолета. Дорожный полицейский строчила уже третью бумажку за последние десять минут, и я видел, что она теряет над собой контроль. — Даю вам шестьдесят секунд, — вдруг заверещала она. — Или вас отбуксируют силой. Скиннер дружелюбно похлопал ее по плечу, прыгнул на сиденье водителя и врубил мотор, который сразу ожил, издав резкий металлический рев. — Ты, милая, слишком хороша для этой дерьмовой работы, — проорал он, протягивая блюстительнице порядка карточку, которую выхватил из бардачка. — Позвони мне в офис. Я тебя буду снимать нагишом для почтовых открыток. — Что? — завопила полицейский. Скиннер резко дал задний ход. Толпа расступилась, но ей, видимо, совсем не по душе было то, что мы отваливаем. — Звоните в полицию! — заорал кто-то. Дорожный полицейский что-то кричала в свою рацию, а мы уже вливались в поток уличного движения, оставив позади себя рев нашего «понтиака». Из маленького холодильника рядом с передним сиденьем Скиннер выхватил очередную бутылку «Примо» и, зажав руль коленями, откупорил ее. Потом зажег сигарету. — Куда едем, док? — спросил он. — В «Кахала Хилтон»? — Да, — отозвался я. — Это далеко? — Изрядно, — ответил Скиннер. — Придется остановиться и прикупить пива. Я откинулся на горячую кожу сиденья и закрыл глаза. Из радиоприемника неслась странная песня о «мальчиках хула хула» на мелодию Уоррена Зевона: Я видел, как она ушла из луау Втроем с парковщиком машин И толстяком из местного бассейна Рука в руке, покачиваясь в лунном свете… Скиннер надавил на газ и бросил машину на среднюю полосу в неожиданно открывшийся просвет. Он проскользнул всего в шести дюймах от заднего борта едва тащившегося грузовика с ананасами и неожиданно врубился в свору дворняг, которые пересекали шоссе. Переднее колесо «понтиака» попало на полосу гравия, зад машины пошел вправо, но Скиннер выровнял ход. Собаки замерли на мгновение. Вдруг одна из них, здоровенная зверюга с костлявыми боками и мощными челюстями дворняги в десятом поколении, бросилась на «понтиак» с тупым упрямством задиры, который всю жизнь привык нападать и наслаждаться видом убегающего врага. С диким лаем она атаковала переднее колесо кабриолета, но вдруг глаза ее расширились, когда до нее дошло, причем слишком поздно, что Скиннер не намерен отворачивать. Отчаянно упираясь всеми четырьмя лапами в горячий асфальт, дворняга пыталась затормозить, но ее атака была слишком стремительной. «Понтиак» шел на скорости пятьдесят миль в час на низкой передаче. Скиннер, держа ногу на акселераторе, махнул пивной бутылкой как колотушкой для игры в поло, целясь псу в голову. Я услышал приглушенный удар, собака с диким визгом бросилась поперек шоссе прямо под колеса грузовика с ананасами, который и раздавил ее. Прочие собаки в панике кинулись врассыпную. — Опасные сволочи, — сказал Скиннер, отбрасывая прочь горлышко бутылки. — Чертовски злые. Запросто могут заскочить тебе в машину на светофоре. Это одна из проблем с кабриолетом. Моя невеста истерически рыдала, а из радиоприемника все еще текла эта жуткая мелодия: Я слышал, как поют их укелеле Там, где с луной целуется вода. Она ушла с парнями хула хула,