Морис кивнул: — Дайте мне знать, если вам будет нужна помощь. У меня много родственников в Гонолулу. И я знаю много врачей. — Я тоже, — сказал я. — Я сам врач. Мы пожали друг другу руки, и он направился к лифту. Я же вернулся в спальню и, не обращая внимания на вялые жалобы Ральфа, размельчил алоэ. Анна, явно нервничая, наблюдала, как я накладываю зеленую массу на спину Ральфа. — Со спиной все нормально, — уверил я ее. — Просто слегка распухла. Под кожу попало немного яда от огненного коралла, но алоэ его нейтрализует. После моего лечения Ральф вырубился, но спустя двадцать минут опять принялся бушевать, и мне пришлось заставить его сжевать хорошую порцию корня валерианы, что обычно мгновенно успокаивало его нервную систему. Болевые спазмы отпустили, и теперь он мог сидеть в постели и смотреть по ящику вечерние новости, где рассказывали о том, как хулиганы порвали туриста на городском пляже около Пёрл-Харбора. При этом Ральф даже бровью не повел — так его сморила валерьянка. Его глаза плавали, лицо было болезненно бледным, речь медлительной, а по подбородку стекали капли слюны. Когда я сказал ему про лимузин, который должен забрать нас через три часа, чтобы отвезти на вечеринку, он обрадовался. — Это же отличный шанс потусоваться, — сказал он. — Я хочу хорошенько прополоскать горло «Будвайзером». Я не стал спорить. Это все корень валерианы, подумал я. Наверное, я дал ему слишком много. Он опять пускал слюну, а глаза его сошлись к носу. Он попытался свернуть сигарету, но только накрошил табаком по всей постели, и мне пришлось забрать у него машинку. Похоже, он даже этого не заметил. — Там все еще дождь? — пробормотал он. — Невыносимая погода, она меня убивает. — Не переживай, — постарался я его успокоить. — Это просто внеочередной шторм. Все, что нам нужно будет сделать, так это посмотреть соревнования, потом уехать в Кону и хорошенько отдохнуть. Там-то погода отличная. Ральф кивнул, глядя сквозь потоки проливного дождя на маленький красный гольфмобиль, который медленно ехал по дорожке загородного клуба «Уайлали». — В Кону? — вдруг переспросил он. — Я думал, мы едем на Гуам писать о политике. — Что? — На Гуам, — повторил Ральф. — Мне позвонил какой-то тип из Орегона… — Это Перри, — сказал я. — Из журнала «Бег». — Так оно и есть. Он редактор. Он мне сказал, что мы едем на Гуам взглянуть на эти чертовы выборы. — Что? — Ну да, в следующее воскресенье. — Нет, Ральф, — проговорил я с нажимом. — В следующее воскресенье будет Марафон Гонолулу. Именно поэтому мы здесь. — Марафон? Я уставился на него. Зубы у Ральфа торчали изо рта, а глаза превратились в узкие красные щели. Срок действия валерианы скоро истечет, хотя, может быть, и недостаточно скоро. Если его не простимулировать чем-нибудь, он точно откинет коньки. Я протянул ему бутылку со скотчем, которую он схватил и поднес ко рту, постанывая от вожделения. Глотнул разок, затем издал низкий животный звук и изверг содержимое желудка на постель. Я перехватил его в тот момент, когда он летел с постели на пол, и потащил в ванную. Последние несколько шагов Ральф проделал на своих двоих, но в душе беспомощно рухнул на колени. Я врубил воду на полную мощь, в оба крана, и захлопнул дверь, чтобы жена и дочь Ральфа не слышали его дегенеративных воплей. * * * Более нелепой вечеринки было трудно себе представить. Мы опоздали на ужин, к тому же повсюду висели таблички: «Не курить». Ральф попытался наладить общение, но он выглядел таким больным, что никто из гостей не захотел с ним разговаривать. Многие из собравшихся были бегунами мирового класса, фанатиками личного здоровья, а потому вид Ральфа вызывал у них отвращение. Алоэ наполовину залечило его спину, но он по-прежнему передвигался как жертва инсульта, и радости его присутствие никому не прибавляло. Хромая из комнаты в комнату с записной книжкой в руках, все еще под воздействием валерианы, он наконец напоролся на парня в джемпере «Найк», который вывел его наружу и посоветовал навсегда поселиться в лепрозории на острове Молокаи. Я обнаружил его притулившимся к стволу альбиции в дальнем углу террасы, где он злобно спорил с каким-то типом о цене на марихуану. — Это ужасная привычка, — говорил Ральф. — Меня тошнит от ее запаха. Надеюсь, тебя посадят. — Ты дерьмовый алкаш! — кипел яростью его собеседник. — Это из-за вас, ублюдков, у марихуаны такая дурная слава. Я быстро занял позицию между спорщиками, с грохотом уронив полный стакан пива на красное дерево пола. Незнакомец, как ящерица, отпрянул и встал в позицию бойца карате. — Не прикасайся ко мне, — заорал он. — Ты у меня сядешь, это точно! — прошипел я. — Я же тебя предупреждал: не пытайся продать наркотики этому человеку. Ты же видишь, что он болен. — Что? — крикнул он и бросился на меня, пытаясь что есть силы ударить меня по ногам. На нем были шипованные кроссовки, и мне было бы несдобровать, но парень промахнулся, потерял равновесие и едва не упал на меня. Я ткнул ему горящей сигаретой в физиономию, и он замешкался между мной и Ральфом, сбивая горящий пепел со своего подбородка. — Проваливай! — заорал я. — Нам не нужны твои наркотики. Держи свою вонючую наркоту при себе! На нас обратили внимание. Парень сразу затих, а мы с Ральфом тут же свалили. Лимузин ждал нас на дорожке. Увидев, что мы приближаемся, водитель завел мотор, подхватил нас уже в движении и вылетел на магистраль, резко свистя резиной шин. По пути в отель Ральфа два раза скрутил спазм. Водитель устроил нам истерику и попытался тормознуть «скорую помощь» на светофоре у бульвара Вайкики, но я пригрозил, что затушу сигарету о его шею, если он не отвезет нас прямо в отель. Прибыв в отель, я отослал его на вечеринку, забирать остальных. Ночной клерк-самоанец помог мне отнести Ральфа в его номер, после чего я проглотил двойную дозу валерианы и отключился. * * * Следующие несколько дней мы посвятили исследованиям. Ни один из нас и приблизительно не знал, как проходит Марафон, зачем люди бегут эту дистанцию, и я понял, что мне нужно кого-нибудь об этом поспрашивать и вообще потереться среди бегунов. Это помогло, тем более что до Ральфа наконец дошло, что мы не едем на Гуам и что «Бег» — это не политологический журнал. К концу недели мы безнадежно увязли в трясине тарабарщины: на нас обрушились какие-то «карбо-загрузка», «удар об стену», «раздельный бег», «теория палец-пятка», а объем таинственных сведений из сфер спортивного бизнеса, попавших в наше распоряжение, настолько возрос, что мне пришлось купить новую пляжную сумку от Кардена, чтобы таскать все это с собой. Мы посетили несколько мероприятий, предшествовавших Марафону, но наше присутствие заставляло людей порядком нервничать, и нам пришлось ограничиться сидением в кафе «Хо Хо» отеля «Хилтон». Мы так много времени провели в разговорах с бегунами, что я окончательно запутался во всем том, что касается бега, и это крайне раздражало моих новых собеседников. Каждый день шел дождь, но мы научились с этим жить… И вот в полночь накануне соревнований мы почувствовали, что готовы. Поколение обреченных Мы прибыли на место старта где-то около четырех утра, за два часа до начала Марафона, но само место уже вполне напоминало дом умалишенных. Половина участников, очевидно, от волнения не спала всю ночь, и с ними невозможно было говорить — так они были перевозбуждены. Воздух был пропитан запахом экскрементов и вазелина. К пяти часам огромные очереди выстроились перед рядом биотуалетов, привезенных сюда доктором Скаффом и его людьми. Предстартовый понос — обычный кошмар всех марафонов, и Марафон Гонолулу в этом смысле ничем от них не отличался. Существует множество уважительных причин для того, чтобы сойти с дистанции, но сорванное днище к ним не относится. Куда почетнее свалить, если у тебя полное брюхо пива и другого дешевого горючего, которое быстро заканчивает свое действие… Карбо-мощь. Никакого мяса! Белок сгорает слишком медленно. Этим людям нужна быстрая энергия. Их желудки подобны моторам гоночных болидов, а мозги поражены страхом. Придут ли они к финишу? Вот в чем вопрос. Им всем так нужна эта майка с надписью: «Участник финиша». Для большинства о победе речь и не идет. Победит кто-то из этой вот компании, которая держится спокойно: Фрэнк Шортер, Дин Мэтьюз, Дункан Макдональд, Джон Синклер… Это Гонщики. У них на майках совсем короткие номера: 4, 11, 16, и они на старте будут в первом ряду. Все прочие, так называемые Бегуны, люди с четырехзначными номерами, будут выстроены рядами позади Гонщиков, и им потребуется некое время, чтобы стартовать. Карл Хэтфилд был уже на полпути к Алмазной Голове, когда большинство участников только засунули свои тюбики с вазелином в кармашки трусов и начали двигаться, и все они знали уже тогда, что ни один из них так и не увидит победителя — разве что на банкете, когда подойдет к нему попросить автограф… Мы здесь говорим о двух совершенно разных группах марафонцев, о двух совершенно разных марафонах. Гонщики закончат к половине десятого утра и уже будут в стельку пьяными, когда Бегуны, сгорбившись и изнемогая, проползут мимо дома нашего приятеля Уилбера у подножия Холма Разбитых Сердец. Без пяти минут шесть мы перепрыгнули через задний борт фургона, принадлежащего Гавайскому общественному радио — лучшие места в зале, — и двинулись впереди Марафона на скорости примерно в одиннадцать с половиной миль, на второй передаче. Мы планировали соскочить возле дома Уилбера, а потом снова залезть в машину, когда она пойдет назад. Какой-то недоумок с четырехзначным номером на груди, который несся, словно ошпаренная гиена, вырвался вперед первой линии бегущих и почти догнал наш фургон и мотоциклы полицейских, которые должны были пресекать попытки помешать марафонцам, но скоро сдох… Соскочив с машины возле уилберовского дома, мы сразу же организовали у обочины командный центр с баром и в течение следующих нескольких минут стояли под дождем и поливали бегущих мимо нас потоками словесного поноса: — Тебе конец, парень! Ты вряд ли добежишь! — Эй, толстяк! Как насчет пивка? — Беги, тупой ублюдок! — Ноги поднимай! — Съешь свое дерьмо и сдохни! Последнее было любимым выражением Скиннера. Какой-то здоровяк из первых рядов огрызнулся в нашу сторону: — Увидимся на обратном пути!