Думать особенно было не о чем. Ни от незаконных валютных операций, ни от спекуляции произведениями искусства откреститься наверняка не получится. А вот мошенничество они не докажут. Инару мучил вопрос: загребли ли вместе с ней Георгия? И если нет, то станет ли он суетиться, искать адвокатов, уговаривать Курта забрать заявление и вообще что-либо предпринять или предпочтет залечь на дно и переждать, а потом найдет себе другого партнера? Начались бесконечные допросы. Только на этот раз ей пришлось выступать не в роли свидетеля, а в роли обвиняемой. Следователей было двое, сменяя друг друга, они спрашивали об одном и том же, давно зная ответы на все вопросы. Напарник Пироговой, правда, выполнял скорее роль статиста, а Елена Владимировна рвала и метала, не уставая напоминать Инаре, что такие, как она, должны бы собираться в стаи и, как лемминги, топиться в море, поскольку своим существованием на этой земле они позорят род человеческий, паразитируя на его тяге к прекрасному. Турецкий. 13 апреля. 16.55 Швейцарская больница Турецкому, разумеется, понравилась. Одноместная палата с телефоном, телевизором, убаюкивающего цвета обои на стенах, матовое бестеневое освещение, голубенькие простыни, веселенькие елочки за окном, правда, за елочками высоченный забор, несколько портящий пейзаж, но так далеко можно не смотреть. Тем более что есть на что поглазеть прямо в палате. Вот хорошенькая медсестра Беата сидит на краешке его постели, держит за руку и участливо смотрит большими доверчивыми глазами. Бедняжка изо всех сил старается облегчить его страдания, разделить его боль. Пока она вот так сидит — еще ничего. Но когда она подходит к окну и становится видно, что под ее халатом нет ничего, кроме исчезающе-маленьких символических трусиков, страдания больного усиливаются многократно. Ночью дежурила другая сестра — Мишель тоже очень даже хорошенькая. Утром заходил доктор Райцингер. Поговорили о мафии. Доктор отлично владел английским. — На мой взгляд, — сказал он, — в России не может быть мафии в классическом смысле этого слова вроде итальянской коза ностра, китайских триад или японских якудза. По крайней мере, не может быть «русской» мафии, о которой у нас постоянно трубят в последнее время. Мафия — это семейно-клановое предприятие. А русские в этом плане вполне цивилизованный народ: клановые традиции вами забыты тысячу лет назад. Сила мафии в том, что для мафиози верность клану стоит превыше всего в их шкале жизненных ценностей. Если они родственники — это естественно. А в любом другом случае, наоборот, принципиально невозможно. Шайка, даже и очень большая, не может быть сплоченной. При умелом ведении дел можно часть бандитов подкупить, пообещав отпущение грехов, а остальных перессорить. Они сами друг друга перережут. — Вы, я вижу, глубоко изучили вопрос. — Турецкому не хотелось вступать в дискуссию с доктором, хотелось остаться наедине с Беатой. — А вы, похоже, со мной не согласны? «У него что, два больных в отделении и не с кем поговорить? Или я стал местной русской знаменитостью?» — Видите ли, доктор, — Турецкий попытался показать своим тоном, что эта тема ему неприятна, — кто-то из древних сказал, что если бы большинство населения жило воровством, то честность преследовалась бы как уголовное преступление. Вот мы примерно к такой ситуации и движемся. Доктор Райцингер рассмеялся и похлопал Турецкого по плечу: — Значит, вы настоящий герой, мистер Турецки! Жить вы будете, не волнуйтесь. Но несколько дней строгого постельного режима вам не помешают. Едва дверь за доктором закрылась, Турецкий принялся за Беату. Но оказалось, что она совершенно не понимает по-английски. Равно как и он по-французски или по-итальянски. Дальше «о’кей» и «си-си, сеньор» разговор никак не мог продвинуться. К тому же Беата стала нервничать, видимо подозревая, что пациенту плохо, но он, как истинный герой не желает ей в этом признаваться, и поминутно предлагала вызвать доктора Райцингера. В итоге Турецкий мысленно обозвал себя старым козлом и заигрывания прекратил. Чтобы лежать было не так скучно, он воспользовался возможностью на халяву звонить куда угодно и набрал Лидочку: — Ну что у нас плохого? — Сижу дома, болею. Всем это страшно интересно и подозрительно. Звонил Свешников, интересовался, как скоро я их порадую. Я думала, думала и сказала ему про Братишко. Что работать на них не могу, потому что вот Братишко и Скрыпник мешают и подозревают и тоже чего-то требуют. Истерика получилась высшей пробы. Он, похоже, искренне пожалел, что приходится иметь дело с женщиной, тем более психопаткой. Долго меня успокаивал и сказал, что с противниками разберется. Потом позвонил Братишко и поинтересовался, уж не вы ли мне ногу сломали. Вообще у меня сложилось впечатление, что о моей страшной болезни знает половина Москвы. Ну и, будучи последовательной в своих начинаниях, я рассказала ему про Тихонова, Свешникова и Ильичева. — А он? — Он, похоже, не испугался и тоже пообещал все проблемы прорешать. Было это утром, теперь сижу смотрю телевизор, а вдруг передадут репортаж о криминальной разборке, в которой погибли два общественных помощника депутата Госдумы и один сотрудник администрации президента. Пока не передают. Очень хочется, чтобы они между собой перегрызлись, а меня оставили в покое… Да! Братишко наконец сформулировал, чего конкретно он от меня добивался. Своими невнятными и многозначительными намеками он, оказывается, пытался вынудить меня рассказать ему, чем в последние дни занимался Шестов и каковы были его успехи в этом занятии. Самое интересное, что теперь ему уже, похоже, все известно, но отставать от меня он не желает. Некоторое время Турецкий молчал, взвешивая за и против, правильно ли поступила Лидочка, пойдя ва-банк. Не придя к определенному мнению, проворчал недовольно: — Надо было сначала со мной посоветоваться. — Как бы я с вами посоветовалась, если вы ранены и неизвестно насколько застряли в Швейцарии? — возразила Лидочка недоуменно. — Простите, Александр Борисович, я не спросила, как вы себя чувствуете. — Нормально, завтра-послезавтра выпишусь. Погоди! — заволновался Турецкий. — Ильин рассказал или… — Вчера по телевизору передавали, — подтвердила она его худшие опасения, — Хмуренко делал репортаж с места происшествия в ночном выпуске новостей. Звонить Ирине Генриховне в музыкальную школу он не захотел, решил, что позвонит вечером домой, а по возвращении сделает с Хмуренко что-то страшное. Хмуренко. 13 апреля. 19.50 Хмуренко вернулся в Москву за час до вечернего выпуска новостей. Тексты комментариев по швейцарским событиям он написал в самолете. Жаль, что не удалось снять самого покушения, но пока хватит и пленки с реакцией швейцарской общественности. О том, что сегодняшние вечерние новости будет вести именно он, согласовал по телефону из самолета. В монтажной его ждал Миша Лепешкин, довольный, как слон. — Иван Иванович звонил, — сообщил Миша. — Ты почему не в больнице? — Удрал, — отмахнулся Лепешкин. — Вы поняли, о чем я? Иван Иванович звонил. — Понял. И ты, конечно, полез к нему со своей любовью и все испортил. — Да чтобы я! — Миша истово перекрестился и для пущей убедительности еще постучал по дереву. — Он даже не назвался, но я его по голосу вычислил и попросил перезвонить. — А номер, с которого он звонил, записал? — Определелитель не сработал — или он из автомата, или у него антиопределитель. Но он перезвонит, обязательно. Если уж решился, значит, решился. Как бы в подтверждение Мишиных слов, зазвонил телефон. Хмуренко пропустил два гудка и, убедившись, что определитель и в этот раз не сработал, поднял трубку: — Хмуренко. — Александр Сергеевич, это Иван Иванович. Я подумал над вашим предложением и решил его принять. — Сколько? — Не по телефону. Я вам сообщу завтра, где мы сможем поговорить, и сам выберу место, где будем снимать. — Пять минут до эфира, — постучал по часам Лепешкин. — Иду. — Хмуренко еще немного послушал короткие гудки, которые сейчас звучали как музыка. Настроение сразу подскочило на десять пунктов. — Как наш рейтинг? — Вырос после сюжета с омоновцами, а вчера опять немного упал. — Ничего, после Ивана Иваныча — взлетит как «челленджер», — пообещал Хмуренко, убегая в студию. — Десять секунд до эфира, — скомандовал оператор. Хмуренко отмахнулся от гримерши, пытавшейся запудрить ссадины на его лице, и уставился в камеру… Три, пятнадцать, поехали! «Здравствуйте. Вчера в Женеве на рю дез Альп у отеля „Терминюс“ было совершено покушение на старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Александра Турецкого. Швейцарская полиция не сомневается, что в этом преступлении просматривается русский след. Префект полиции в Женеве отказался комментировать детали расследования. В Генеральной прокуратуре России с нами также отказались обсуждать эту тему. Александр Турецкий находится сейчас в частной клинике в живописном месте на берегу Женевского озера, и, хотя врачи уверяют, что угроза его жизни миновала, нашей съемочной группе не разрешили даже приблизиться к лечебному корпусу, где расположена его палата. На вопрос, кто оплачивает лечение российского следователя в столь дорогой клинике, нам ответили: Генпрокуратура России. Возникает закономерный вопрос: а не спрятали ли Турецкого за высоким забором сознательно? Ведь не только нашей съемочной группе, но и нашим швейцарским коллегам, и репортерам из CNN тоже было отказано в интервью, по словам администрации клиники даже швейцарская полиция пока не допускается к раненому. Мы попробуем поднять этот занавес молчания. Мы попробуем разобраться, почему сотрудник Генпрокуратуры стал мишенью убийцы…» Дали сюжет. Седой полицейский явно предпенсионного возраста. Он возмущен, он держится за кобуру, и оператор фиксирует на несколько секунд его руку на рукоятке пистолета. Полицейский: «Швейцария — маленькая страна! Раньше это была еще и спокойная страна, а сейчас полицейские в Швейцарии гибнут почти так же часто, как и в США. Я работаю полицейским, мне нравится моя работа, но мне не нравится, когда русские, американцы или ирландцы начинают выяснять свои отношения на нашей территории. Мы всегда держали нейтралитет, наша земля всегда была местом, где враги могут собраться, как под защитой храма, и решить свои проблемы в ходе переговоров. Нужно, чтобы так и было». Бармен за стойкой. Он только что протирал бокал и теперь, жестикулируя, размахивает тряпкой: «Моя жена всегда говорила мне, что Россия — самая мафиозная страна, что Италия или Америка просто младенцы по сравнению с новой Россией. Я ей не верил, мы здесь очень уважали Горбачева и Ельцина. А теперь я начинаю ей верить. Но не понимаю, почему, если у вас там раздолье для мафии, ваши гангстеры приезжают убивать в Швейцарию?» Дама бальзаковского возраста в кокетливой шляпке: «Я любила гулять по рю дез Альп поздним вечером, при свете фонарей. Теперь я боюсь. Сегодня я приехала домой на такси и попросила таксиста подождать, пока я войду в дом. Я думаю, мне придется приобрести пистолет. Эти русские бандиты совсем распоясались».