Здравствуй, Ваня! Вот пришла пора и мне оставить этот мир. Немножко конечно грустновато. Но и жизнь для меня была нелегкой. Были и хорошие моменты но я никогда не умел их сохранить. С этой идиотской заброской намучился неприведи господь бог никому такого. Лодка почти сразу потекла. Кое-как до Камдакана постоянно черпая воду дотянул а там у избушки нашел старую гремцушку (неразборчиво. – М.Т.) разбил набрал смолы. Заделал дырки. Через какое-то время опять потекло. Порог на пороге. За один только день прошел 17 штук включая перекаты. Сколько было застревал на камнях посередине реки. Но все как-то обходилось. Все выбирался. К Ху́ричам подъехал где-то в конце июля. По дурости стал подниматься по Хуричам. За 3 дня протащился 2 км. Потом день ходил смотреть до Чавидокона. Вся река сплошь одни камни. Там нетолько на лодке невозможно подняться. Там как говорится и на вертолете над ней не пролететь. Думал продукты перетаскать 40 километров на себе. Но берега тоже завалены камнями а по лесу метровый мох. Решил подниматься по Ядромо́ до подбазы сейсмиков. Ведь какая разница в каком месте кольца путиков находиться? Но время уже было упущено. Вода упала. На эти проклятые Хуричи потратил 8 дней. 3 дня поднимался 2 дня спускался назад. 1 день ходил смотреть и потом день ремонтировал лодку. На швах где листы жести соединялись все эти замазки отстали полностью. Стало как решето. Сверлил дырки, засовывал резину и приложив обод от бочки все стянул болтами, а потом просмолил, но все равно немножко пропускала воду. Третьего августа собрался до Боложекита. Это в 6 км. от устья Ядромо вниз. Там где-то км 2 ниже сплошные пороги и шиверы. Продукты выгрузил в избушке Сергея Бурцева, а лодкой решил проехать по порогам пустой, потом на себе перетащить продукты, сложить и ехать дальше. И надо же буквально на последнем перекате подкинуло мотор через камень, потерял управление, лодку кинуло поперек переката хлынула вода и лодку прибило к 2 камням – перевернута против течения ковшом как бы. Получилось как плотина. Тонны воды давят на лодку а они прижата к 2 камням спереди и сзади. И все это посередине реки и посередине шиверы. Посередине реки потому что там был самый наилучший проход. Да и в жизнь никогда бы не подумал бы что здесь перевернусь. Такие водовороты прошел что волоса дыбом становились. А здесь надо же так получиться. Дальше уже широкий плес и устье Ядромо. Сколько не мучился так ни лодку ни мотор не смог снять. Вода глубокая и течение сильное. Сделал плотик думал может на плотике подберусь. Куда там. Держусь за плот, сбивает течением, а плот переворачивает и вырывает из рук. 2 дня промучился толку никакого. Пришлось лодку бросить. Стал на Мойеро́ таскать продукты. Построил лабаз. Перевернулся 3 августа. 3 и 4 пытался снять с камней лодку. 5 пошел на Мойеро́. 6–7 строил лабаз. 8 шол на Боложекит за первым грузом. 9 пошол уже назад на Мойеро. Думал перетаскать быстро. Получилось что ушол весь август. Туда и обратно получается 60 км. Теперь почти такое расстояние надо опять тасчить до подбазы сейсмиков на что у меня уже нету не силы и не желания. И так ноги опухли как чурки в сапоги не запихать. Да и приманку без собаки не набить. Птица и близко не подпускает. Поднимается и летит черт знает куда. Так что Тамара когда шутила что надо меня сфотографировать последний раз живого оказывается была права. Да и я тогда смеялся и мысль такая не приходила что так жизнь кончу. Сейчас через Неконгдокон еще мог бы выбраться в Приисковый. Да там и Серега Бурцев прилетит. Да а что дальше? Проситься к гравикам? Но сезон кончается и хрен возьмут. Или проситься в кочегарку кочегаром да и тоже своих хватает. Ехать куда-то еще я уже не могу потому что денег уже ни копейки. Да и не к кому. Вот я и подумал зачем себя дальше мучить. Если я 53 года проживший на свете жизнь себе не устроил так я уже и не устрою. Зачем и себя мучить и людям надоедать. Что осталось патроны, белка (название ружья. – М.Т.), лыжи, валенки все на Мойеро на лабазе. Конечно если остался жив бы потихоньку работал купил бы и мотор и все остальное. Но я уже больше жить не в силах. Так что очень прошу тебя извини меня за причиненные тебе неприятности. Если надумаешь когда подниматься до участка на лодке то только в половодье по большой воде а иначе намучаешься не хуже мене. Ну кажится все. Еще раз простите меня и прощайте! Леонид. 1996 Иван медленно поднялся, обулся, накинул азям и вышел из зимовья́. Подошел к берегу и прислонился к шершавому стволу листвени. Была видна река в таежных серых сопках и вдалеке квадратные горы. Нежно-меловые в рассветную розовинку, они стояли и прекрасные, и непоправимо другие. Фарт Рождественская история Напильники Из-за стола поднялся длиннолицый, похожий на ящера человек очень прямой осанки. Длинный выгнутый нос, небольшая, тоже длинная, коротко стриженная голова. Жилистая шея, переходящая в затылок и череп в одну линию. Очень живая, извивающаяся, она длинно торчала из ворота, как из норы, и словно хотела вылезти, а ее изнутри кто-то осаживал, дергал, а она оборачивалась огрызнуться. – Здравствуйте, Валерий Ирари… – сбился Баскаков и протянул книгу. – Это вам, подписанная! – Ил-ларионович, – зычно, напористо-четко и как-то уставно́ поправил Илларионыч и без паузы резанул: – Ну что у вас? Протянутую книгу он, кивнув, бросил в ящик стола, как в лоток, и громко задвинул. Баскаков, заражаясь скоростью, изложил дело. – Да, базы объединили, не один вы погорели. Регламент, правда, обжаловали… Но на это рассчитывать… – покачал головой Илларионыч. – В общем, скажу так: бесполезное дело. Можно ехать на Владивостокскую таможню и искать концы… Но это все деньги. И время ваше… – Да то на то и выйдет. – Дак в том-то и дело! – радостно подхватил Илларионыч и закруглил: – Мой совет – продавать. И вдруг возмущенно сыграл шеей: – Только пэтээс[14][Пэтээс (ПТС) – паспорт технического средства. Основной документ автомобиля, без которого его нельзя использовать.] не отдавайте ни в коем случае. Будут просить – ни под каким видом! Удачи! Баскаков все давно решил, а к Илларионычу сходил больше для проформы и чтобы не обидеть знакомого, устроившего встречу. Таких Илларионычей он за год навидался. Сейчас начиналось главное… В назначенный час приехал Анатолий. Подошел вразвалочку, полноватый, губастый до какой-то рублености – губы, как кубы, с гранями. Слова выговаривал с особой спокойностью, как-то олепляя губами согласные «б», «п» и «ль». – Ребята щас подъедут, – и глянув в телефон, брякнул буквой «б»: – Хе, зара-бо-тались. Будто в уплату за их опоздание начал неторопливо рассказывать, куда ездил, что пытался купить и как все дорого. Рассказывал больше для себя, чем для собеседника. – У нас в городе хрен поймешь. Едешь по Гоголя – одна сантехника. По Луначарского – одни мойки. Скоро все заправки на одной улице соберут. – Он, видимо, чувствовал здесь зубоскальскую основу, но чего-то не хватало. И вынужденно сказал: – Бензин до того левый… – Не знаю. Я на КНП заправляюсь, – чтоб не молчать, пожал плечами Баскаков. – А че за КНП? – вдруг заинтересовался Толя. – Красноярскнефтепродукт. – А-а-а… – Он воодушевился. – Тогда понятно. Хе, короче, тут у нас, на Щорса, эти сидят… Синяки… Бензин стреляют и нюхают. А я стою на заправке, слышу такой базар: «Че, Борода, ты на чем сидишь нынче?» – «Я на Сургутнефтегазе…». «А я на Сибирской Сырьевой». А один обморок, бритый, не оброс еще, весь в портачках, токо освободился… – «Ос-во-бо-дил-ся» Толя медленно и подробно произнес особенно обработав, обубнив губами, так что «б» копилось и потом облегченно срывалось: – Уже сидит торченый. «Вы че, уроды, тут гоните, меня слушайте, я все пере-про-бовал, даже Бритиш Петролеум, х-ха, и я так скажу: та еще брага, и Сибнефть – сивуха, Новосибирскнефтегаз – вообще бурдымага, и Альянс, и Роснефть – ничего не канает. Только КНП! КНП – это да! Это тема!» – и поднял палец. – Ха-ха! От черти! – Толя не спеша, в разбежечку, смеялся. – Я бы тому, кто КНП рулит, такой ролик бы подогнал. Ха-ха-а. Вы там спросите у своих. Может, выход есть? Ха-ха. А я все думаю: че за КНП? Это же не наша, Красноярская… Па-ня-я-ятно. Наконец подъехали двое. Анатолий изо всех сил показывал, что он сам по себе, а они сами. Баскаков негромко поинтересовался, как они погонят машину без документов, а Толя бросил небрежно: – Д-да! – И добавил с оттенком одновременного и отстранения, и пренебрежения, и восхищения: – Эти безбашенные разберутся! Безбашенных звали Серега и Валера, и они были как пара сказочных механиков, каких-нибудь Болтиков-Напильников. Небольшие, сухие, с рельефными лицами – серые, не то в щетине, не то в металлической пыли. На жуликов не походили, а скорее напоминали инженерных студентов, проходящих практику в заваленном металлом цеху, где с потолка сыплются железные опилки. Спорые, слаженные, нацеленные. И одновременно какие-то предельно изношенные. Баскаков завел машину. Открыл капот. – Так, так, так… – вязко заметались Напильники. – Где от закрылков половинки? Че, накладки на педаль нет? Так, а туманка? Серый, че там вторая туманка? Целая? Где? В этой коробке? Ага, вот она… – Парни, короче магнитофон отдельно пять тыщ, – веско сказал Баскаков. – Я специально не стал вынимать. – А может, отдадите? А? – Нет, двести сорок пять. С магнитофоном. – Ну, может, двести сорок? С ма́фоном? Уперлись в магнитофон и в двести сорок, будто припирает стена или на билет не хватает. Баскаков, чтобы не сбиться с главного, уступил. Толя был полуотдельно, полурядом. Привалившись к верстаку, копался в телефоне. – Так, – подводя итог, быстро проговорил Валера-Сережа, – Анатолий не говорил, нам пэтээс нужен? – Как пэтээс? – Пэтээс нужен, – вторил, не отрываясь от телефона, Толя. – Так. Погодите… – Баскаков чувствовал, будто под ним лестница пошатнулась и пошла в сторону. – Э, парни. Я раз нагрелся – и хорош. Мне вообще никак. Я и так теряю половину. И в пэтээсе стою, фамилия моя. Не… – отрезал Баскаков. Происходило именно то, чего он опасался. И совсем не с той стороны, откуда ждал. Он зашагал по гаражу. Зазвонил телефон. Звонила мать его друга Сережи Шебалина, которого все с детства звали Ёжиком: – Игорек, – пела-плакала она голосом, бессильно разбухшим, размокшим от слез, – я очень расстроена, может, хоть ты поможешь? Надо что-то делать с Сережей. Он не просыхает… Я не сплю с трех ночи. Это страшно! Я во сне видела, как его уволакивают, просто уволакивают маленькие, черные такие люди… правда… они по пояс ему, Сереже, и они его волокут, а он цепляется за мебель, за косяки… Ты не поверишь… ты знаешь, как я ко всякой мистике отношусь, я преподаватель… но тут все по правде, поверь мне… – Она совсем заплакала: – Вы же друзья… были… Он цепляется, и они его уволакивают, и он оборачивается, а у него… Игоречек… у него зрачки зеленым горят, Игоречек, и такие… ну… вертикальные, как у кошек, не могу-не-могу-не-могу… помоги, пожалуйста, не могу… это не придумаешь… это видеть надо… ааааа… – Милая моя, миленькая, пожалуйста, успокойтесь… Лидия Григорьевна… Пожалуйста, я вам попозже перезвоню… Молитесь за него… – Да молюсь как могу, я же не молилась… а теперь молюсь… Все, Игорек… Позвони, пожалуйста, как освободишься. Баскаков, побледневший, уничтоженный, возвращался к разговору. – Да вы не волнуйтесь… – наседали ребята. – Да че не волнуйтесь?! Не, ребят… Какой пэтээс?! – говорил Баскаков, изо всех сил пытаясь собраться. Напильники неседали наперебой: – Да вы поймите, сейчас регламент будут обжаловать… – Да погоди ты, Серый, с регламентом, – фыркнул Валера и другим голосом обратился к Анатолию: – А мы можем, Толь, расторгнуть договор купли-продажи? – Да как мы расторгнем, – возмутился Баскаков, – если тот хмырюга в Уссурийске, и у меня даже его телефона нет? Не-е… обождите, мужики. Мужики, короче… Зазвонил телефон: – Игорь, Пете позвони, – сказала Лена, – по-моему он не знает, что снимать можно только по пятьдесят тысяч. И ты не забыл, что нам на исповедь послезавтра? – Да не забыл, не забыл! Все. Пока, – отвечал с раздражением Баскаков. – Свинюга, – попрощалась Лена. Пока с ней говорил, слышал, как поверх разговора лег гудочек. Прорывался-звонил как раз Петро: – Михалыч, здоро́веньки! Как вы там, зимогоры, не вымерзли еще? Да-а, морозцы-то придавили. Слушай-ка, тут такое дело. Плохо, когда ни в зуб ногой в житейских делах. Короче говоря, я договорился снять всю сумму… – Ну и снимай, в чем проблема-то? – нетерпеливо перебил Баскаков, зная витиеватость и обстоятельную многословность Пети. – Да ты почему такой торопыга-то? Все бегом, бегом… Дай обскажу. У меня же, я вспомнил, срочный вклад какой-то… – «Какой-то» он произнес с брезгливинкой. – Если я снимаю, то у меня проценты сгорают… Но я все равно снял. Уже снял… Хе-хе… Выручать-то надо классика, а как же… – Да ты че! Спасибо, Петро. Я щас занят. Позвоню вечерком. – А ты слыхал, что Куперман большую премию взял? – Да пошел он. Иннокентич вон медведя взял. Я перезвоню… Парни, я не хочу второй раз влететь… – начал снова Баскаков. – Не, Игорь. Подождите. Давайте так… – прикрывая глаза, говорил Сережа или Валера, Баскаков уже не понимал. – Мы сейчас вам объясним. Анатолий захлопнул телефон, спрыгнул с верстака и вразвалочку подошел к Игорю: – Вот смотрите, – заговорил он на тон спокойней стоявшего гвалта, сдержанно ощупывая слова своими гранеными губами, – люди забирают у вас авто-мо-биль и дальше он будет готовиться к продаже. Без документов все это теряет смысл. Это как человек без паспорта. Вы сами уже с этим столкнулись… Зазвонил телефон, который Баскаков не отключал, ожидая очень важного звонка: – Игорь Михайлович? – раздался твердый и чуть надтреснутый, подрагивающий голос – есть у пожилых людей такие глухо-высокие голоса. «Ч» звучало по-западному, будто пародировали белорусских чиновников. – Да, я. Говорите… – резко ответил Баскаков. – У меня к вам как к редактору альманаха адресное предложение. Адресное! – налег голос на словцо.