– Давайте после праздников, мне не с руки сейчас. А откуда у вас мой телефон? Звонящий будто не слышал: – Это очень важно, и вы сейчас поймете. – В слове «очень» снова зазвучало мягкое «тчэ» с сильным придыханием. – Вы петчетесь о русском языке. – Голос был очень настойчивый, и Баскакову мгновенно представился рослый с костистым крепким черепом дед из тех, что на мероприятиях хулигански рвутся к микрофону, потрясая своими книгами. – И я как почтительный книготчэй внимательно тчытаю все ваши статьи. Я хотчу передать вам для петчати свою работу. Люди отчэнь бестчувственные – им тытчэшь пальцем, тытчэшь, но они не слышат. Так вот, мою работу… Там рассказывается, как вывести язык из-под удара. Поскольку тчысло семь является сакральным. – Звонящий говорил о своем труде, как некоем бесспорном и независимом от него самого факте, и Баскаков уже догадался в чем дело, – предлагается сократить колитчество букв до семи, но ввести в алфавит дополнительное катчэство: цвет. Каждая буква может иметь один из семи цветоу… Таким образом, если помножить тчысло оставшихся букв на колитчыство цветоу… – Извините! Я не могу говорить, – прервал монолог Баскаков. Его уже потряхивало. Анатолий продолжил: – Ребята сейчас попробуют решить все… в обоюдных интересах… и вас ос-во-бо-дить от возможных неприятностей… – «Авто-мо-биль» и «ос-во-бо-дить» он произнес безо всякого усилия, словно его губы сами свободно повторили, побрякивая, неровности согласных. Раздался звонок, Анатолий, раздраженно покачал головой и переглянулся с Напильниками. Баскаков не видел без очков номера: – И утчытывая тчаяния книготчээу… – Слушайте внимательно! – закричал Баскаков. – У меня к вам адресное предложенье: три буквы, но в цвете и звуке. Трудитесь. Вам позвонят. Баскакова подлихораживало. Дело, глыбиной давившее целый год, навалилось и грозило привалить, если он споткнется об этот пэтээс, и уже сминалась Илларионычева инструкция: похоже, на нее предстояло плюнуть. Зазвонил телефон. Анатолий возмутился: – Да выключите вы его! Звонил наконец Артем. – Нас на связи не было, – говорил он негромко и приторможенно. – Да, идет машина. У них там одна улетела с дороги, скользко. Звоните. Нет. Сегодня не будет, – рассказывал Артем варено, будто одновременно рассматривая что-то невразумительное. – Комплектация у вас нормальная. С люком. Салон велюр. Звоните завтра. Баскаков медленно опустил руку с телефоном: – Ну, давайте, ладно. Только я не понимаю… – Короче, делаем расторжения договора, – говорил Валера. – Это тысячи полторы. И снимаем с вас всю эту проблему. Вы уже не хозяин будете. – Уже это не ваш головняк будет. А того человека, который купит, – вставил Сережа, желая окончательно успокоить Баскакова, – и который столкнется с той же проблемой, – как кувалдой добил Баскакова Сережа, тоже считая, что успокаивает. – Поэтому мы хотим вас обезопасить. – Так, Серый, Жанка сможет нам расторжение сделать? Давай тогда на рынок едем. Жанка до скольки работает? Звони ей! Еще минуту назад ни о ком, «кто купит», и речи не было. Баскаков чувствовал, как, не успев появиться, меркнет световым пятном внезапный человек, который столкнется с этим гиблым пэтээсом, и что он допускает это. Сдается, признает силу обстояний. Лестница кренилась и почти разваливалась на ступеньки, и он уже собрался выключить телефон, как позвонила Галька Подчасова: – Игорек! Ты можешь приехать? У меня авария! – Что такое? – Машина на автопрогреве стояла и поехала, всех тут смяла! – почти срываясь на крик, она пыталась рассказать подробности. – Подожди! Как поехала? – Не знаю… – зарыдала Галя. – Наверное, я на скорости оставила… – Жди, приеду. – Баскаков еле выдохнул. – От… ехарный пуп… – Че там? – обеспокоенно спросили Напильники. – На прогрев поставила на скорости. В «финик» впоролась. – Жена? – еще более насторожились ребята. – Подруга жены… Напильники наконец пробились к Жанке, у которой долго было занято: – Жан, ты сделаешь нам расторжение договора купли-продажи? Поняли. Да. С пэтээсом. Паспорт надо? Ясно. А щас скоко? Тогда завтра с утра. Пауза. – Короче… Договор купли продажи расторгаем. Прямо на пэтээсе пишем, что расторгнут. С печатью. Да. Смотрите, – особенно строго сказал Сережа-Валера, – если придут там из милиции – скажете, что приезжал этот… олень с Уссурийска… – Да как он так приезжал? – возмутился Баскаков. – Скажете, – подключился Анатолий, – приезжал пред-ста-ви-тель с Уссурийска, вернул деньги, забрал авто-мо-биль. Все, – сказал он недовольно и взгромоздился на верстак. – Да. Приезжал по делам, – сказали Напильники. – Встретились. Все порешали миром. Спросят, когда – скажете: «Не помню, закрутился». – Да никто не спросит, – пробурчал Анатолий, не отрываясь от телефона. – Че, завтра тогда к десяти на рынок, – полуспросил-полуутвердил Сережа-Валера и, глянув на Баскакова, успокоенно кивнул и подытожил: – Тогда че? Советуйтесь с юристом. И звоните сразу. – Да все нормально будет, – буркнул Толя. На том и расстались. Баскаков позвонил юристу. Тот куда-то ехал. Баскаков рассказал обстановку и спросил, как действовать. – Нормальная практика. Если кто-то будет докапываться, участковый там или следователь, – говорите, что приезжал человек, вернул деньги. – А спросят – когда? – Да давно было. Вы че, помнить должны? Зимой приезжал под праздники. Вроде. Забыл точно когда. Созвонились – встретились, отдал деньги – и все. – А если телефон его спросят? – Да какой телефон? Потерял. Делся куда-то! – возмущенно крикнул юрист сквозь шум дороги: – Да! Только обязательно… Куда, колхоз, лезешь! Только… слышите меня? Але! Обязательно возьмите копию чего там… расторжения и пэтээски. Обязательно. В случае чего покажете – вот. Я не хозяин. Все. Какие вопросы? – и протянул, успокаиваясь: – Дава-а-йте… Страшно хотелось пить. Баскаков зашел в кафешку и, заказав чайничек чаю, с облегчением бросил телефон на стол. Он продолжал лежать, излучая опасность, как шоколадка широкий, с гладким бескнопочным экраном. Леночка подарила его Баскакову около года назад, но он так и не привык к его ненормальной чуткости. Как осторожно ни ухвати, начинал мигать, переворачивать картинку, включать камеру и даже в ней умудрялся перейти на режим самосъемки, так что Баскаков вместо номера Лены видел свое лицо, искаженное объективом и досадой. Лена была в текущих веяниях: считалось дурным тоном звонить друг другу, а хорошим – без остановки переписываться, дескать, невежливо, человек занят или задумался, а тут звонят. Чтобы ответить на письмо, надо было нашарить в телефоне некую область, где мельчайше вскакивала клавиатурка с буковками, половину которой Баскаков накрывал пальцем. В расчете на это агрегат был обучен способности предугадывать и даже подправлять неправильно натыкиваемые слова. Предлагал варианты исходя из своего уровня развития и, как говаривал Баскаков, «мировоззренческих приоритетов». И представлял заточенную в телефон и утянутую в черное недалекую девицу, науськанную на навязчивую подмогу. Звали ее Нинкой. Бывало, едет он с писателями выступать по библиотекам, сам, как обычно, на своей машине и за рулем. Вдруг по-чаечьи вскрикивает телефон, и Баскаков умудряется его ухватить и увидеть Леночкин вопрос: «Какой следующий пункт?» Он начинает натыкивать «Пих… тов… ка». Телефонная Нинель бросается на выручку: недописанная Пихтовка тут же превращается в «психов», а потом в «рихтовку». Или едут из Иркутска, Баскаков натопчет на ощупь: «Прошли Канск», а Лена получает: «Пришли скан» и вскипает… Девушка иногда правила бездумно, а иногда курьими мозгами пыталась обобщить предпочтения, но, бывало, обнаруживала и суть: переправила Чебулу в «чепуху», и вдруг отважилась, вывезя: «че бухой?», а потом спохватилась: «Сеул». Уже несли чайничек, как вдруг пискнула Нинка. Писал Ёжик: «Игоряша, пошел ты на… из моей жизни со своей моралью, своими попами, и правильными базарами. Пошел навсегда и окончательно…». Баскаков медленно допил чай, съездил успокоить Подчасову и, вернувшись в Тузлуки, рухнул без задних ног. Проснулся по обыкновению в шестом часу. Было третье января. Грязью замазал – Я еще посплю… – тихо и полувопросительно проговорила Леночка и, отвернувшись к стене, добавила: – Ты придумал, что детям девятого числа скажешь? Баскаков на минутку прилег-пробрался к ней, чуть не придавив коленом черно-блестящий экранчик, в котором Лена успела что-то успокоительное нащупать, не разлепляя глаз. Там стояла теперь синяя картинка, которая глупо перевернулась, увидя сбоку подвалившегося Баскакова. Он подошел к черному окну. Оно было нового, неиндевеющего образца, и округе гляделось в него стерильно, оголенно и как-то пристально. «Первый раз, что ль», – подумал Баскаков в ответ на Леночкины слова. Девятого января предстояло выступить перед школьниками на Рождественских чтениях. На градуснике было под сорок. Он приблизил лицо к стеклу: темно, только звезда еле шевельнулась в мерзлом воздухе, и показалось – вот-вот замрет, завязнув, не провернув мерцающего зеркальца. Он вышел в коридор, бурая в рябь железная дверь с заиндевевшими, ворсисто-белыми болтами выпустила его во двор. Прошел к гаражу, завел Ленину машинку. На обратном пути гребанул горсть снега и умылся до скрипа, до перехвата дыхания. Влажная рука магнитно прилипла к дверной ручке. С чайной кружкой снова застыл у окна. Морозно-рассеянным светом розовел восход и сизо стелилась понизу долина Чауса. Вдали за незримой Обью еле различимо дымил трубами Новосибирск. Клубы эти Баскаков хорошо знал. Если к ним подъехать, они восставали громадно и нависали гигантскими монументальными формами, освещенными рыжеватым солнцем. От их каменной недвижности охватывало задумчивостью, какой-то зимней углубленностью и ощущением, что можно наконец разглядеть время в упор. Что время это больше не сносит течением, и его судьба на твоих плечах. Пора было в дорогу. Выехал за ворота, и когда пробрался на трассу через Тузлуки, густо и медленно заполняющиеся дымками, то с нарастанием скорости стало расправляться, разрежаться, все, что слежалось за ночь и казалось таким давяще-плотным и неразрешимым. Год назад Баскаков нескладно совместил два дела: поездку в Уссурийск по приглашению филологов из пединститута и покупку машины на знаменитом Уссурийском авторынке. Еще дома Сережа Шебалин дал в подмогу телефон Ивана из Находки, который как раз гостил в Уссурийске. Дальнейшее Баскаков записал так: «Океанским чем-то повеяло от Ивана, когда он подкатил на яхтово-белом «сафаре́» с тигром на запаске и вышел в спортивную развалочку, рослый и очень загорелый, несмотря на зимнюю пору. Ваня лицом походил на чайку, или даже на олушу – есть такая морская птица. Треугольное на клин лицо, узкий длинный нос с горбинкой, внимательные, холодные глаза в темных ресницах и бровях. При этом волосы крайне светлые и квадратно подстриженные в плоскость. Боковыми гранями они сходили к вискам, так что прическа походила на кивер. Волосы слегка вились, и крышка кивера была будто с игрой – под карельскую березу, только светлую. Для начала он забраковал те машины, которые я выбрал из-за нехватки денег, а потом, когда я нашел нечто приемлемое, – приехал на окончательные смотрины. Машина стояла не на рынке, а во дворе каких-то складов. «Продаван» Вова в отличие от Ивана был очень обычной, привычно-трудовой внешности. В Приморье стояло тепло, и Ваня вышел из машины без шапки в темном с отливом костюме. Ладонью с силой надавил на передок машины и покачал – по очереди с каждой стороны. В несколько эффектнейших движений-прыжков, с изгибом корпуса, прищуром и замиранием у прицельной линии кузова, как у орудия, он некоторое время проверял машину на битость-небитость. Линий прицеливания было несколько и у каждой он, сменив позицию, замирал, выцеливаясь, и исполнял целый танец, будто был ледовый фигурист. Меня просто заворожили эти упражнения. Заглянув под капот и проведя пальцем, бросил: «Помпа сопливит». Велел завести и, послушав, сказал, что «шьют бронепровода», на что Вова только полуснисходительно-полупрезрительно улыбнулся и пожал плечами, переглянувшись со мной. Ваня взялся за салон. Нагнулся и кропотливо, не боясь испачкать костюм, облазил нутро. – А че накладки нет? – ткнул он на площадку возле педали тормоза, там не было резинки и тускло блестел потертый металл. Нашел несколько прокуров, царапин и пятно на сиденье. Глянул документ, и вернул, ничего не сказав. Потом предложил сбросить цену, намекнув, что мол, «если че, ты смотри», и хохотнул, ослепительно сверкнув зубами и тоже со мной переглянувшись…