Случай вопиющий, но, по-видимому, вполне реальный. Соболей потом находит охотник, распутав следы росомахи. Новая роль таежной разбойницы по-своему забавна, а вот картина вымершего радиоэфира в тайге, когда звучит лишь китайская речь, – наводит на грустные размышления. Для справки: несколько лет назад радиовещание ведущих станций убрали с обычных частот и перевели на ультракоротковолновый диапазон, доступный только в городах и их окрестностях. Но автор будто предостерегает: «Пессимизма не будет! Ни на тех напали», и тому пример невозмутимый и неунывающий Сан Саныч из рассказа «В лесу родилась елочка». Под Новый год он отправился за елкой и провалился в емкость на территории расформированной военной части, откуда выбрался по всем правилам народной смекалки. И без пресловутых воспоминаний о не так прожитой жизни. А ведь перспектива не самая веселая: пятьдесят градусов и звездочки в круглой амбразуре над головой! За бодрой новогодней «Ёлочкой» следует самый грустный в книге рассказ с говорящим названием «Последний путь». В его основу взята традиция: когда несут умершего на кладбище, на дорогу бросают ветви пихты. Рассказ будто продолжает ряд «Последних»: «Свиданий», «Срока» и «Поклона» и провозглашает «непоследнесть» и наследность всего последнего и одновременно расставляет литературные бакена Баскакова: Бунин, Астафьев, Распутин. Пересказывать рассказ бессмысленно и даже кощунственно. Но кратко, очень кратко фабула: одинокий и еще очень крепкий пенсионер из северного поселка знакомится по переписке с пожилой женщиной из-под краевого центра. В этом центре они и встречаются и решают жить вместе: у Андрея Палыча на севере большой дом, хозяйство, да и руки крепкие – ни сетей в мороз не боятся, ни топора, ни лопаты. Галина Ивановна продает дом и участок, садится на пароход и приезжает… на похороны. Тромбоэмболия легочной артерии… Пихтовыми ветками выстеленная дорога на кладбище. И отступление об этих ветках… Собственно, на образе этих веток и держится рассказ. А начинается с того, как рассказчик едет по зимнику и зимник «из ходовой и безлюдной трассы превращается на короткое время в главную улицу поселка, в которую вдруг впадает, вливается усыпанная пихтовыми ветками дорога, а потом так же неисповедимо ее покидает. Ветки, стеклянно хрупкие на морозе, размолоты проехавшими «Уралами». Кажется, будто их оборвало ураганом»… И снова освещенный фарами укатанный сахарный зимник, по которому рассказчик едет дальше и вспоминает историю Андрей Палыча и Галины Ивановны. А финал такой: после похорон все идут на высокий речной угор. «А когда бескрайняя даль вытянула из глаз, приняла на серебряные свои плечи людское горе», внучка Палыча, маленькая Аленка, взяла Галину Ивановну за руку и сказала: «Пойдем, бабушка, домой». «Последним путем» писатель будто подводит черту, кланяется в ноги учителям, и нарочито ученическая простата рассказа оправдывается строжайшей и родниково-чистой интонацией, в которой, как в куске нежно-голубого неба после грозы, есть что-то прощальное. Рассказ с говорящим названием «Весы» про директора завода, разработавшего точнейшие весы для взвешивания вагонов, которые так и оказались не востребованы железной дорогой – точность никому не нужна. «Вечный огнь» автор посвятил памяти Василия Шукшина. В мороз что-то случилось с подачей газа в Вечном огне на городском бульваре, а подвыпивший герой попытался устранить непорядок и сунулся туда с зажигалкой. Газ рванул, и человек чуть не обгорел насмерть. Герой рассказа «Дворник» малоизвестный сочинитель, не участвующий в писательской жизни и живущий не то как святой, не то как юродивый, не то как солдат. Особого сюжета в рассказе нет, и держится он на финальном монологе, который не привожу – прочитаете сами. А так – что можно сказать о герое? Живет в попытках разобраться в происходящем с Россией, успокаивает себя примерами из других эпох, когда казалось, что Россия кончилась, «а она не кончалась, и только нынешнее положение казалось особым, и он не знал: собственные ли это сомнения в силе России, или по правде времена небывалые, требующие особой верности. И жил верно». «В проголландском самодурстве первого императора при всей безобразности попрания русского – была своя рациональная, личная, а главное, понятная логика, в то время как нынешняя логика настолько спутана, что надежды на подъем внешней силы России становятся бессмысленными на фоне целенаправленной измены не только национальному и историческому, но порой и попросту здравомысленному». Действительно, редкие времена порождали столько загадок, догадок и упреков власти в несамостоятельности. Ну и конечно, главное место в книге занимает повесть «Лествица». Героем автор сделал священника, который возвращается в родной поселок, где возводится деревянный храм. Отец Александр участвует в заключительном этапе стройки: ему достается изготовление двупролетной лестницы на колокольню. Желающий видеть выражения Православия в каждом штрихе жизни, он предлагает свой план лестницы: количество ступеней должно совпадать с числом заповедей Христианства и числом заповедей Блаженства. По проекту предполагается четырнадцать и тринадцать ступеней, а он хочет десять и девять. Строители против – отклонение от проекта. Начинается обсуждение с Благочинным, который опасается, что такое совпадение будет означать попрание заповедей стопами, но отец Александр твердит, что совпадение не означает буквального уподобления ступеней заповедям, что количество ступеней будет просто по их числу. Отец Александр проявляет недюжинное упорство и убеждает Благочинного, а строители попросту машут рукой: «Делай, как знашь». Времени мало, да и денег, как обычно, не хватает. В рассказе подробно и с любовью описано, как батюшка работает, выбирает пахучие сосновые плахи на косоуры, как рассчитывает проступь (слова-то какие забытые, чудесные!), готовит каждую ступень, врезает. Даже какие на ней сучочки… Храм построен, и уже несколько лет идут службы. Помогает отцу Александру пономарь Геннадий и клирос, состоящий из нескольких женщин. Взаимоотношения отца Александра и церковных женщин составляют одну из линий повествования, в которое вмешивается одно событие: батюшка, однажды искупавшись в Катуни, заболел ангиной и получил осложнение на сердце. Здесь Баскаков остается верен себе – другой бы обязательно сделал батюшку еще и спасителем тонущего ребенка. Сибирский климат, резкие перепады давления – нелегкая доля выпадает отцу Александру, который особенно серьезно относится к звону и нередко сам поднимается на колокольню. Однажды он едва не теряет сознание. Мороз, Чуйский тракт с проносящимися тягачами. Батюшка, для которого служба в любой момент может превратиться в подвиг. Финал составляет описание Рождественского богослужения, которое батюшка проводит один, потому что пономарь слег с гриппом. «С вечера сильный мороз даванул, и тяжко батюшке – давление полезло, одышка». Трудно говорить, не то что петь. И «как тропка, набитая по крепкому январскому снегу», привычное размышление: остановить службу или нет? «Славная кончина для священника отдать Богу душу на службе». И что верней: умереть или довести службу? И каково людям будет, если он… грохнет? Извечный вопрос: служение Богу и служение людям? Спасение своей души или спасение мира? И правомочно ли противопоставление? Службу батюшка доводит и идет звонить. Девятнадцать непреодолимых ступеней. На каждой останавливается отдышаться. Вспоминает, как рубил их тем летом… видит каждый сучочек – как раз напротив лица… Никогда так внимательно не всматривался… в прошлое. Поднимается на колокольню и начинает осторожно раззванивать промерзшие колокола. И несется по-над Катунью, над дивным Алтаем этот звон – звон жизни, звон победы духа над плотью, звон нового рождения человека и Рождества Христова. Прихожанки все видят, все понимают, и одна из них говорит тихонько: «Что-то отец Александр раззвонился сегодня…». Таким образом, книга состоит из семи произведений, написанных породистым русским языком, с доскональным знанием народной лексики, в которой чуткие к слову сибиряки творчески преобразуют подчас нелепые реалии современной жизни. В рассказах даются правдивые образы… Отставить! Отставить, господа… Давайте лучше попробуем выписать в столбик содержание книги: «Фарт» «В лесу родилась елочка» «Последний путь» «Весы» «Вечный огнь» «Дворник» «Лествица». Ничего не заметили? Чего? А того, что книга представляет, являет собой архетипическую лествицу, каждый пролет который символизирует ступени духовного становления личности. Человек, ставящий ловушки («Фарт»), человек, попадающий в ловушку («В лесу родилась елочка»), дорога жизни и осознание конечности земной участи («Последний путь»), взвешивание и, так сказать, обдумывание выбора пути («Весы»), ну и… путь наконец выбран, состоялась передача огня («Вечный огнь»), охрана огня («Дворник»), и наконец образ лестницы, объединяющий практическое созидание и духовное восхождение. Вот такой предложил нам Игорь Баскаков ребус, и смысл его открывается только по прочтении книги, вектор которой можно сформулировать так: от слепой удачи к Божьему промыслу. Что ж, неплохо напромышлял наш автор безо всякой росомахи, так что теперь остается пожелать и самой книге литературного фарта». – Хм. Кто это написал? – Струкачев. – А ты разве… действительно так задумывал? – Да вообще ни ухом… Ни духом. – Интересно. Нда… – Лена покачала головой. – Не утро с мужем, а редколлегия альманаха «Бережок»… Лена порылась в своем экранчике, а потом вдруг оторвалась, пристально посмотрела на Баскакова и сказала намеренно артистически и, что называется, нараспев: – А скажи-ка, пожалуйста, как та статья называется? Про куничку. А? Фартовый ты мой! – Лена вскочила, подбежала и стала лупить Баскакова по круглой его голове: – Гад, гад, гад! Говори, подсвинок, ведь ты это написал?! Ты? Ты? Надул, как дуру. Какой ты твердый, чу-гу-няка! Руку отбила… Та-ак… – Лена открыла рот и остолбенела… – А библиотекарша? А этот Стручков?! От ведь овечка! – Да я разве так напишу? Я просто к чему все это вел, – начал отворачивать Баскаков, – к этой премии! Что даже хорошо, что не дали, на кой леший она сперлась, эта премия? Ну вот скажи! Скажи, зачем она нам нужна? Прямо по пунктам, один, два, три… Давай только серьезно… – Ты что, придуриваешься? – Я не придуриваюсь. Мне по правде интересно. – Прппсь… – фыркнула Леночка. – Но только серьезно. Да? – Да. Она снова подошла, стала Баскакову за спину, занесла кулачок над круглой баскаковской головой и стала объявлять, на каждом слове отстукивая по черепу, как по кафедре: – Во-первых (удар), тебя (удар) пустят к трибуне. – На слове «трибуна» она шмякнула особенно сильно. – Во-вторых, о твоей книге на всю страну объявят в новостях. В-третьих, тебя будут печатать в совсем иных количествах. И, в-четвертых, тебя будут переводить. – Хорошо, – покладисто сказал Баскаков. – Редколлегии не повторится. Но раз так – я тебя сейчас разнесу по всем кочкам. На спор? На что спорим? – Кто проигрывает – моет посуду. – Не-е-е… – таинственно-тихо, умудренно и немного по-ягнячьи проблеял Баскаков и помотал головой. – Не так. Если я выигрываю, я сколько хочу завариваю чай в кружках и говорю старинные слова. – Не-е-е… – в свою очередь проблеяла Леночка. – Если ты проигрываешь, то покупаешь мне… Баскаков насторожился. Лена, глядя куда-то впереди себя и чуть улыбаясь, произнесла негромко и отчетливо: – Посудо… моечную… машину. – И протянула ручку: – Идет? – Ладно, – пожал плечами Баскаков. – Но только все четыре позиции. Я их записываю. – Да. И спор заканчиваем однем разом. Без переносов на вечер. Вот… – Он посмотрел на стену. – До двенадцати. И без этих… А то я тебя знаю. Начнешь юлить. И речь только о книге «Фарт», выставленной издательством на премию. – Что-то многовато условий. Ладно. Согласна. Только тогда… э-э-э… шестьдесят на восемьдесят пять. На двенадцать комплектов. – И добавила полувопросительно-поуутвердительно: – С йонообменником и… предполоскателем. – Ладно, с полоскателем. Ну что, поехали? Что у нас там? Трибуна. Кхе-кхе. Чтобы попасть к трибуне… – Стоп-стоп-стоп! – закричала Леночка. – А если два на два ляжет? Что я скажу: отпилите мне полмашинки? – Так… Ну да… – Баскаков сморщился и сосредоточенно почесал у глаза. Такое выражение у него было, когда приходилось соглашаться, подозревая о подвохе. – Тогда придумывай пятое достоинство премии! – Да запросто. – Ну-ну. А я пока подумаю. Только давай… не тяни резину… Леночка было открыла рот, но задумалась, а потом сказала: – Ну… это повысит твою репутацию среди литераторов. – Ничего подобного. Наоборот, все только отвернутся. Скажут: «Да-а-а, Баскаков… Че-т-то в фаворе ты у либералишек». – Так-так-так… – Лена не на шутку нахмурилась. – Ладно, я пока посижу… – Покачала головой: – Анекдот. Не знаем, на кой премия! Лена сидела, кряхтела. Бледненькая, сероглазая, посмотрела на Баскакова с беспомощной улыбкой, так что губка завернулась, а когда легла на место, над ней зарозовела поперечная рисочка. И вдруг хлопнула себя по лбу, подскочила: – Овцизна! Мы же деньги получим! – Ну да, – сосредоточенно сказал Баскаков и подумал о том, что, если большой тираж еще можно вывести в ничью, то тут явный гол. – Ладно, поехали. И начал говорить медленно и будто диктовать: – Для того, чтобы попасть к трибуне, не надо получать премии – раз, – сказал он аукционно и вдруг крикнул, взглянув на Лену: – Стоять! При чем тут пятая позиция? Мы разве с ничьими играем? Я же должен все отспорить. Че ты тут путаешь сидишь! Леночка помалкивала. – Убирай давай пятую позицию к бабая́м, – быстро сказал Баскаков. – Что-о-о-о? А что это я ее буду убирать, когда эта самая главная, можно сказать, единственная даже позиция, остальные так… абстракции. Ничего мы не будем убирать. Шевели давай полушарьями или… сразу мойку гони! – Ладно, – будто предупредил Баскаков и снова задиктовал: – Дорогу к трибуне надо строить – и это отдельная работа – два. И коло трибуны надо жить – три! И это ты сама мне говорила, когда подбивала свалить в Москву, – четыре. А пять: для настоящей художественной прозы нужен затвор. Ну что – один ноль? – Ну допустим, – согласилась Леночка. Она была полностью уверена в тиражном, переводческом и финансовом пункте и опасалась только неожиданной помехи, вроде каких-нибудь гостей или аварийного фортеля Подчасовой, которая сидела на даче неподалеку. Поэтому, зная риторические способности Баскакова, она рвалась к беспроигрышной дальней части. – Че у нас там дальше? – развязно спросил Баскаков и почесал о стул спину. – Тебя покажут по телевидению в новостях, ты попадешь в… медиапространство, то есть будешь на слуху, и все коммерческие структуры заинтересуются тобой и предложат сотрудничество…