Марго прижалась к стволу могучего гиганта, шумящего своей кроной и приветственно наклоняющего ветви в сторону Марго. Это были объятия. — Здравствуй, дорогой мой. — Ее рука по-матерински трепетно и заботливо с присущей женщине теплотой и нежностью скользнула по растрескавшейся коре. — Вадик меня ждал. Здесь. А я так ни разу и не пришла сюда. Как ты? Я вижу, что все хорошо. Она подошла ближе и приложила к нему свою щеку. Могучий ствол, раскачиваясь по ветру, потрескивал и стучал тихими пощелкиваниями. Большое дерево гудело, постукивало изнутри и говорило внутренним монологом. В какой-то момент общий гул слился со звуком шорохов листьев на кроне дерева и превратился в монотонный, непрестанный то нарастающий, то затихающий шепот. Я поняла, где живет счастье. Именно обладание счастьем — единственный мотив и двигатель на Земле. Счастье, единоличное, эгоистичное и безраздельное. Великий человек, который может подарить такое чувство. Могущество всего мира будет храниться у его ног. Желание обладать таким счастьем уводит от него все дальше и дальше. Как оказалось, вся боль этого мира сосредоточена возле только одной вещи — это желание жить для себя, или для своих, для своего. Мы всегда чувствуем себя неудовлетворенными, если что-то получилось не так, как хотелось, или не по-нашему. Никого давно не заботят чувства других людей, и стремление ощутить внутреннюю удовлетворенность через помощь другим. Человек утратил свою созидательную функцию, унаследованную от Отца-Создателя, и сейчас применяет только разрушительную. И сам от этого разрушается. Есть ли гармония внутри урагана? Внутри торнадо или шаровой молнии? Счастье — это всего лишь обычный результат твоей необычной для социума жизни. Депрессия, отсутствие энтузиазма, желания достигать своих целей, отсутствие хорошего настроения — все это последствия нашей близорукости. Эти негативные вытекающие, конечно же, имеют плохой конец. У такого живущего мечтами человека со временем в психике начинает появляться напряжение, которое все сильнее и сильнее растет. Человек не может думать, сосредоточиться, чем-то заниматься, и начинает уходить в себя, жить в своем замкнутом мире, отгороженном от общественности. Такой человек не может ни расслабиться, ни счастье как-то получить, и начинает от безысходности погружаться в собственные мечты, жить в иллюзорном мире, соприкасаться со счастьем в своих фантазиях, скрытых ото всех, но так сильно им привлекаемых, что от них нельзя отказаться. А мечты, иногда при навязчивости, могут привести к искаженному сознанию, заиграть человека, завлечь гонимого страстью в опасный круговорот, в котором может пострадать не только он, но и другие ни в чем не повинные люди. Мечты, граничащие с особой навязчивостью, всегда разрушают все вокруг, и заметить такое разрушение крайне сложно. В таком положении проигрывают все, и сложно разобраться, кто пострадал больше. Нашим миром движет единственное побуждение: что-то сделать, что-то иметь, что-то сказать. И мы все ищем этот объект наслаждения, этот объект счастья. Но ищем не там, где надо, и потому неизбежно обманываемся. Нам кажется, что в человеке, в машине, в дипломе, в зарплате, в детях или отпуске лежит наше счастье. Нам кажется, что это единственное счастье и что другого быть не может, но на самом деле это не счастье — это страдание, и вся боль этого мира, вся, которую только можно придумать и испытать, находится именно в объекте нашей мечты: в наших любимых, в нашей работе, в нашем дипломе, зарплате, квартире и прочем. Это несравненное и наивысшее сверхжелание жить для себя — единственная причина всех несчастий человечества. Но стоит лишь на мгновение предположить, что у каждого из нас есть такая возможность внутреннего выбора — хоть иногда направлять наш внутренний вектор устремлений в сторону бескорыстной жизни для других, боль тут же теряет свою остроту и растворяется, словно соль в стакане с водой. Такой человек всегда чувствует себя удовлетворенным. Он также освобождается от влияния сильного желания жить для себя и перестает чувствовать боль. Он не придает этому очень большого значения, он не чувствует боли. Марго нагнула свисающую сверху ветку, погладила ее рукой и добавила: — Вот, как эта ветка. Что если она неожиданно для нас поставит нам пощечину, выгнувшись под нашим напором. Мы сможем почувствовать боль от удара ей по лицу, но в принципе никто же не виноват. И можно идти дальше. Но если мы окрасим этот вариант в личность и представим, что какой-то человек со злостью, но с точно такой же силой, не больше, ударит нас пусть даже этой веткой по лицу — такой удар запомнится на всю жизнь, и боль от такого удара будет гораздо глубже, чем пара ссадин на щеке. Здесь мы видим виновного, включаем свой внутренний моторчик, желающий жить для себя счастливо, и начинаем наполнять свое сердце уже другой, более тяжелой и разрушающей нас болью. Оказывается, что все чувства на этой Земле, гонимые нашим желанием счастья для себя, наполнены сильной болью и вызывают страдания у человека. Все страдания связаны только с нашим же неправильным пониманием, что такое счастье. Мы все смотрим на жизнь не так, как надо, и не так, как положено. Но есть и хорошая новость — боль существует только в зоне наших самоцелей, вне этой зоны боли нет. Нет боли, нет личного отношения, нет виноватых. Есть только свобода и абсолютное счастье. Вот и получается, что счастье нужно генерировать самим, а не желать его и не вытягивать из окружающих сценами: из собственных детей, которые капризничают и не дают нам счастья, из усталых мужей, которые мало зарабатывают и не дают нам счастья, из соседки, из мамы и т. д. Нужно генерировать счастье самим, потом отдавая и не желая за это платы в виде внимания, денег, повышения по службе, особенного отношения к нашим детям, подарков на 8 марта. Нужно взять за свою жизнь ответственность и не искать причины и виноватых. Радость, как тень, которая все время за тобою прячется и преследует. Но когда ты про нее забываешь и начинаешь жить для других, делиться и отдавать, — она тут же выскакивает откуда-то из-за угла и может даже наброситься. — Марго слегка улыбнулась. — А как только захочешь счастье себе — оно тут же лопнет, пум… словно пузырь мыльный. Жаль, но чтобы это понять, мне пришлось лишиться родного человека, того, кто тебя так красиво украсил. Марго протянула к веточке атласную ленточку и завязала ее на красивый пушистый бантик. — Это тебе от меня. Последний подарок. Прощай. Возвратившись из поездки, Марго вышла на остановке 52 маршрута. Прохладный, но ласковый майский ветер трепал ее за челку и старательно выбрасывал пряди ее волос из тугого пучка, собранного на затылке. Последние же изо всех сил сопротивлялись и старались сохранить первоначальную форму, заданную строгой рукой своей хозяйки. Шумели беспокойные листья деревьев, перемешиваясь со сбивчивыми трелями таких же непоседливых птиц. Май во всей своей красе дышал полной грудью, жил в каждом дуновении ветра, в каждом цветке, в прохладе разбегающегося по сторонам озера у дома, в каждом задумчивом лице встретившегося прохожего. Марго шла неторопливыми шагами, голова была «как всегда где-то», а на лице отражалась сосредоточенность и занятость мыслей. Ее не оставляло в покое интуитивное чувство, что за ней все это время кто-то наблюдает. От этого становилось не по себе. Маргарита постоянно поворачивалась и вздрагивала при каждом громком звуке. Внезапно блуждающий взгляд зацепился за что-то острое, заставил ее замедлиться и остановиться. Зеленое, свободного кроя летнее платье из шифона с легкостью струилось по фигуре Маргариты и покорно сбивалось в широкие воланы у ее колен. Ветер застенчиво заигрывал со сборками ее платья, слегка колыхал их в разные стороны от остановившегося на остановке автобуса, выдавая красиво отливающую на солнце текстуру. Знакомый силуэт из прошлого прошагал мимо остановки напротив и направился за поворот соседнего дома, где жила подруга ее мамы. Знакомая до боли походка и силуэт приковали своей загадочностью. Спадающие непринужденной волной рыжие волосы, сосредоточенные глаза, которые почему-то никогда не улыбались. Даже тогда, когда Марго смеялась заливистым, раскатистым хохотом, ее глаза жили какой-то своей собственной жизнью: всегда выделялись из общей гармоничной структуры выражения ее лица и первыми при встрече замечались окружающими. Автобус, тяжело пропыхтев, тронулся, с ревом мотора устремился вперед, а через мгновение превратился в шумящую вдали коробочку и вовсе пропал за поворотом. Я такая же, как и миллион других женщин, мудрых и проницательных, всегда что-то предчувствующих и постоянно обеспокоенных. Я просто женщина. Это я». Марго устремилась рассматривающим взглядом вдаль, бегло перебирая в руках ручки маленькой замшевой сумки, и, отпустив себе пару-тройку минут на размышление, решилась свернуть за поворот. — Как поживаешь, Маргуша? — донесся голос из прошлого. Не веря себе, на лице незнакомца она разглядела знакомые глаза. Именно эти глаза, переполненные грустью и печалью, когда-то давно снились Марго. Ты… Я… — Ты живой? Но я видела новости. Ты для всех умер. — И для тебя тоже? Марго не находила объяснений. — Что случилось? — На меня было совершено покушение, все выглядело как случайная автокатастрофа. Я получил сильную черепно-мозговую травму. Около месяца лежал в коме. Отец переживал, что если заказчики узнают, что я остался в живых, то придут в больницу и убьют меня. По старой дружбе с главным врачом меня ночью в реанимации поменяли местами с другим пациентом, который скончался. Мое лицо, — Вадим показал на исполосованную шрамами щеку, — было все изуродовано. Меня мать родная не узнала бы. Неудивительно. Все меня помнят красавчиком, завидным холостяком, а теперь вон… — И Вадим снова показал на лицо. — Нет больше красавчика Лапырева. Ты ведь тоже не сразу меня узнала. Я с тобой в одном автобусе ехал до Дерева и назад. Маргарита молчала и не могла поверить в то, что она слышит его, стоит рядом с ним, держит его руку. И это не сон. — Моя жизнь еще в опасности. Заказчики легли на дно, и их еще не поймали. Я не могу открыто жить среди людей. Пока мне приходится прятаться. Когда я находился в коме, врач говорил, что у меня нет шансов. Я ничего не видел, была темнота. — Вадим вдруг замолчал. — Пока не пришла ты. Из всего моего состояния я запомнил лишь только, как ты звала меня. Вадик, Вадик. Я пытался встать, но не мог, а ты все звала. А потом подошла ко мне и окатила ведром холодной воды, которую зачерпнула с нашей речки. Я даже сейчас помню, какая она была холоднючая. Бр… — Маргарита заметила, что по руке Вадика пробежали мурашки… Она обняла Вадика и неожиданно для себя заплакала. — Я знаю, это ты меня спасла. Не знаю, как. — Вадик быстро пожал плечами. — Но знаю, и все. Маргарита прижалась к его груди. Щека соприкоснулась с холодным краем явно поношенной куртки, давно не модной и совершенно обычной. Краем глаза она заметила стоптанные на бок ботинки, зашнурованные невпопад, словно наспех. Они были тоже обычные. — Ты изменился — мысли Марго вырвались в слух. Пошли со мной. — прервал ее ход мыслей Вадик. — У меня есть небольшой дом. Есть некоторые сбережения. На них можно прожить. Есть ты. Марго опустила глаза. — Я не могу. — Ты замужем? За этим? С работы? Маргарита перебирала в голове нужные слова, но решила не путаться в мыслях и ответила односложное «нет». — Нет. Я отказала Владимиру Семеновичу. В тот день, когда мы должны были ехать подавать заявление в ЗАГС, в новостях показали твою аварию. Я… — Маргарита запнулась в рассказе. — Я не смогла… Я поняла, что мне, кроме тебя, никто не нужен. Вадик внезапным движением прижал Марго к своему сердцу. — Моя мама? — опомнилась Марго. — Как я ее оставлю? — А маме мы будем помогать. Да и ты сможешь в любой момент ее увидеть. Или вернуться. Вот. — Вадим протянул пустой смятый конверт из-под денег. — Я оставил ей деньги под дверью. Когда все наладится и вовсе перевезем ее. Маргарита, вдруг опомнившись, отошла в сторону и циничным взглядом смерила Вадима с ног до головы. — Ты меня не обманываешь? — настороженно спросила она. — Как в прошлый раз? — Иногда для того, чтобы увидеть в безжизненном и мертвом уродстве прекрасную жизнь, нужны просто вера и… И-и? — Время. — Вадик протянул Маргарите маленький цветок домашней кустовой розы. — Я не выбросил цветок, как ты и просила. Помнишь? Вот… это тебе. «Вот он какой теперь, Красафчег» — Марго провела пальцами по глубоким бороздам на его щеке и закрыла глаза. Что-то шершавое прокатилось по подушечкам. «Какой же глубокий след оставила ему в отместку смерть!» — Марго почувствовала пронизывающую боль. Боль, которая осталась не только на лице, но и на сердце. Боль, которая навсегда разделила реку жизни на «до» и «после». Вадик смутился от такого пристального к себе внимания и отвернулся. Рука Марго лишилась опоры и повисла в воздухе. — Мне еще долго придется привыкать жить особенной жизнью, без связей, денег и красивого лица. Я раньше никогда не догадывался, насколько эти три вещи были для меня важны и насколько они все решали в моей жизни. Вадим усмехнулся. Немного помолчав, он снова в пол-оборота повернулся к Марго и с усмешкой добавил. — Теперь я такой. Что? Не испугаешься? Не страшно? Маргарита вдумчиво покачала в ответ головой и обняла его. Она щекой прижалась к его холодной куртке. — Не боюсь. — ответила она — Не страшно. — Везет. Ответил Вадим и, будто в покаянии, опустил голову на плечо Маргариты. Образовавшая тишина не казалась неловкой. Они молчали, но в это время говорили их снова встретившиеся сердца. «Пришел» еще один автобус. Потом еще один. И еще. Остановка общественного транспорта в час пик задыхалась от потока желающих уехать. Она, подобно расторопной кровеносной артерии, моментально наполнялась пассажирами и работала на повышенных оборотах. Пешеходы крутились вихрем юлы на остановке, толкались локтями, ворчали на подножках подъехавшего общественного транспорта. Автобус качался под натиском раздосадованных ожиданием пассажиров и то и дело просаживался на пружинах вверх-вниз, пыхтя уезжал и освобождал место для следующего. Городские автобусы спешили на посадку и менялись местами, пыхтели, шипели и грелись в лучах ласкового мая, пока не затихали в объятиях уютных надвигающихся сумерек, внезапно заставших врасплох опоздавших к последним рейсам пассажиров. Маргарита не вернулась этим вечером домой. Суета, захлебнувшись закатом, затихла. Город уснул. Глава 2 08.05.2017 Матвей Петрович, лежа поздно вечером на своей кровати, не мог уснуть. Что-то крутилось в его голове и мешало провалиться в сон. Неторопливым, тихим движением он осторожно поцеловал жену в теплый бочок и вышел во двор. Старый пес, увидев своего хозяина рано утром, потягиваясь, вылез из будки, подбежал и заискивающе пошарил по его рукам холодным носом. Матвей Петрович одобрительно похлопал по холке собаки. — Ну, ну. Иди спать. Не торопясь он открыл сарай, в котором хранились старые вещи. Из большого количества хлама в виде ведер, удочек, наживки, кухонной посуды Матвей Петрович достал старую коробку, спрятанную в тайнике в стене. Шаря руками по самому ее дну, он вынул стопку фотографий. Сев на перевернутое ведро, осторожно перебирал странную реликвию. Он стал рассматривать старые фотографии. Счастливые и светлые лица девушек с рыжими волосами и ясным взглядом осветили своей чистотой и молодостью его глубокие морщины на лице. На обороте каждой из выцветших фотографий женской рукой выведена надпись: «На долгую память». Дрожащими руками Матвей Петрович провел по их лицам. «Люба. Люба! Люба… Люба!» — сказал Матвей Петрович, будто заведенный. «Люба, Люба! Люба», — каждый раз меняя интонацию и гладя рукой по фотографии. В его памяти возникло множество разных и загадочных Люб: сердитых и добрых, плохих и хороших, злых и нежных. Его глаза бегали из стороны в сторону, будто рассматривая в лицах девушек какие-то свои черты. Среди них фотография Тамары — девушки девятнадцати лет — с короткой озорной челкой, которая смотрела на него ясным и уверенным взглядом, который она никогда больше не сможет себе вернуть. Спустя время Матвей Петрович бережно закроет скрипучую дверь своего амбара и едва слышным шепотом пробурчит: «Плохие, плохие, два, два. Митя хороший. Пять… пять, пять». Лежащая рядом записка, во всей видимости пришлась не по нраву своему адресату, так как была скомкана в комок и брошена в угол. Матвей Петрович, глядя на нее, как на дохлую крысу, брезгливо положил письмо на дно чугунного таза. Острые, как иглы, языки пламени запрыгали по уголкам белой бумаги, выпуская затейливые клубы дыма, пока не сжали ее в кольцо и не задушили почерневшую от огня надпись: «Охотник, который ловит всегда только косулю и не знает, что у нее не может быть трофейных рогов. И тем более он вряд ли знает, что есть негласный кодекс охотника, в котором говорится, что настоящий охотник в самку не стреляет. Приятно было познакомиться. Покровский.» P.S 15.09.1991 Вечером, найдя Тамару в сопровождении нежданного кавалера, тридцатипятилетний Матвей сильно рассердился. Он стал кричать и размахивать руками в разные стороны, привлекая тем самым к себе внимание уже спящих соседей и вызывая их негодование. От этого ему сделалось не по себе, и он, сильно сжав локоть Тамары, поволок ее в прилегающий к домам лес. — Оставь меня, Матвей. Да успокойся же ты, ревнивец чертов. Достал меня. — Ты. Ты плохая, плохая, — не отпускал Тамару Матвей. Его глаза становились все больше и больше. — Да отпусти же ты меня… Психопат! Я тебе не жена, чтобы мне сцены устраивать. Понял? Да и вообще я ухожу от тебя. — Отпусти меня, миленький, отпусти. Я… я уеду, убегу. Ты никогда меня больше не увидишь.