Ему не по себе; это видно по тому, как он держится. Это предательство. Я и раньше видела такое поведение у женатых мужчин. Когда сама была замужем. — Почему? — Потому что ты не знаешь Колина, — отвечает он. — Если бы знала, то поняла бы, что убийство той девушки… — Сары, — перебиваю я. — Верно, — осторожно говорит он. — Если бы ты знала Колина, то поняла бы, что он вполне… мог бы убить Сару. Наверное. — С чего ты взял? — спрашиваю я. — Драка в баре… Его предыдущий арест… Это был не первый раз, когда он рассвирепел из-за пустяка. Ты бы видела, как он себя ведет, иногда даже с Авой. А она его любит больше, чем кого бы то ни было на свете. — Он когда-нибудь бил Аву? — спрашиваю я. Чувство охватившего меня жара проходит, и дождь ледяными иглами вонзается в кожу. — Нет, но дело не в этом, — быстро поправляется Тед. — Просто… у него такой темперамент. Он был неуправляемый. И отец у них был настоящий мерзавец. Ни Колин, ни Ава не желают вдаваться в подробности, но я знаю, что он постоянно лупил Колина, когда тот был ребенком. — Тогда почему Ава не согласна с тобой насчет Колина? — спрашиваю я. — Потому что она его сестра. Она его любит. Она видит его не таким, как все остальные. — А может быть, она единственная, кто видит его правильно, — возражаю я. Все-таки я готова взглянуть на дело с точки зрения Авы. Не уверена пока, что доверяю Теду. — Послушай, что в плохого в нашем расследовании? Если он виновен, мы ничего не найдем и он останется в тюрьме. А если нет, то, возможно, сумеем помочь ему со следующей апелляцией. — Я не хочу, чтобы Ава тратила еще больше сил на доказывание его невиновности, чем она уже тратит. Это дело и так высосало из нее достаточно времени и нашей совместной жизни, — говорит он, и в его голосе я слышу закипающую обиду. Думаю о том, что Ава говорила в больнице, о годах, которые она отняла у нормальной семейной жизни, вводя себя в оцепенение работой, усталостью и деталями дела Колина. О годах, которые она заставляла Теда ждать. — Кроме того, сама знаешь, как это бывает, — продолжает он. — Достаточно задать вопрос, привести аргумент. Если определенное число людей будет слушать, то это никогда не закончится, что бы вы ни нашли. — Колин сказал, что он тебе никогда не нравился, — отвечаю я, хотя это дешевый аргумент. Однако теперь я вижу, как неудобно Теду было иметь такого шурина, от которого сплошные неприятности. Из-за которого внимание Авы разделено, отвлечено от него. Когда Эрик женился на мне, он знал мою историю от начала и до конца. Когда Ава познакомилась с Тедом, она была другим человеком. Трагедия настигла ее позже. — В его глазах я всегда был плохим парнем. Просто потому, что хотел, чтобы он взял на себя хоть какую-то ответственность за свою проклятую жизнь, — говорит Тед. — И посмотри, к чему все это привело. — Мне очень жаль, — говорю я. На самом деле я ему не сочувствую. Просто такое следует говорить человеку вроде Теда, который сокрушается, что в его совершенном, спокойном существовании есть один изъян. Хорошая работа. Красивый дом. Красивая жена. — Но, честно говоря, я понимаю Аву лучше, чем многие другие. Даже если бы никто в целом мире не согласился с ней, вряд ли она бы перестала пытаться вытащить его из тюрьмы. В этом мы с Авой похожи. Обе потеряли родного человека. Ни одна из нас не остановится до тех пор, пока мир не вернет их нам. Так или иначе. — Мне пора возвращаться, — говорю я, протягивая руку к дверной ручке. — Подожди. Быстрым движением он хватает меня за предплечье, не позволяя открыть дверь. От этого у меня по телу будто проходит электрический разряд, а мозг отвечает приливом страха и возбуждения одновременно. Мне приходится сосредоточиться на том, чтобы не реагировать, не позволить мышечной памяти о сотне схваток прийти в действие, помешать инстинкту, который жаждет взять верх и заставить меня резко дернуть руку, чтобы вырваться из его хватки. Вместо этого я позволяю ему удерживать меня. В организме у меня по-прежнему полно наркотика, и каждый волосок на теле стоит дыбом до тех пор, пока Тед не понимает, как близко ко мне стоит. А может быть, он замечает, что я перестала дышать. Он отпускает мою руку, но ни на шаг не отступает. Стоит так близко, что я могла бы запрокинуть голову и посмотреть ему в глаза. — Я очень прошу, — говорит он, — пожалуйста, откажись от этой затеи. Это не та семья, с которой тебе стоит связываться. — Мне очень жаль, — повторяю я. Больше меня ни на что не хватает. Сейчас я не доверяю ни одному из своих инстинктов. Я давно поняла, что не всегда могу определить, подвергаю себя опасности или нет. — Это вряд ли, — со странной улыбкой говорит Тед, и этот его оскал может означать как гримасу гнева, так и удовольствие и попытку подразнить меня. В его случае не могу сказать наверняка. Дождь усиливается. — Пойдем обратно. Он качает головой, и мне на лицо, прямо под правый глаз, падает капля. Но потом он отодвигается и поднимает обе руки, словно показывая, что не намерен причинить мне вред. — Ну ладно, — говорит он и идет по переулку к улице, оставляя меня возле двери черного хода. Я едва дышу. Прикоснувшись к лицу, чтобы смахнуть с ресниц на нижнем веке каплю, обнаруживаю, что пальцы окрасились красным. — Ошизеть можно, — говорит Андреа, даже не пытаясь включить внутреннего цензора, отчего я понимаю, что мой рассказ не на шутку ее обеспокоил. Мы завтракаем в том же бистро в Лейквью, где много месяцев назад я ответила на звонок по поводу Неизвестной. Интересно, помнит ли Андреа, что это то самое место, или же воспоминание померкло и теперь это лишь очередное кафе в ее списке, где можно встретиться и обсудить дела за чашкой латте с булочкой. Рассматриваю столешницы с мозаиками, блестящую кофе-машину медного цвета и свисающие с потолка длиннющие лианы, и в том, что я снова здесь, мне видится странная симметрия. Когда я в последний раз сидела в этом бистро, я была замужем, жила в собственном доме и вела долгие переговоры с мужем о возможности завести детей. Теперь я отхожу от дозы кокаина, в глазах пульсирует головная боль, а все былое утрачено. — Ну, должна признать, я была… в измененном состоянии сознания, — говорю я, подбирая слова, которые звучат менее безответственно и по-детски, чем «под кайфом». Знаю, Андреа считает мое поведение после развода чем-то вроде второго подросткового возраста или по крайней мере второго студенческого загула. Я делаю что могу, чтобы убрать это впечатление незрелости — смертный грех в ее глазах, — теперь, когда мы с ней вместе занимаемся записью подкаста, но это не так просто, если уж я по ночам нюхаю кокаин в туалете для сотрудников. — Может, я восприняла все слишком серьезно. Я не говорю ей, что не очень хорошо помню, с какой силой он меня схватил. Проснувшись утром, я была почти уверена, что увижу на внутренней стороне предплечья цепочку синяков, оставленных его пальцами, и ощутила нотку фальшивого разочарования, когда ничего не нашла. Потому что зрелая, профессиональная личность, за которых все принимают нас с Андреа после нашего успеха, не очень совместима с той частью меня, которая испытывает возбуждение, балансируя на острой грани между безответственностью и настоящей опасностью. Андреа бросает взгляд на сумку, которая висит на спинке соседнего стула. Знаю, о чем она думает: мы должны это записать. Встретившись с ней взглядом, я качаю головой. — Это неважно, — говорю я. — А по-моему, важно, — отвечает она. — Что мне делать? — спрашиваю я. — Признать, что была под кайфом? И что он просил меня бросить дело? — Угрожал тебе, — огрызается Андреа. — Да ничего он не угрожал, — возражаю я, проигрывая в памяти наш разговор, просто чтобы лишний раз в этом убедиться. — Но он думает, что Колин вполне мог совершить убийство, — не уступает Андреа. — Это важно. — Слушай, если я стану обсуждать это в подкасте, нам кранты. Я потеряю всякое доверие из-за кокса, а мы окажемся загнанными в угол, потому что после подобного разговора Колин выглядит виновным. Вполне вероятно, Ава отвернется от нас, если публично выразим сомнение в невиновности ее брата. А Тед уж точно перестанет со мной разговаривать, если мы сделаем наш разговор доступным для общественности, особенно учитывая, что он просил меня ничего не рассказывать Аве. — Ладно. — Андреа поднимает руку. — Ладно, но сделай мне одолжение и хотя бы набросай заметки о том, как проходил разговор. На случай, если потом понадобится. Так у нас хотя бы будет более-менее стабильная почва под ногами. — Конечно, — отвечаю я. Нам приносят завтрак. Высокий стакан с парфе из греческого йогурта для Андреа и тост с авокадо и яйцами-пашот для меня. Андреа с завистью глядит на мою тарелку, когда я разрезаю яйцо и оранжевый желток проливается на хлеб. — Хочешь, поделюсь? — предлагаю я. — Боже мой, нет, — говорит она. — Я хочу однажды влезть во что-нибудь, кроме комбинезона или штанов на резинке. — Я тебя умоляю, — отвечаю я, потому что Андреа из тех женщин, которые набирают так мало веса во время беременности, что по ней вплоть до третьего триместра невозможно было понять, что она беременна, разве что она повернулась бы боком. Вспоминаю, как обрадовался Эрик, когда Андреа и Триш объявили, что их поход в банк спермы, кажется, дал результат. Наверное, он представлял, что это положит конец долгим годам тревожного перемирия между нами по вопросу репродукции и наконец убедит меня, что пора тоже попробовать. В этом весь Эрик. Свои желания он воспринимал как печь, место созидания. И если он достаточно сильно чего-то хотел, жар его желания мог сделать это реальностью. Как будто он уже забыл собственное детство. Когда погибла его подруга, все желания в целом мире не смогли ее вернуть. Однако ему удалось убедить меня на несколько месяцев бросить противозачаточные. Никогда не перестану жалеть об этой уступке. — Хочешь посмотреть, как все пойдет дальше, да? — помрачнев, спрашивает Андреа. — С Тедом. — Наверное, — говорю я, хотя она слишком хорошо меня знает, чтобы поверить моей деланной незаинтересованности. — Я на это смотрю так: Тед не хочет, чтобы Ава узнала о нашем разговоре или о том, что он считает Колина виновным. Со временем это может нам пригодиться, если потребуется его помощь. — Слово, которое ты ищешь, звучит как шантаж, — подсказывает Андреа. — Я же не предлагаю выпытывать у него информацию. Просто говорю, что поддерживать с ним подобные отношения — когда ему от меня что-то нужно, — может принести определенную пользу. — Отношения, при которых он караулит тебя в темных переулках и заявляет, что тебе не следует лезть в дела его семьи? — Ну да, — говорю я, залпом допивая кофе. Жест немного мстительный. Андреа сейчас пьет только минералку, и я знаю, что она скучает по кофеину. — Думаешь, Колин виновен? — спрашивает Андреа. Я ждала этого вопроса, потому что сама все утро вертела его в голове. Словно шлифуя камень о песок. Снова и снова поворачивая его, пока не увижу в нем свое отражение. — Думаю, это возможно, — отвечаю я, зная, что это не то, что Андреа хотела бы услышать. — Но не думаю, что это должно нам помешать. — Хочешь потратить благосклонность аудитории на парня, который, возможно, виновен? — спрашивает Андреа. — Я хочу выяснить, что произошло с Сарой Кетчум. Если по ходу мы докажем невиновность такого парня, как Колин, то и ладно. Но меня волнует только она. Через секунду Андреа кивает.