Но я не могла позволить себе стать матерью для того, чтобы держать себя в узде. Потому что хорошо себя знала, знала, что, если подниму ставки — сделаю последствия своих неудач огромными и ужасными (ребенок, Господи, ребенок), — это меня не спасет. Я не могла стать матерью только потому, что прошла бы через роды. По крайней мере, я не смогла бы стать матерью, которую кто-нибудь захотел бы иметь. Это я знала наверняка, потому что во всех своих видениях я не могла позволить себе вообразить, что у меня будет девочка. — Я не могу быть беременной, — прошептала я, рассердившись на себя, на свое проклятое состояние. — Все хорошо, — ответила Андреа, поглаживая меня по спине. — Я не могу, Андреа, — с большей уверенностью сказала я, всхлипывая. — Я этого не вынесу. — Если ты не хочешь быть беременной, то и не надо, — сказала Андреа, уткнувшись лицом мне в темя. — Эрик не поймет. Тогда Андреа отодвинулась, коснулась руками моего лица и посмотрела мне прямо в глаза. Андреа. Почти что моя старшая сестра. — Эрику необязательно об этом знать, — ответила она. На мгновение задумываюсь, стоит ли посвящать в это Аву. Я так давно никому не говорила всю правду. И я боюсь, что, когда это произойдет, стоит рассказать что-то одно, как тут же всплывет все остальное. Мне всегда интересно, сколько я смогу раскрыть, прежде чем человека начнет от меня тошнить. — Он узнал через несколько месяцев. Примерно через столько же, сколько мне потребовалось, чтобы забеременеть, — отвечаю я. — Честно говоря, это был самый очевидный исход. На редкость банальный. К тому времени мы с Эриком почти не занимались сексом. — Но ты… — говорит Ава. — Спала с другими мужчинами. Со множеством мужчин. Ага, — отвечаю я, проводя пальцами по волосам, пытаясь побороть смущение, которое всегда сопровождает ощущение уязвимости. — Ага. Я тоже однажды забеременела, — говорит Ава. — В ординатуре. Кстати, сразу после того, как Колину вынесли приговор. Глядя на нее, я понимаю, как она молода. Всего на несколько лет старше меня. Иногда она похожа на девочку, которая так умело носит маскарадные костюмы, чтобы весь мир вдруг забыл, что она еще ребенок. И тогда я осознаю, как много у нас общего. Нас обеих принимают за тех, кем мы притворяемся. — Помню, думала, что если у меня сейчас будет ребенок, меня это убьет, на самом деле убьет, — говорит она. — Именно такие мысли мелькали у меня в голове, когда я об этом узнала. Я чувствовала, что не переживу, если придется пройти через еще какие-то трудности. Сердце как будто выжали. — И Тед понял? — спрашиваю я. — Да, — говорит она. И добавляет: — По крайней мере, сказал, что понял. Но я думаю, что в глубине души он знал, что после приговора Колину для меня это уже слишком. По-моему, это был единственный раз, когда он испугался за меня. Решил, что я сойду с ума и придется вызывать людей в белых халатах. Так что он согласился. — Тед — хороший парень, — говорю я и вижу, как в ответ на это в глазах Авы отражается нежность. — Догадываюсь, что Эрик не был таким понимающим? — спрашивает она, заранее нахмурившись. — Я подумывала скрыть это от него. Или сказать ему, что это его ребенок. Но вышло так, что я не могла с этим жить. Видимо, все-таки есть границы, которые я не могу переступить, — говорю я. Даже сейчас я не могу забыть опустошение Эрика. То, как он повторял мои слова, как будто учил язык, отрабатывая иностранные звуки, прежде чем понять их смысл. На мгновение я решила, что ранила его так сильно, что он утратил дар речи. Его гнев принес мне облегчение. Сжатые на коленях кулаки. Это я могла вытерпеть. Горячее дыхание, с шипением вырывавшееся изо рта. Но долго это не продлилось, как бы мне этого ни хотелось. Он никогда подолгу не злился, мой Эрик. Его ярость выгорела, и он обмяк, подавшись вперед и закрыв лицо руками. Я встала на колени рядом с ним на полу, но не могла успокоить его. Я умоляла его сказать мне, что делать. — Андреа ходила со мной. — Хорошая подруга, — говорит Ава. И я киваю, но на самом деле она не знает всей значимости этого. — У нее через три недели должна была родиться дочь, — отвечаю я, вспоминая плотный свитер, который она надела в тот день, хотя, несмотря на все ее усилия, он не сумел скрыть живота. — Ты когда-нибудь видела, что бывает, когда женщина на девятом месяце беременности заходит в клинику абортов? — Протестующие? — спрашивает Ава. — Ага. Никогда не видела таких людей. Это как размахивать куском мяса перед сворой псов. А Андреа просто схватила меня за руку и провела через все это. Даже на девятом месяце она была сильнее меня. Замолкаю. Горло сдавило от слез. Но это хорошо — вспомнить тот день. Вспомнить силу Андреа и ее безграничное сострадание. Понять, чего ей это, должно быть, стоило — стать моей спасительницей. Потому что тот день действительно спас меня. От всех тех жалких, безрассудных глупостей, которые я натворила после исчезновения сестры. От того, чтобы стать еще более никчемной, охваченной горем матерью, нежели моя собственная. От того, чтобы привести в этот мир ребенка и заставить его страдать из-за исчезновения Мэгги, как страдала я, в наказание за его существование. Ава берет меня за руку. И я думаю о Мэгги. Не могу перестать думать о Мэгги. Не о ее исчезновении, а о ней самой. О том, как она сидела со мной на кровати, обняв меня, после того, как мальчишки в школьном автобусе назвали меня уродиной. Как расчесывала пальцами мои волосы, готовясь заплести косу. Как несла меня через покрытую гравием пляжную парковку в общественный туалет, когда у меня волной унесло шлепанцы. Она всегда защищала меня. — Ты не поверишь, но после этого я была в шаге от того, чтобы перевязать маточные трубы, — говорю я. — Потому что больше никогда не хотела через это проходить? — спрашивает Ава. — Нет. — Я качаю головой. — Потому что, когда я думаю о том, чтобы завести ребенка… — Замолкаю, посасывая покрасневший участок на нижней губе. Провожу по нему языком. Думаю об Олив. — Любить что-то так сильно — очень опасно. Глава 13 Следующие несколько дней я настолько глубоко погружаюсь в дело Дилана: пытаюсь отыскать его родных, отправляю запросы на интервью его друзьям в Милуоки, — что чуть не забываю о ежегодном благотворительном ужине Чикагского фонда помощи пропавшим и подвергшимся эксплуатации женщинам, который должен состояться в эти выходные. Это всегда болезненное мероприятие: танцзал в отеле полон богатых людей, которые так и жаждут сорить деньгами, услышав печальную историю, а на экране в глубине сцены идет непрерывный показ слайдов пропавших девушек. Ко всему прочему там требуется дресс-код, значит, мне придется где-то добыть бальное платье, хотя баланс моего банковского счета стремится к двухзначным числам. А еще там будет моя семья — члены правления фонда имени Маргарет Риз. Пытаюсь отказаться. Звоню матери, оставляю ей сообщение, что в этом году никак не смогу достать бальное платье, и прошу передать мои извинения остальным членам правления — то есть в основном бабушке и дяде Перри. Разумеется, на следующее утро раздается стук в дверь. Посыльный принес золотистое кружевное платье с высоким воротником бренда «Маркеза Нотте» и туфли на шпильках с ремешками на щиколотках. И то и другое сидит идеально. Шах и мат. Тем же утром еду на велосипеде в спортзал и почти час избиваю боксерскую грушу, пока футболка и шорты не промокают насквозь от пота, а один из тренеров спрашивает, все ли у меня в порядке. — Дела семейные, — отвечаю я, и он понимающе кивает. Наверное, я могла бы еще час продолжать в том же духе, но тогда к вечеру не смогу поднять рук, поэтому снимаю повязки и встряхиваю кистями, надеясь, что они не распухнут от столь жестокого обращения. Еду домой. Меня так и подмывает отправиться в «Палмер Хаус Хилтон» на метро в роскошном одеянии, купленном для меня мамой. Из чистого упрямства. Но я давно не носила четырехдюймовые шпильки, и выясняется, что нельзя и рассчитывать на то, чтобы пройти больше квартала за один раз, не пожелав при этом ампутировать ноги в районе лодыжек, так что приходится взять такси. Зал устлан бордовыми коврами, повсюду висят хрустальные люстры — непременный атрибут старых богатых домов. Как только вхожу, сразу замечаю стол моей семьи. Он располагается чуть вправо от центра сцены, там же, где каждый год, и сквозь толпу я вижу, как мама забалтывает главу администрации мэра, который искусно пытается от нее отвязаться. Удачи, приятель! Направляюсь в другую сторону, к бару — прежде чем приступить к вечерней пытке, я должна выпить, — и заказываю мартини с водкой. — Не поможете мне найти мой стол? — произносит у меня за спиной знакомый голос. Поворачиваюсь и вижу детектива Олсена. Он выглядит великолепно в полицейской форме класса А. — Какого черта вы здесь делаете? — спрашиваю я, а бармен тем временем ставит передо мной коктейль. — Меня пригласила лично председатель фонда имени Маргарет Риз, — отвечает он. Моя мать. Господи Иисусе, эта женщина меня в гроб вгонит. Конечно, я сама виновата, могла бы и догадаться, что Олсен будет здесь. Ведь детектив Ричардс каждый год был гостем за столом фонда. Но я полагала, что приглашение предназначалось ему лично и после его ухода в отставку совсем не обязательно должно было перейти к следующему детективу по делу Мэгги. Полиция Чикаго обожала посылать Ричардса на всякие показушные мероприятия, особенно если там были представители прессы. Он обладал старомодным очарованием и достаточно изысканными манерами, чтобы вращаться в самых состоятельных и политических кругах. Теперь я задумываюсь, не было ли это очарование прикрытием, под которым на самом деле скрывалась обычная для полицейских Чикаго безжалостность и целеустремленность. И все же, вспоминая черное пятно от татуировки под рукавом униформы Олсена, не могу не думать о том, как парень из Канаривилля будет держаться среди волков, которые меня вырастили. — Вы отлично выглядите при полном параде, — говорю я, указывая на его форму. Это правда. Чистая правда. — Ну, обычно я провожу субботние вечера несколько иначе, — отвечает Олсен, осматривая окружающую его роскошь. На фоне синей формы его светлые глаза темнеют. — Не дайте декору вас обмануть, — говорю я. — Эти люди — те еще злыдни. Просто одеты лучше, чем остальные. — Очевидно. — Он указывает на мои травмированные костяшки. Пара из них потемнели, словно чернильные пятна, выцветшие из-за частых стирок. — Поспорили из-за паевого фонда? — спрашивает Олсен насмешливым, но властным тоном, прекрасно изображая патрульного. — Плохо руки забинтовала в спортзале, — отвечаю я. — А я-то думал, что вы опять уложили на лопатки парня вдвое больше себя, а я это пропустил. — На этой неделе нет, — говорю я. За спиной у Олсена на экране в глубине сцены появляется фотография Мэгги. Мэгги улыбается в камеру на фоне озера Мичиган, за спиной у нее развеваются мокрые волосы. Я сфотографировала ее на пляже около нашего дома в то лето, когда она пропала. Может, это последний раз, когда она ходила плавать. Я уже не помню. Во мне снова зреет холодная уверенность в том, что я уже видела все существующие фотографии сестры. Так всегда бывает, особенно если застать меня врасплох. Эта мысль давно уже приходила мне в голову, распространяясь, словно тяжелый горчичный газ, обжигая легкие, пока я просматривала одно за другим видео светловолосых девушек-подростков, склонившихся перед мужчинами с грубыми чертами лица и татуировками на пальцах. Украинское любительское порно, около две тысячи пятого года, наводка, которую я не могла проигнорировать. Меня мутило от страстного желания увидеть незнакомое мне изображение сестры, но так же мутило от возможности обнаружить его там. — Эй! — Олсен осторожно кладет руку мне на плечо, и его прикосновение возвращает меня к настоящему. — С вами все в порядке? — спрашивает он, оглянувшись на экран позади нас. — Конечно. — Замечаю, как мама наблюдает за нами с другого конца зала. Отворачиваюсь, чтобы выпить, и отодвигаюсь от Олсена. — Вы сидите за столом моей семьи? Он показывает мне карточку с номером четыре. — Вы надели под форму пуленепробиваемый жилет? — спрашиваю я и, воспользовавшись шансом, окидываю его пристальным взглядом с ног до головы. Смещение баланса силы, снова в мою пользу. — Так я вам и сказал. — Думаете, я шучу? — Неужели они настолько ужасны? — Вы даже не представляете, — говорю я. — Речь идет о группе невероятно привилегированных, эмоционально недоразвитых, феноменально травмированных людей, у которых куча проблем с копами.