— Включи момент, где он говорит про твои сиськи, — хитро глядя на меня, попросил Марко. — Хочу послушать, что ему есть сказать. — Просит ее в следующий раз привести ему женщин с сиськами побольше. Или типа того… Подозреваю, Ава перевела для меня только в общих чертах. — Я включила звук, чтобы Марко послушал. — Дорогуша, он говорит не это, — положив руки на бедра, сказал Марко. — О чем ты? Что он сказал? — Включи еще раз, — попросил он и наклонился поближе. Затем кивнул, будто подтверждая собственные подозрения. — «Все готово?» — Что? — воскликнула я. — Вот что он говорит. Говорит ей, что устал ждать, и спрашивает: «Все готово?» — Марко, Богом клянусь, если ты сейчас меня подкалываешь… — начала я, но Марко поднял обе руки, театрально сдаваясь. — Не убивай гонца, детка, — сказал он. — Покажи это долбаному переводчику, если хочешь. Тебе скажут то же самое. — Ты серьезно? — спросила я, снова — уже для себя — проигрывая отрезок записи, пытаясь воскресить в памяти тот момент. Колин сказал что-то, чего я не поняла, а потом Ава стукнула его по руке, пожурила и представила мне. Или, может, она не била его по руке. Я попыталась вспомнить. Может, она стукнула его по плечу. В знак подтверждения. — Никому об этом не говори! — На всякий случай я сурово посмотрела на Марко. — Да кому я скажу? — спросил он, налив себе шот и предложив мне второй. Я покачала головой. Еще не хватало сейчас пить. Мне казалось, меня вот-вот стошнит. Возможно, это ничего не значит. Пытаюсь себя в этом убедить. Может, это просто мимолетный, бессмысленный обмен фразами между братом и сестрой. Или Колин спрашивал о подкасте или следующей апелляции. Но меня не отпускает один-единственный вопрос: почему Ава солгала мне об этом? Зачем она сказала мне, что ее брат отпустил сексистскую шуточку о моей груди, за которую ей пришлось извиняться, если это не так? Вот вопрос, который не дает мне покоя. Не дает мне спать. Потому что я хорошо помню этот момент — ее якобы признание. Именно тогда я ей поверила. Иногда я думаю: не был ли этот момент подстроен специально для того, чтобы заставить меня доверять ей? Андреа я об этом не рассказываю. Никому не рассказываю. Это подозрение кажется опасным, как будто может нанести вред, даже если просто облечь его в слова. Это как подозревать кого-то в педофилии или супружеском насилии. Кроме того, я толком не знаю, в чем именно заключаются мои подозрения. Не знаю, как это высказать, разве что прибегнуть к самым простым, самым общим словам. Ава лжет. И Ава, и Колин лгут. Однако это все-таки одна вскользь брошенная фраза в противовес всем уликам против Теда. Об этом я напоминаю себе, принимая на себя удар за ударом в спортзале. Мой партнер по спаррингу постоянно побеждает меня, а инструктор упрекает меня в том, что я отвлекаюсь. Бью по тяжелой груше до тех пор, пока не заболят распухшие руки. Пью водку. Напоминаю себе: у них есть его ДНК. Хронология событий верная. Его машина стояла на улице возле квартиры Дилана Джейкобса в ночь, когда он исчез. Его убил Тед. Тед убил их обоих. Проснись. Проснись. Проснись. Глава 18 — Никогда не угадаешь, кто оставил мне вчера голосовое сообщение, — говорит Андреа, когда я вваливаюсь к ней в квартиру наутро после выхода шестой серии. После ареста Теда, после того как прекратились молчаливые, заполненные звуком дыхания звонки, я ночую у себя, однако днем, как правило, все равно провожу время у Андреа. Сегодня я не до конца понимаю, похмелье у меня или же я до сих пор пьяна. Знаю лишь, что взяла такси, вместо того чтобы ехать на велосипеде, потому что твердо верила, что погибну, если в таком состоянии поеду по дороге. Мир вокруг взял в привычку периодически менять положение, дрожать и пульсировать, угрожая выбить почву у меня из-под ног. От этого меня мутит, а земля под ногами кажется мягкой и неровной. Это ощущение — когда законы физики вдруг становятся непостоянными и в любой момент готовы перестать действовать — мне знакомо. Это ощущение сна. — Кто? — спрашиваю я. — Уолтер Кетчум, — отвечает Андреа. Бросаю на диван сумку, которая тут же падает на пол. Вздрагиваю, когда компьютер внутри нее ударяется о ковер. — Отец Сары? — Он самый. Она кладет телефон на стол и включает сообщение через спикер, а я тем временем опускаюсь на пол и подползаю к Олив, которая играет с набором ярких деревянных кубиков. Пока идет сообщение, я помогаю ей начать строить нечто, что я могу назвать лишь невероятно впечатляющей — пускай и не очень стойкой — башней принцессы. — Это сообщение для Андреа Джонсон, — раздается в динамике суровый голос. — Я звоню насчет вашего подкаста о моей дочери. На том конце линии слышен какой-то шорох. Или это человек откашливается. — Что это? — спрашиваю я, но Андреа прижимает к губам палец, и тут снова звучит голос: — Я просто хочу, чтобы вы знали: вам должно быть стыдно, — говорит он. Голос искажают то ли эмоции, то ли алкоголь. Или и то и другое. — Убийца Сары получил по заслугам. Он оказался за решеткой. Но из-за вас двоих… Мне только что сообщили, что из-за вас его освободят к концу недели. Так что я звоню, чтобы сказать: надеюсь, вы получите по заслугам. Очень на это надеюсь. Сообщение обрывается, оставляя после себя мертвую тишину. — Думаешь, он был пьян? — спрашиваю я, чувствуя, как мое собственное похмелье давит мне на глаза и тревожит желудок. — Похоже на то, — отвечает Андреа. — А ты бы на его месте не напилась? — По крайней мере, он остановился прежде, чем назвал нас суками. При этом я театрально закрываю руками уши Олив, а ей это не нравится. Она повизгивает в знак протеста, поэтому я так же быстро отпускаю ее. — Прости, прости, — говорю я, ободряюще похлопав ее по спине. — Со временем ты выучишь все эти слова. — Видишь ли, если он сделает публичное заявление, это может стать для нас проблемой, — говорит Андреа. — Может показаться, что мы не учитывали благополучие семьи. — Андреа, мы приложили все усилия, чтобы разыскать его, разве что частного детектива не наняли. Мы не виноваты, что он только сейчас объявился. — Знаю, — говорит Андреа. — Просто говорю, что это не очень хорошо выглядит. — И что ты предлагаешь? — спрашиваю я, отчасти уже боясь услышать ответ. — Думаю, тебе стоит ему перезвонить, — отвечает Андреа. — Поговорить с ним о Мэгги, о своем опыте общения с Тедом. Рассказать о своей семье. По-моему, если кто и сможет его успокоить, то только ты. — Можно мне об этом подумать? — Уже четверг, Марти. — И что? — А то, что если Колина должны освободить в конце недели, то это произойдет сегодня или завтра. У нас нет времени ждать. — Андреа, я почти уверена, что до сих пор не протрезвела, — говорю я. Для нее это не новость. — Он, к счастью, не сможет унюхать, как от тебя несет перегаром, — отвечает она. — Если ты достаточно трезва, чтобы строить башенки из кубиков с Олив, значит, можешь и позвонить. Смотрю на Олив. Та как будто упрекает меня взглядом за мое поведение. Андреа протягивает мне телефон, и я беру его. После пяти звонков на том конце линии раздается щелчок. На мгновение думаю, что меня переведут на голосовую почту, но нет ни приветствия, ни звукового сигнала. Отвожу телефон от лица, но дисплей по-прежнему показывает активный звонок. — Мистер Кетчум? — говорю я и жду ответа. Он молчит. — Мистер Кетчум, это Марти Риз. Я надеялась немного поговорить с вами о деле вашей дочери. — О чем тут говорить? — отвечает голос на том конце линии. Его усталость напоминает мне моего отца перед смертью, наступившей в процессе его успешных попыток убить себя с помощью сигарет и выпивки после исчезновения Мэгги. «Отец и дочь — одного поля ягоды», — непроизвольно думаю я. — Ну, прежде всего я бы хотела выразить наши соболезнования по поводу случившегося с Сарой. Я лишилась сестры, поэтому более-менее представляю, как это ужасно — перенести утрату ребенка в семье. Андреа следит за мной во время разговора и кивает. По крайней мере, я не настолько пьяна и еще могу связно высказать соболезнования. — Это не значит, что в данном случае вы правы, — осторожно отвечает Уолтер тоном, на который некоторые родители переходят, когда общаются с ровесниками своих детей. — Знаю, — отвечаю я. — И в связи с этим мне хотелось бы постараться успокоить вас: во всем виноват Тед Вриланд. Я встречалась с ним пару раз. В какой-то момент он стал угрожать мне из-за моего расследования. Я действительно верю, что он способен на убийство, если это позволит ему поддерживать свое богатство и социальный статус. Говоря это, я вдруг понимаю, что на самом деле не совсем в этом убеждена. А даже если это правда, я не уверена, что Сару убил именно он. Снова думаю об Аве и Колине. О тех словах, которыми они обменялись в тюрьме. Во многом я уже ошиблась, позволив фрагментам мозаики, которые якобы хорошо подходили друг другу, ослепить себя. — Наверное, нам с вами просто придется признать, что на этот счет наши мнения расходятся, юная леди, — отвечает Уолтер. Как ни странно, меня это успокаивает. Как будто я снова говорю со своим отцом. Он всегда был рассудительным человеком даже в наихудшей ситуации. Олив начинает ерзать на ковре возле меня, и я прикрываю микрофон рукой, чтобы заглушить звук. — Извини, — одними губами произносит Андреа, берет девочку на руки и уносит ее в детскую. — Это все? — спрашивает Уолтер. И мне в голову приходит мысль, как будто чья-то невидимая рука касается струн моей памяти. Ведь мы пытались разыскать Уолтера, потому что у нас к нему были конкретные вопросы. Из глубин моего расслабленного от алкоголя мозга всплывает имя. Откровение, вызванное раскованностью пьяного человека. — Честно говоря, я бы хотела задать вам один вопрос, — говорю я. — Эбигейл Вудс — ваша сестра? — Кто? — спрашивает Уолтер.