— Поговорим о значительных переменах, — продолжает Андреа. — С тех пор как мы начали записывать этот подкаст, в твоей жизни произошли две важные перемены. Во-первых, твоего брата Колина оправдали и он уже вышел из тюрьмы. Во-вторых, твой муж, Тед, арестован и обвиняется в убийстве как Сары Кетчум, так и Дилана Джейкобса. Не могла бы ты, если это возможно, рассказать, каково было пережить эти события? — Ну, я думаю, тут важную роль сыграл порядок событий, — отвечает Ава, и я уже как будто слышу ее мягкий голос на записи. Какой она покажется нашим слушателям. Сдержанной, изысканной, красноречивой. — Арест Теда стал последней каплей во всем этом деле, — продолжает она. — Конечно, меня это шокировало и опустошило. Но как только начали накапливаться улики против него: волос, обнаруженный в душевой кабине Сары Кетчум, то, что его машина стояла неподалеку от квартиры Дилана Джейкобса в ночь, когда тот исчез, следы крови на маникюрных ножницах в саквояже Теда — его причастность к обоим убийствам стало трудно отрицать. — Остановимся на минуточку на последней упомянутой тобой улике, — глянув на меня, говорит Андреа. Я приподнимаю брови. Для меня это тоже новость. — Кровь Дилана нашли на маникюрных ножницах? — Да. Согласно информации, которую полиция передала нашему адвокату, ножницы лежали в несессере, который Тед обычно берет с собой в дорогу. — А что они думают о том, как кровь могла попасть туда? — спрашивает Андреа. — Полиция считает, что он, вероятно, подстриг ногти после того, как убил Дилана, — отвечает Ава. — Чтобы под ними не обнаружили образцы ДНК, которые можно использовать как улику. — Это… — начинает Андреа. — Ужасно, — отвечает Ава. — Да. Поэтому мне нужно было как можно скорее смириться с этим, чтобы я могла сосредоточиться на освобождении брата. — А как выглядел этот процесс? Как ты заставила себя смириться с тем, что сделал твой муж? — спрашивает Андреа. Ава моргает. — Ну, разбила практически всю посуду и стекло в доме, — отвечает она. — Если в тот момент мне попалось что-нибудь бьющееся, уж поверьте, я это разбила. В ее голосе слышится насмешка, напряжение, вызванное смущением и самоуничижением. — Но знаешь, у работы в неотложке есть свои плюсы, — продолжает Ава. — Ты постоянно становишься свидетелем чрезвычайных ситуаций. Видишь, как люди поступают друг с другом, и все это крупным планом. И это помогает понять, что большинство перемен в жизни происходят внезапно. Сразу понимаешь, насколько все хрупко. — Точно так же все кажется хрупким, когда бьешь посуду, — говорит Андреа. — Верно, — соглашается Ава, хотя теперь она выглядит на удивление мрачной. Вся ее легкость будто испарилась. — Думаю, благодаря этому тебя меньше удивляют плохие вещи. Потому что ты так часто видишь, как это происходит с другими людьми. Начинаешь думать: почему это не может случиться и со мной? Я наблюдаю за тем, как она говорит, вижу ее харизму, то, как она действительно очаровала Андреа. Когда-то она так же очаровала и меня. Я приняла ее слова за правду. Даже считала ее другом. И я задумываюсь о том, в какую опасную игру я играла. Кто ходил в отделение Чикагской публичной библиотеки имени Джона Мерло, чтобы зарегистрировать электронный адрес на мое имя? Кто написал Дилану Джейкобсу и отправился на «Тесле» в Милуоки? Кто звонил мне двадцать семь раз за последние четыре месяца и не произнес ни слова? Все обретает куда больший смысл, если это была Ава. В конце концов, с чего бы Дилану садиться в машину с Тедом, после того как он договорился о встрече со мной? Но Ава с ее очарованием… Ава, врач, прежде всего обещавшая не вредить. Я смотрю, как она воодушевленно беседует с Андреа, и понимаю, что Ава, наверное, может убедить человека в чем угодно. — Я делаю это только потому, что, возможно, я тебе должен, — говорит Олсен, позвонив мне несколько дней спустя. Я рада отвлечься. Я проворачивала все детали у себя в голове, крутила все вероятности, словно проволоку, которая все сильнее сжимала мое горло, заставляя сердце биться все чаще. Я уже не могу понять, что реально, не могу думать сквозь туман водки и кошмарных картин, созданных моим воображением. Ава подъезжает к дому Дилана на машине мужа. Колин сжимает руками шею Сары Кетчум. Шестнадцатилетний Тед жестом подзывает мою сестру через открытое окно серебристого седана. Сестра велит мне бежать. Все это кажется возможным. Все это кажется мне настоящим, словно воспоминания. — Что делаешь? — спрашиваю я, раскалывая лед на подносе и снова наполняя стакан. Три кубика льда, потом водка. Надеюсь, Олсен не слышит, как трещит лед, когда его заливает водка, как кубики звенят о стенки стакана. В конце концов, еще только полдень. — Устраиваю тебе встречу с моим предшественником, — отвечает он. Я ставлю стакан на стол. — Детективом Ричардсом? Когда? — Ты сегодня днем свободна? — Да. Где? — Я заеду за тобой в два, — говорит он. С волнением, смешанным с сожалением, выливаю водку в раковину. Детектив Ричардс сидит на древнем на вид диване с твидовой обивкой в гостиной маленького бунгало в Эдисон-парке. Он выглядит старше, чем в моих воспоминаниях, хотя последний раз мы виделись года два назад. На голове и в усах больше седых волос. На нем такая же тенниска, какие он обычно носил на работе. Они были синие, серые или темно-коричневые. Но та, в которую он одет сегодня, слегка протерлась на плечах, и швы немного расходятся. Странное чувство — быть в гостях у этого человека. Видеть низенькое кресло горчичного цвета в углу, запылившееся малогабаритное пианино, несколько полупустых стаканов с водой, забытых на кухонной стойке. Это напоминает мне о том, как мало я на самом деле знаю об этом человеке. О человеке, который так хорошо поддерживал связь с моей матерью в течение стольких лет после исчезновения Мэгги. Который всегда отвечал на мои звонки и сидел со мной, если я приезжала — как правило, без предупреждения — в участок в Роджерс-парке, требуя новостей. Сквозь венецианское окно, в просвете между кружевными занавесками я вижу Олсена. Прислонившись к машине, он курит сигарету. По-моему, я раньше не видела, чтобы он это делал. Должно быть, эта привычка осталась у него со времен работы под прикрытием. Чем ближе я его узнаю, тем больше задаюсь вопросом, как много осталось в нем с того времени, помимо закрашенных татуировок и явной ауры насилия. Даже сейчас он слегка сутулится и от этого больше похож на слоняющегося без дела прохожего, чем на детектива. Я не позволила ему войти в дом со мной. Сказала, что прощу его, если он даст мне поговорить с детективом Ричардсом наедине. — Как он справляется? — спрашивает детектив Ричардс, сделав жест в направлении моего взгляда. На подоконнике крутится, вертится и жужжит оса, разучившаяся летать. Между нами стоят два стакана переслащенного чая со льдом. — Ну, вашего умелого подхода к людям он лишен, — отвечаю я. — Как и вашей предупредительности. Слышали о Неизвестной в прошлом году? — Конечно. Читал отзыв на твою программу в «Трибьюн», — отвечает детектив Ричардс. Он произносит это без каких-либо эмоций, как будто не собирается ни хвалить, ни упрекать меня. Впрочем, этот человек знает меня с тех пор, как мне было восемь. Именно он позвонил моей матери в ту ночь, когда отец напился, разбил машину о дерево, вылетел через лобовое стекло и почти сразу же скончался. Вряд ли этот человек когда-либо станет осуждать меня за то, как я выражаю свое горе в поисках сестры. Это я в нем всегда больше всего любила — и ценила. — Так вот, на то, чтобы позвонить мне, у него ушла почти неделя, — отвечаю я. — Карен из приемной судмедэксперта сразу же поставила меня в известность. А этот парень взялся за телефон, только когда ему понадобился образец ДНК. — Насколько я знаю, он все предпочитает делать по правилам, — говорит детектив Ричардс. — Однако дело твоей сестры могли передать кому-нибудь похуже. — Ага, — отвечаю я, вспомнив собутыльников Олсена в баре «МакГинтис» тем вечером. — Итак, у меня есть вопросы. — О сестре? — Нет, о деле Сары Кетчум. Вытащив папку с делом, кладу ее на стеклянную столешницу кофейного столика между нами. Вынимаю два разных списка улик: в одном упоминание о волосе в душевой кабине Сары стерто, в другом нет. — Дело Кетчум? — спрашивает детектив Ричардс, подавшись вперед и разглядывая документы. — Видел в новостях, что ее убийцу выпустили из тюрьмы. — Он до красноты натирает лоб. — Только не говори, что ты в этом участвовала. — Я помогала его сестре, — отвечаю я. — Помогала ей расследовать нестыковки в деле. — Господи, — изнуренно выдыхает детектив Ричардс, когда я указываю на пятно от замазки на ксерокопии списка улик. Его остекленевшие глаза покраснели. Надеюсь, от возраста. Отчаянно молюсь, чтобы он не заплакал. Я знаю, что делаю. Знаю, сейчас он, наверное, считает меня неблагодарной. Будто я отрекаюсь от него, от всех тех лет, которые он потратил на поиски моей сестры. Несмотря ни на что, в низу живота у меня появляется тяжелое, кислое чувство стыда оттого, что я явилась сюда лишь затем, чтобы обвинить его в должностном преступлении. После того, как разрушила все его труды по аресту Колина. Но я слишком долго ждала и не могу уйти без ответа. — Здесь был комментарий о том, что в душевой кабине Сары Кетчум нашли волос. Вы тогда об этом знали? — спрашиваю я. Он разглядывает меня, нахмурив похожие на проволоку серебристые брови. — Это для печати? — На самом деле я не журналист, — говорю я. — Но если хотите, могу пообещать не упоминать вас или то, что вы мне расскажете, в подкасте. Хочу сказать ему, что мне просто нужно знать. К черту подкаст. Это личное. — Что ж, тогда я скажу тебе то же, что сказал вон тому молодому человеку, — говорит детектив Ричардс, указывая на Олсена. — Я могу пересчитать на пальцах одной руки все те дела, которые я вел, в которых я был уверен. Обычно, — он водит руками по кругу, как будто одновременно наносит воск и растирает его, — спотыкаешься в темноте. Иногда находишь путь к нужному человеку, иногда нет. Тогда пусть решают присяжные, потому что это не твоя работа. Но в трех или четырех случаях я знал наверняка, что человек виновен, достаточно было просто взглянуть ему в глаза. Он замолкает и делает глоток холодного чая. Я вижу, как при этом слегка подрагивают его руки. — И один из этих случаев, — продолжает он, — Колин Маккарти. — Вы были уверены, что он убил Сару Кетчум, — говорю я. Мне сдавливает грудь. Вспоминаю, как задыхалась в вагоне метро, сидя на полу. Пытаюсь сделать глубокий вдох так, чтобы детектив Ричардс не заметил. — Мне повезло, — говорит он. — Я видел подобное всего пару раз за всю свою карьеру. Истинный психопат. Ужасающее зрелище, скажу я тебе. Помню, как смотрел в глаза этому мальчику и думал: «Он не смотрит на меня в ответ». Он как будто был машиной. И иногда он желал причинить кому-нибудь боль. — Поэтому вы скрыли улику? — спрашиваю я, снова указывая на папку с делом. — Волос в душевой кабине? Потому что были так уверены, что он убил ее? — Да, — говорит он. Меня пугает его уверенность. — Я знал всех, кто работал на складе улик. Они хорошо знали меня и доверились мне, когда я попросил об одолжении. — Несмотря на то, что сокрытие улик могло бы помочь апелляции Колина? Несмотря на то, что это ставит под сомнение все расследование? — Он проиграл апелляцию, потому что все знали, что он виновен. Тебя там не было, Марти. Ты не видела… — Он замолкает. — Ты можешь позволить себе смотреть на это со стороны. Издалека. — Но если вердикт был настолько бесспорным, почему не рискнуть и не оставить список улик как есть? — Потому что нельзя рисковать, когда поймал кого-то вроде Колина Маккарти, — говорит он. — Нельзя позволить защитнику запутать следствие с помощью сомнительных улик. — Что вы имеете в виду? — уточняю я, и он пожимает плечами. — В свое время я повидал немало преступлений, — отвечает он. — И никогда раньше не видел, чтобы сухой волос вот так лежал поперек сливного отверстия. Он не застрял в решетке. Просто лежал поперек отверстия. И волос был светлый, а Колин Маккарти не блондин. Сара Кетчум и ее сосед по квартире тоже. Сначала я решил, что волос принадлежит кому-то из моих парней. Думал, кто-то наклонился, чтобы осмотреть слив, и тут… — Он бьет ладонью по кофейному столику. — Бум! Загрязнение. Фальшивая улика. Но думаю ли я, что его оставил кто-то, кто принимал там душ? Нет, не думаю. — Поэтому вы решили даже не анализировать его? — спрашиваю я.