— Ты хотел, чтобы я знала, да? — говорю я, внимательно глядя на него. Хочу проверить, выдаст ли он себя. — Что ты ее убил. Сару Кетчум. Глаза его оживают, как будто он что-то осознал. На секунду он отпускает меня, давая неожиданную возможность. «Надо действовать», — думаю я. Надо врезать ему коленом в живот и взять его в захват. Несколько раз ударить. Бежать. Но этого недостаточно. Теперь, когда я выложила карты на стол, я в опасности. И не только если он останется со мной в квартире. Если уйдет — тоже. Замираю, когда он запускает руку в мою расстегнутую сумочку, все еще болтающуюся у меня на плече. Вытаскивает оттуда диктофон, смотрит на цифровой дисплей, где бежит отсчет секунд. Я включила запись, как только заметила его в баре. Он скалится в улыбке. — Ты же не думаешь, что я настолько тупой, чтобы угодить в эту ловушку, а? — спрашивает он, выключая диктофон. — Не знаю, — говорю я. — На самом-то деле это Ава мозг вашей маленькой операции, правильно? Он улыбается, а затем резким движением разбивает дисплей диктофона о столик в коридоре. Я подскакиваю — от его неожиданного движения, от насилия, от того, как натянуты мои нервы. Он поднимает диктофон — стеклянный дисплей затянут паутиной трещин. Вот я и упустила шанс спасти Теда. Однако у меня еще есть время спасти себя. Может быть, он уйдет добровольно. Сейчас, прежде чем выдаст себя. Или, возможно, мне удастся выбраться через черный ход, спуститься по лестнице и выбежать на улицу, прежде чем он схватит меня. Но я сразу же понимаю, что оба варианта не менее смертельны, чем моя теперешняя ситуация, когда Колин стоит в паре дюймов от меня в моей квартире. Пока Колин Маккарти на свободе, я в такой же опасности, как сейчас, когда мы с ним одни у меня дома, особенно если Ава догадается, как много я знаю о том, что они совершили. Нет, мой единственный шанс — здесь. — Ава умнее нас всех, вместе взятых, — говорит он, почти шепчет, почти рычит. — В таком случае очень жаль, что ты сидишь у нее на шее, — отвечаю я, качая головой. — Она ведь никогда никому не причинила бы зла, правда? Если бы не ты. — Да ты, на хрен, чокнутая, — говорит Колин. — Тебе совсем башню сорвало, когда сестра сбежала, да? Ава практически святая. Она бы никогда никому не причинила зла. — Моя подруга, которая обнаружила фотографию «Теслы» у дома Дилана той ночью… — Даю ему увидеть мое удовлетворение. Даю ему увидеть, что считаю победу своей. — Она нашла еще одну, сделанную в будке на платном шоссе за границей штата. Довольно плохого качества, но там видно, что за рулем Ава. Конечно, это ложь. Нет у меня никакого нового фото. Только собственные подозрения. Но я знаю, что права. Уверена в этом. И хотя мне наперед известно, что произойдет дальше, все равно я едва не задыхаюсь, когда он меня бьет. Меня и раньше били, но так — никогда. Голыми костяшками, прямо по лицу, без защиты шлема или перчаток. Перед глазами рассыпаются искры, в животе бурлит, дыхание перехватывает. Мне не хватает воздуха, по лицу прокатывает боль, стискивая череп. И все же мое тело к этому готово, готово реагировать именно на такие обстоятельства. Требуется вся моя выдержка, чтобы не перейти в наступление, пока он опирается на отставленную назад ногу, не нанести решающий удар ему в колено, не отпихнуть его, когда он потеряет равновесие. Мне приходится приложить огромные усилия, чтобы просто стоять на месте, прижав руку к лицу, дерзко глядя ему в глаза, и позволить ему снова ударить меня. На сей раз он попадает мне по челюсти и по уголку рта. Голова резко поворачивается. Чувствую, как удар рассекает мне губу. — Кто об этом знает? Твой продюсер? — спрашивает он, а когда я качаю головой, с силой бьет меня в живот. Я замечаю, что упала, лишь когда ладони со стуком ударяются о пол и запястья отзываются болью. Едва обращаю на это внимание. Как будто у меня отказали оба легких, как будто вокруг диафрагмы сжимается стальной пояс. Резко вдыхаю, но легкие никак не раскроются, а боль в животе затмевает все. Будто мой живот — перезрелый фрукт, лопнувший от удара, и наружу, сжигая меня изнутри, льется кислота. Не могу дышать. Проснись. Проснись. Он бьет меня в бок. Раз. Два. Чувствую, как от удара его ботинка трещат мои ребра. Меня охватывает ужас. Перед глазами возникают черные пятна, похожие на брызги чернил на бумаге, на первые капли дождя на тротуаре. Все получится, только если я не потеряю сознания. Я должна оставаться в сознании. Если упаду в обморок, мне конец. Схватив меня за волосы, он рывком поднимает меня на ноги. Почему-то благодаря этому во мне освобождается немного пространства, и снова начинает поступать воздух. Сначала тонкой струйкой, потом все больше, и вот я уже, задыхаясь, жадно глотаю его. На мгновение вспоминаю, как сидела на полу вагона электрички. А рядом — мужчина, который ждал, пока я отдышусь. — Скажи мне, кто это видел! — оскалившись, шипит Колин. Сплошная звериная ярость, и это единственный ответ, который мне нужен. Он убил ее. Он убил Сару Кетчум. Машина, которая чего-то хочет. Человек, воспринимающий окружающих как насекомых. А я освободила его. — Пожалуйста, — умоляю я, когда он с силой дергает меня за волосы. Боюсь, что сейчас кожа отойдет от черепа. Уже чувствую, как он клочьями вырывает мне волосы. Хватаю его за запястье, пытаясь ослабить хватку. Пытаюсь хоть как-то облегчить свою участь, но он тянет еще сильнее, наклоняя меня все дальше назад и обнажая мою ничем не защищенную шею. А потом он хватает меня за горло, сжимая так сильно, что у меня возникает такое ощущение, будто я дышу через трубочку. При вздохе слышу свист у себя в трахее. Чувствую, как к лицу приливает кровь, оказавшаяся в ловушке у меня в голове, неспособная прорваться через его стиснутый кулак. Вот как она погибла. Теперь я это знаю. Он делал это и раньше. Одной рукой стиснув его запястье, другой вытаскиваю из-за пояса нож. Нож, уже тронутый пятнами моей крови. И со всей силы, на какую я способна, вонзаю его ему в руку, чуть выше подмышки. Лезвие задевает кость, затем скользит вперед и погружается глубже. Хватка вокруг моего горла ослабевает, и Колин издает такой звук, будто давится кашлем. Словно глоток воды попал не в то горло. Он поднимает руку, разглядывая рану. А потом кровь плотными, почти черными сгустками хлещет из его руки. Кровотечение усиливается вместе с пульсом. Он зажимает рану другой рукой, словно надеется остановить кровотечение, но это то же самое, что затыкать руками открытый кран. Кровь течет вокруг его пальцев, между ними. И он смотрит на меня, словно в недоумении. Словно не уверен, что теперь делать, и я должна объяснить ему. Он облизывает побелевшие губы, а потом его заносит в сторону, и он падает на пол у моих ног. Марионетка с порванными струнами, всего лишь куча согнутых под неправильным углом конечностей. Прислонившись к стене, хватаю ртом воздух. Дышу так тяжело, так отчаянно глотаю кислород, что мне кажется, я все-таки вот-вот потеряю сознание. Падаю рядом с Колином, осев в луже его крови. Моя обувь уже пропитана ею, руки и джинсы липкие и теплые. Наклоняюсь вперед, задыхаясь, опускаю голову между колен, а потом меня выворачивает горячей водой и желчью прямо на мои ботинки и левую руку Колина. Прижимаю руку к носу и рту, как показывал мужчина в поезде, и дышу. Дышу, а голос у меня в голове тем временем без конца повторяет одно и то же. Умоляет меня проснуться. Интересно, сколько времени нужно человеку, чтобы истечь кровью? Наверное, всего несколько минут. Нас обоих обволакивает металлический душок крови, запах олова и озона. Я могла бы позволить ему умереть. Все могло бы закончиться прямо здесь. Мне не нужно ничего делать, только ждать. Всхлипываю, зажав рот руками. Раз, другой. Я снова ребенок, мне больно и страшно. Я хочу, чтобы пришли родители. Хочу, чтобы пришла сестра. И Мэгги приходит. Садится ко мне на кровать, пальцами расчесывает мне волосы. Разделяет их на пряди, готовясь заплести косу. Мэгги не давала папе травить аэрозолем пауков, плетущих паутины на балконе ее спальни. Мэгги приняла на себя то насилие, которое ожидало ее в машине, чтобы дать мне возможность бежать. Трясущимися окровавленными пальцами хватаюсь за пояс Колина, и мне с трудом удается расстегнуть пряжку. Выдергиваю пояс из петель брюк и, обернув его вокруг плеча Колина, туго затягиваю до тех пор, пока широкий поток крови из раны не уступает место тонкой струйке. Затягиваю еще туже. Он не двигается, не издает ни звука. Телефон лежит у меня в заднем кармане, и, набирая девять-один-один, я размазываю по экрану кровь. Наверное, Олсен услышал звонок по радио или ему кто-то сообщил, но он появляется сразу после «Скорой» и первых копов. Передо мной сидит на корточках один из санитаров и дает мне указания, которые я не очень хорошо выполняю, а другие санитары вывозят из квартиры каталку с Колином. Санитар хочет, чтобы я легла на носилки, это я понимаю. Но я все прошу его подождать. Я пока не могу двигаться. Стоит мне наклонить голову, как подо мной начинает качаться пол. Боюсь, если попытаюсь пошевелиться, гравитация навсегда отпустит меня. — Идемте, — говорит санитар, а я пытаюсь отогнать его. Не могу я никуда идти. Не могу пошевелиться. Все вокруг по-прежнему кажется слишком хрупким. Все могло с легкостью закончиться иначе. Думаю о черных пятнах перед глазами. О его руках, сжимающих мое горло. Обо всех вариантах исхода, когда я могла бы оказаться на полу под Колином. Мне становится смешно при мысли о том, что Колину пришлось бы звонить Аве, если бы он убил меня сегодня. Просить помочь убрать еще один женский труп, а ведь он только что вышел из тюрьмы за первое убийство. Олсен протискивается в комнату, и по его лицу я вижу, насколько все плохо. Видимо, совсем хреново. При взгляде на меня у него бледнеют губы. Олсена не так-то просто лишить самообладания. Похоже, я в конце концов нащупала его предел. Он садится на корточки передо мной. На руках у него латексные перчатки. Все-таки здесь столько крови. Колина. Моей. «Я — часть места преступления, — думаю я. — Теперь я улика». — Совсем плохо? — спрашиваю я, поднося руку к лицу, хотя пальцы все еще липкие от крови. Видимо, нам в голову одновременно приходит мысль о том, что я сижу тут в окровавленных джинсах и лифчике, — он снимает пиджак и накидывает его мне на плечи. Почувствовав на теле тепло подкладки, сразу осознаю, как я замерзла. От холода зуб на зуб не попадает. — Тебе надо в больницу, — говорит Олсен. У меня во рту кровь. Я чувствую ее привкус — грязного металла и соли, как поверхность монетки. Хоть бы это была моя кровь, а не Колина. У меня онемело лицо. Оцепенело тело. Я не чувствую пальцев, как будто слишком долго пробыла на холоде. — Ему позвонила Ава, попросила отвезти меня домой, — бормочу я. С моим ртом что-то не так. В какой-то момент я жестко прикусила щеку. Наверное, когда он держал меня за горло. Во рту болтается свободный кусок плоти. Не могу не трогать его языком. — Потом нам расскажешь, — отвечает Олсен, и я сразу обращаю внимание на множественное число. Нам, представителям полицейского управления Чикаго. Не мужчине, который как-то ночью в свой выходной побывал в этой квартире. Не мужчине, чьих объятий я очень хочу. Но я не стану просить его обнять меня, пусть даже мне это очень нужно. Пусть даже он, возможно, согласится. Я позволяю Олсену и санитару помочь мне встать, хотя как только выпрямляюсь, возникает ощущение, будто ребра внутри превратились в мешанину кусков сломанного дерева, и я невольно издаю тихий, резкий стон. Опустив глаза, вижу, что там, куда бил меня Колин, уже наливаются темные синяки. Меня укладывают на носилки, и санитары быстро и ловко накрывают меня и пристегивают. Глядя на Олсена, который остается в комнате, сосредоточившись на луже крови Колина на полу, пока меня уносят, я напоминаю себе: всегда прежде всего коп. Глава 21 В больницу вызывают Эрика. Эрика, который в моей медицинской карте все еще числится контактным лицом в чрезвычайных ситуациях. Я даже не знала, что его вызвали, пока он вдруг не объявился. Так быстро, что, наверное, несколько раз промчался на красный свет. Он набросил пальто на одежду для бега, в которой обычно спит. Когда он заходит за шторку, которой прикрыта моя кровать, я на секунду забываю, что он уже не мой муж. В эту минуту он — тот парень, которого я знала в колледже, который хотел лишь утешить меня. Плачу, уткнувшись ему в рубашку, хотя из-за отека один глаз почти не открывается, и каждое прикосновение к нему вызывает чудовищную боль. Эрик гладит меня по волосам, а другую руку нежно кладет на спину. Знаю, он боится причинить мне еще больше боли, сделав что-то еще. Наверняка так и будет, но какая разница? Одна боль вытесняет другую, все соревнуются за первое место. Хуже всего то, что какая-то часть меня скучает по нему и снова оживает. Я задавила эту часть чувством вины и помешательством на мертвых девушках. Эта часть меня знает, что, причинив боль Эрику, я, возможно, непоправимо ранила и себя. — Что случилось? — спрашивает он, и когда он отстраняется, чтобы посмотреть на меня, я вижу, что его лицо тоже влажное. «Хороший человек», — думаю я. Он всегда был таким хорошим, даже когда не мог быть тем, кто был мне нужен. Даже когда не мог простить меня. — Он слетел с катушек. Напал на меня, — хриплым голосом, едва ворочая языком из-за распухшей щеки, говорю я. Касаюсь языком глубоких отметин, оставленных зубами. Говорю невнятно, как будто мне в раненую щеку вкололи новокаин. Каждое слово болью отзывается в горле. — У меня был нож. По-моему, я… По-моему, я его убила. — Тсс, — говорит Эрик, проводя рукой по нетронутой части моего лица, вытирая мне слезы. Но я все вижу, когда он встречается взглядом с медсестрой, которая ставит мне капельницу. Он ждет подтверждения. Вижу, ему ничего не сказали, когда он приехал. Хочу спросить, чему он так удивляется. Хочу спросить: разве уж он-то не знал, что я на такое способна? Годами, ночь за ночью я просыпалась от кошмаров, и он был рядом со мной. Я снова и снова рассказывала ему, что делала в тех снах. Теперь я знаю, что это было. Знаю, что готовилась к той минуте, когда возьму в руки нож и мне придется пустить его в ход. Чтобы спасти себя. Я всегда, даже в кошмарах, всегда спасала себя. — Что я могу сделать? — спрашивает он. Всегда хочет сделать как лучше. Всегда хочет, чтобы у меня все было хорошо. — Позвони Андреа, — отвечаю я, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слезы. Боль побеждает даже самые железные мои принципы и всю мою мелочность. — И, наверное, маме. Мама приезжает раньше Андреа. Увидев меня, она тут же начинает плакать, хоть и пытается изо всех сил сдержать слезы. Ну, хоть что-то. Столько лет она была пуленепробиваемой. Она прижимает ладонь к моей здоровой щеке, и я словно просыпаюсь после операции по удалению гланд в детстве, чувствуя прикосновение прохладной маминой руки к лицу в темноте больничной палаты. Когда приезжает мама, Эрик уходит. Перед уходом он нежно целует меня в темя. В этот момент, уловив едва заметный аромат духов, исходящий от его футболки, я понимаю: дома его кто-то ждет. В нашей бывшей общей спальне. Он оставил кого-то, чтобы приехать сюда. Я сжимаю его руку, а потом он отдаляется. Мама сидит со мной, пока мы ждем результатов рентгена ребер и КТ головы, а потом врач объявляет, что у меня небольшое сотрясение мозга, три сломанных ребра и относительно небольшие повреждения мягких тканей. Врачи решают оставить меня на ночь для наблюдения, хотя мама наверняка дала кому-то взятку, чтобы мне выделили отдельную палату. В тот момент, когда меня собираются перевозить, появляются Олсен и Харди. Олсен выглядит довольно мрачно, а вот на Харди я, судя по всему, произвела впечатление. Только не могу понять, чем именно: своим видом или тем, что сотворила с Колином.