Я должна была сказать: «Пожалуйста, спроси разрешения перед тем, как поцеловать меня». Я должна была попросить: «Пожалуйста, не уходи!» Митч думает, что дело в его шрамах, хотя я их даже не видела. Он считает, что меня тошнит при одной мысли о них. Или о нем. Ему больно, а это последнее, чего я хочу. Но я приняла это и ничего не сделала, чтобы исправить ситуацию. Так мне не придется объяснять, что я не заслуживаю кого-то вроде него. Чувства – это хаос. Разум – определенность. Все просто, логично. Я могла бы объясниться с Митчем, тогда ситуация не оказалась бы такой запутанной, как сейчас. Но сердце просыпается в самый неподходящий момент и начинает сыпать вопросами: «А что, если?..» Потому что боится. Боится ответов и уговаривает себя, что, возможно, лучше незнание. Ведь правда может ранить. Что, если он меня возненавидит? Не простит? Что, если я смирюсь с этим и ничего не скажу? – Я должна была признаться, что люблю тебя, – всхлипываю, содрогаясь в рыданиях. От внезапного стука в дверь я вскрикиваю. – Дорогая. Резко выдыхаю. Только один человек во всем мире называет меня так. Я сижу на полу в прихожей и рыдаю. Он все слышал? – Впусти меня, пожалуйста. Я поднимаюсь и без раздумий открываю дверь. Мне все равно, что он увидит меня в таком состоянии. Мы замираем напротив друг друга. Митч словно солнце, и я планета на его орбите. Он молча разглядывает меня, а я вытираю слезы, вздернув подбородок. – Пендехо, что еще мне сделать, чтобы прогнать тебя? – шепчу я срывающимся голосом. Митч ничего не отвечает и делает шаг ко мне, но я отступаю. Шаг за шагом. Вглубь квартиры. – Ты что-то забыл? Никакой реакции. – Ты любишь меня? Запинаюсь, и Митч бросается вперед, крепко сжимая меня в объятиях. – Сколько ты слышал? – Достаточно, – бормочет он, прижимая меня к себе. Его рука зарывается в мои волосы. – Просто, чтобы ты знала, эта дверь не очень прочная. И… ты только что назвала меня дураком? Всхлипываю, глядя на него, в его прекрасные глаза. Наши носы соприкасаются, и меня обжигает его горячее, частое дыхание. Ощущаю, как вздымается при каждом вздохе его грудь. – Гугл сказал, это значит «козел». – Митч все слышал. Все. Черт. Он слабо улыбается. – Это тоже. Считаные сантиметры разделяют наши губы. Но он не пытается поцеловать меня. Не спрашивает разрешения. Не двигается. – Почему ты солгала? – Его шепот как дуновение ветерка. Рука скользит по моей щеке. – Потому что так было проще. Сначала. И потому что я не могла вернуться в прошлое и все исправить. Я боялась, – признаюсь ему. Я не могу по-другому. Правда должна наконец прозвучать. – Объясни мне. Пожалуйста. По моему лицу текут слезы, и я рассказываю все. Как бы тяжело мне ни было, это оказывается легче, чем думала. – Я должна была сделать больше. Действовать быстрее. Но я не справилась, Митч. А ты лежал там, окруженный пламенем, и потом эти шрамы, я… Он прижимает палец к моим губам, и я умолкаю. Он хмурится, плотно сжав губы, на скулах напрягаются желваки. – Ты действительно так думаешь? Что это твоя вина? Эти шрамы? Не могу сказать «да», даже кивнуть, но мне и не приходится. Он уже знает ответ. – Я заколебалась. Меня парализовало от страха, когда увидела тебя там. Это стоило времени, и я… не могу простить себя. Уронив голову Митчу на грудь, цепляюсь за его рубашку. – Не знала, как сказать тебе, что это моя ошибка. Что я недостаточно хороша для тебя и… что ты мне нравишься. Слишком нравишься. Он обнимает меня, уткнувшись подбородком мне в макушку. Успокаивающе гладит по спине, пока я не успокаиваюсь. Пока мое дыхание не приходит в норму. – Ты сделала все, что могла, и вытащила меня оттуда. А что до колебаний – они часть человеческой природы. Это была чрезвычайная ситуация. Ты ни в чем не виновата, Сьерра. Ни в произошедшем, ни в моих шрамах. По моему телу пробегает дрожь. Я не подозревала, как отчаянно нуждалась в этих словах. В том, чтобы услышать это. От него! Митч отстраняется и нежно приподнимает мой подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза. – И ты всегда будешь более чем хороша для меня. – Ты настоящий зануда, Ривера, – выдавливаю я, и на его лице мелькает улыбка. Но затем он снова становится серьезным. Его взгляд меняется, как и атмосфера, окружающая нас. – Я хочу целовать тебя. Сейчас. Всегда. Можно? – спрашивает он, и не будь я давно без ума от него, влюбилась бы в эту секунду. Стоит прозвучать моему «да», его губы касаются моих. Исследуя и покоряя, утешая и лаская. Он обхватывает мое лицо руками и сжимает. Мы кружим по квартире, от стены к стене. От поцелуя к поцелую. Я теряюсь в пространстве и чувствах. – Я тоже люблю тебя, Сьерра Харрис, – бормочет Митч. – Подумал, что стоит упомянуть об этом. Вдруг до тебя еще не дошло. – Дурила, – улыбаюсь я. – Надо научить тебя испанскому, тогда ты сможешь ругаться на меня на нескольких языках сразу. Смеясь, утыкаюсь ему в плечо. Поцелуи Митча спускаются на мою шею, его дыхание щекочет мою разгоряченную кожу. – Но это не значит, что тебе удастся меня снова прогнать. Даже не думай об этом. Бабочки у меня в животе кружат сильнее и разлетаются по всему телу, щеки вспыхивают. – То есть мы теперь… – Вместе? Как пара? – заканчивает Митч. – Мы не обязаны сразу ставить штамп. Я влюблен в тебя. Хочу узнать тебя лучше и проводить с тобой столько времени, сколько возможно. Хочу целовать тебя. Постоянно. И… никого больше. Только тебя. – Хорошо, – выдыхаю я и прикусываю губу. – Может, не будем пока говорить всем на работе… Ну, только пока. Я не хочу… Все испортить? Отвлечься от целей? Не знаю. Но мне нравится мысль оставить происходящее между нами. – Не вопрос. В больнице я буду, как и прежде, доводить тебя, соревноваться, срывать операции и не давать никаких поблажек. – Эй! – округляю глаза. – Какие поблажки? Я и так лучше тебя! Митч со смехом подхватывает меня на руки, проходит к дивану в гостиной и усаживает меня себе на колени. Все, о чем мы только что говорили, улетучивается у меня из головы. Остается только Митч. Его растрепанные волосы, в которые я зарываюсь пальцами. Припухшие губы, которые блестят от моих поцелуев. Смятая рубашка, из-под которой виднеется компрессионное белье – все еще нужное после операции. Широкие плечи, которые обычно прячутся под медицинской формой. Ерзаю, пытаясь устроиться поудобнее, но Митч резко сжимает мои бедра, выражение его глаз меняется. Мое дыхание становится более частым, руки будто сами накрывают его ладони. Повисшее напряжение осязаемо. Искры. Притяжение и возбуждение. Но как бы мне ни хотелось переспать с Митчем, отпустить чувство вины и перестать так много думать… Я не могу. И он останавливается, словно понимая, что мне необходима пауза. – Тебе нужно чуть больше времени? Мне стоит оставить тебя и позволить заняться распаковкой? – Кажется, я для него раскрытая книга. И я благодарна ему за заботу. Но прежде чем успеваю ответить, мой живот громко урчит. – Или мне лучше сходить за едой? Или я мог бы заняться готовкой и освятить эту кухню. Мои буррито – божественны! – Не так уж они и хороши. – Ох, я произнесла это вслух? А ведь они были чертовски вкусные, к тому же Митчу не полагалось знать, что я их пробовала. Он выпрямляется. Мы сидим, прижавшись друг к другу, и мне не нужно запрокидывать голову, чтобы взглянуть ему в лицо: наши глаза на одном уровне. – Но ты же их не ела. – Его глубокий голос, интонация действуют на меня возбуждающе. Приходится облизнуть пересохшие губы. – Зависит от того, о чем мы говорим, – отвечаю не задумываясь. Мне вспоминается наш разговор с Лорой. Митч смеется, качая головой, словно не веря, что я могла такое ляпнуть, и снова целует. Медленнее, вдумчивее и глубже. – Спасибо за предложение. И помощь. – Но?