Последние две недели ее жизни мы провели вместе, вчетвером, как раньше. Это было самое прекрасное время в жизни нашей семьи. И самое ужасное. Мы много смеялись. Буквально покатывались со смеху. Укладывались в гостиной, как в семейных поездках. Называли это «штабелем людей на траве»: расстилали пикейное одеяло, как когда-то на горе Кармель или на газоне возле могилы Бен-Гуриона, и ложились квадратом – ну, или прямоугольником, смотря сколько лет было детям: один клал голову на бедро другому и гладил по волосам того, чья голова лежала у него на бедре. Теперь мы все гладили облысевшую голову Нивы. И играли в скрэббл и монополию. Иногда Асаф играл нам на саксофоне. Еду мы заказывали, потому что раньше готовила Нива, а теперь она не могла. В самые последние часы ее жизни мы по очереди заходили к ней в комнату проститься, но она уже была в затуманенном сознании, время для задушевных разговоров ушло, и все мы очень жалели, что не поговорили раньше. А потом – я снимаю с ее холодного пальца обручальное кольцо и надеваю себе на палец, чуть выше моего кольца. А потом – похороны. Кто-то запускает «Последнее лето»[85][Песня М. Гат Мора, очень популярная в Израиле в начале 1990-х.] – песню, которую она просила поставить на похоронах. «И помните, что вы обещали не плакать, мир так огромен, а слезы так слабы…» Но у меня из груди рвались наружу рыдания. А потом – шива. Мы втроем сидим на диване. Яэла по одну сторону от меня, Асаф по другую. Мы готовы вместе встретиться лицом к лицу со всеми посетителями, которые будут произносить банальные слова утешения, и банально смущаться, и говорить хвалебные банальности о покойной, и банально ждать какой-нибудь истории, а что уж тут можно рассказать: жила-была женщина, которую очень любили, – и вот ее больше нет. А когда гости расходятся, мы втроем плюем на все законы и смотрим фильмы о Гарри Поттере. В день по серии. В восьмой день – я уверен, что до этого дети уже договорились между собой, – мы позавтракали тем, что осталось от траурных трапез, и Асаф рассказал Яэле, что ему надо подготовиться к важному концерту, а Яэла рассказала Асафу, что ее ждут студенты. Они говорили друг с другом, но было очевидно, что на самом деле они обращаются ко мне. И я спросил: – Когда вы улетаете? Они ответили: – Завтра. И я сдержался и не закричал: почему так быстро?! Или: не оставляйте меня одного! Просто спросил деловым тоном: – Во сколько завтра? – Днем. После этого мы до самого вечера возвращали дому прежний вид. Хотя было очевидно, что в доме никогда не будет как прежде. А вечером посмотрели последнюю серию «Гарри Поттера» – «Гарри Поттер и Дары Смерти». Ночью мне снилось, что я иду по Иерусалиму и ищу клуб «Ширма». Вроде бы я знал, где он, но никак не мог вспомнить, и вот я хожу по иерусалимским улицам под палящим солнцем, как будто в трансе, как будто у меня иерусалимский синдром[86][Иерусалимский синдром – форма психического расстройства, которую связывают со святостью Иерусалима и с палящим иерусалимским солнцем: добравшись до Иерусалима, люди начинают воображать себя пророками или библейскими героями.], и время от времени останавливаю прохожего и спрашиваю, не знает ли он, как пройти в «Ширму», но люди делают вид, что не слышат, и разбегаются от меня как от прокаженного; наконец на углу улиц Гиллеля и Кинг-Джордж какой-то мужчина в белом халате кладет руку мне на плечо и говорит: не суетись, Каро, мы закрыли «Ширму», и, услышав это, я падаю. Как подкошенный. Как солдат, пробитый пулей[87][Отсылка к песне Мати Каспи (слова Я. Ротблита) «Словно пулей пробит» (перевод Б. Соминской).]. И лежу, распластавшись на тротуаре, в центре города. Никто не подходит ко мне, чтобы помочь или просто на меня посмотреть. Когда утром я вышел в гостиную, то увидел, что Яэла и Асаф уже встали, собрали вещи, поставили чемоданы около входной двери, рядышком, и теперь сидят в кухне и читают газеты. Яэла оторвалась от чтения, подняла на меня взгляд и спросила: – Папа, как ты спал? – Очень плохо, – ответил я. Она предложила: – Кофе? – ровно так же, точно с той же интонацией, что и Нива. И мы выпили кофе. Как будто это просто еще одно утро. Почитали вместе газеты, как будто это просто еще одно утро. Наконец Яэла посмотрела на часы и сказала: у нас двадцать минут. Асаф ответил: успеем. И оба встали. Она взяла меня за одну руку, он за другую – и они потащили меня в ванную, поставили перед зеркалом, чтобы я своими глазами увидел этот ужас, взяли одноразовую бритву и пену для бритья и чисто меня выбрили, очень мягко и нежно. Потом я отвез их в аэропорт. Всю дорогу я хотел сказать им: пожалуйста, не уезжайте. Я не знаю, как быть одному. Слова не выходили из моих уст. Но я знал, что, даже если смогу это выговорить, они все равно уедут. * * * То, чего я ожидал, произошло. Как-то утром Лиат опять появилась у кофейного прилавка, бледная, с красными глазами – не то от недосыпа, не то от слез, с шарфом вокруг шеи. Я хотел положить в утешение руку ей на плечо, но удержался и, как всегда, пропустил ее вперед. Вопреки обыкновению, она заказала только грейпфрутовый сок. Сэндвич есть не стала. На мой немой вопрос решительно ответила: что-то нет аппетита. Мы долго молчали. Про себя я поносил доктора Денкера последними словами и представлял, как душу его стетоскопом. Наконец она заговорила: – Кое-чего я не понимаю. Я кивнул – мол, рассказывайте. Она спросила: – Что врачу делать, когда он не может быть врачом? Когда жить слишком трудно? – Идти на работу, – ответил я. И тут же заметил, что мой однозначный ответ ее разочаровал. Как будто она ожидала от меня большей мягкости. Поэтому я добавил: – Врач и правда такая профессия, которая не дает себя жалеть. Но в этом есть и свои преимущества. Несколько месяцев назад умерла моя жена… – Соболезную, – сказала она, ее глаза округлились. – Я не знала. – …а в свое время, – продолжал я, – мы намучились с сыном. С Асафом. Когда он вернулся из путешествия после армии. Мы не были уверены, что он останется в живых. А еще раньше умерли мои родители, оба, с разницей в неделю. Сначала мама, потом папа. Это было вскоре после того, как мы вернулись с постдока в Торонто, и я не… даже думать не хочу, что бы я делал в каждом случае, если бы мне не надо было каждое утро идти на работу. – Могу себе представить. – Наверное, я бы совсем развалился. Мы снова помолчали. Было видно, что Лиат обдумывает мои слова. Наконец она допила свой сок и жестом показала, что хочет вернуться в отделение. Пока мы шли, она сказала: – Я здесь задыхаюсь, доктор Каро. Задыхаюсь. Я люблю нашу работу, но не могу выносить то, как у нас все устроено. Знаете, что мне приснилось в ночную смену, когда наконец удалось задремать на минуту? Что идет обход, все ординаторы стоят у постели пациентки и обсуждают, какие у нее показания и противопоказания, но тут фокус наводится на кровать, и я узнаю в этой пациентке себя, то есть все обсуждают меня. Понимаете? Что мне сейчас нужно – так это бросить все и улететь в Боливию. И снова пройти Такачи. Вы слышали о Такачи? – Боливия? Разве не там погиб один израильтянин? Во время медового месяца? Вы уверены, что… – А, нет, это было на Дороге Смерти. На велосипеде. А я о Такачи. Там снежные вершины, лагуны, джунгли. Это пеший маршрут! Точнее, надо доехать на такси до Чокекоты, а оттуда идет подъем в Анды, в какой-то момент грунтовая трасса переходит в старую дорогу, проложенную еще инками, и ты просто идешь, пока не дойдешь до деревеньки. Там нет никаких хостелов, можно заночевать в одном из кабинетов местной школы… Она рассказывала о путешествии, а я все кивал и представлял ее в шортах – близнецовые мышцы напрягаются, когда она пытается залезть слишком высоко, – и так мы дошли до входа в наше отделение. Там двери открываются сами. И тогда я прикоснулся к ее руке – даже, точнее, скользнул по ее руке – и сказал: если вам нужен внимательный слушатель, Лиат, то я к вашим услугам. Спасибо, ответила она и посмотрела на меня с благодарностью, с доверием. И снова сказала: спасибо. И еще: что бы я без вас делала. * * * И все равно я никак не ожидал, что в тот же вечер она придет ко мне домой. * * * Я думал, что в дверь стучатся дети, которые собирают пожертвования для какого-нибудь фонда. Кроме сборщиков пожертвований, никто не стучался ко мне в последние месяцы, после того как Нива умерла. Друзья звонили время от времени, но не заходили. Может быть, ждали, что я сам их приглашу. Или боялись, что моя тоска окажется заразной. А может, они любили встречаться с нами больше из-за Нивы, чем из-за меня. Я открыл дверь – на пороге стояла Лиат. Теперь было видно, что она плакала. Ее всегдашний легкий макияж размазался в уголках глаз, на щеках блестели слезы, а в руке она держала стетоскоп. – Вы забыли его в отделении, – сказала она. – Я видела в расписании, что завтра вы в поликлинике, так что… – Спасибо. – Я взял у нее из рук стетоскоп. – Что бы я делал без вас, доктор Бен Абу. Она улыбнулась и сказала: ладно. Так говорят, когда прощаются, собираются развернуться и уйти, но она не развернулась: – Не хочу вам всем мешать… – Я тут один, – ответил я. – «Настоящие люди почти всегда одиноки»[88][Цитата из «Дюны» Ф. Герберта. Перевод Ю. Соколова.], – сказала она. – Так и есть. – Я улыбнулся, чтобы она поняла, что я узнал цитату из «Дюны», и добавил: – Если… хотите, заходите, доктор Бен Абу. – Точно? – спросила она и заправила прядь волос за ухо. – Конечно, – сказал я, – конечно. – И удивился: откуда у нее мой адрес? А потом вспомнил: из списка контактов сотрудников, который висит у нас около канцелярии. И вдруг смутился: она привыкла видеть меня в белом халате, а теперь я в домашней одежде – просто старик в спортивном костюме и в тапках, с веснушками на щеках. Она прошла в квартиру и оглядела гостиную. – Вау, – произнесла она. – Сколько пластинок. – Да, – гордо ответил я. – Это… коллекция, которую мы с Нивой долго собирали. Она встала рядом с одной из полок и принялась перебирать пластинки. – Довольно разнородная коллекция, – признался я. – Мы оба любим… – И Шуберта, и Дуду Тасса. – Приятно, что вы помните. – В нашей профессии важна хорошая память, разве нет? – Нива предпочитает… она всегда настаивала, чтобы мы слушали не только музыку, знакомую нам с юности, она все время… всегда искала новые голоса. – Это она? – Лиат встала перед фотографией, которая висела у телевизора. – Да. – Интересная женщина. – Согласен.