Когда тайцы проехали, мы услышали издали музыку. Транс, как на вечеринках. Офер сказал: это рейв. А я такая: как долго мы уже не были на рейвах. А Офер: с тех пор как ездили на Мертвое море. А я: ага, наверное. А Офер: интересно, где это. А я такая: звук идет от помойки, нет? А Офер: я попросил бы – от Холма Любви! А я: между холмом и тайским сарайчиком есть поляна. Для рейва – самое то. А Офер: может, это там, где конюшня. А я: да неужели. Мы помолчали, потому что дошли до крутого подъема перед КПП, на него тяжело забираться и одновременно разговаривать. Когда подъем закончился, Офер сказал: умираю, хочу в туалет, подержишь мой телефон? Я сказала: да, конечно. Он пошел по тропинке между рядами деревьев. А я осталась ждать его на дороге. Ждала минуту. Две. Еще минуту. Он не вышел. Я позвонила ему. Телефон завибрировал у меня в кармане. Ах да, ну конечно. Я пошла по той же тропинке и стала его звать: Офер! Офер! Он не отзывался. У меня сердце стучало как бешеное. Я раздвигала ветки, искала взглядом его белую футболку между зелеными листьями и оранжевыми апельсинами – но не нашла. Вернулась на дорогу. Потому что подумала, может, я свернула не в тот ряд и, когда я зашла в него, Офер как раз вышел из другого. Но на дороге его не было. Тут навстречу мне проехал на велосипеде какой-то дед в шлеме, я помахала ему, чтобы он остановился, спросила, не видел ли он мужчину в черных спортивных шортах и белой футболке. Он говорит: не видел. И спросил, что случилось. Я рассказала ему, и он спросил: хотите, я помогу вам в поисках? Не знаю, говорю, мне неудобно, может, я делаю из мухи слона. Он снял шлем и сказал тоном этаких дедов с богатым боевым прошлым: мадам, это государство Израиль, здесь бдительность терять нельзя. Мы снова пошли по тропинке между деревьев. Я снова стала звать Офера. И снова он не отзывался. Боевой дед тоже звал его своим хриплым голосом. Тогда мы вышли назад на дорогу, и от стресса я расплакалась. Я много лет так не плакала. Около нас стали останавливаться другие велосипедисты и пешеходы, они спрашивали, что случилось. Вдруг я поняла, что не могу говорить. Я не могла произнести ни слова. Боевой дед им все объяснил. А кто-то сказал: позвоните домой. Может, он уже там. Я так и сделала – позвонила Ори. Она ответила сонным голосом, раздраженно: мам, я сплю. Я хотела спросить ее, дома ли папа, но не смогла ни слова выговорить. Тогда я протянула телефон боевому деду, и он сказал: здравствуйте, голубушка, я тут рядом с вашей матушкой, она просит выяснить, дома ли ваш батюшка. Голос Ори ответил: секундочку, сейчас посмотрю. И через несколько секунд: нет. Потом все, кто в ту субботу гулял или катался на велосипеде по плантации, стали прочесывать местность. Ори тоже приехала. Матан остался дома. Тогда я еще не знала почему. Люди ходили вдоль рядов деревьев по упавшим листьям, по сгнившим фруктам, в поисках мужчины – я показала его фото в телефоне: Офер несколько лет назад, на каком-то мероприятии, которое проводил его фонд. Он стоит рядом со спонсорами, в костюме, который ему слегка велик, кадык, как всегда, торчит, волосы слегка взъерошены, смотрит прямо в камеру – из-за этого взгляда я и влюбилась в него. Когда он волнуется, у него из глаз прямо желтые искры, хотела я сказать всем, кто пришел помочь. А когда он улыбается, глаза у него прищуриваются, как у тайцев. Но горло меня не слушалось. Как будто там, где язычок, возникла сухая преграда, и из-за нее слова не выходили наружу. Поэтому я только показала фотографию всем, кто просил, и осталась на дороге. От ужаса меня парализовало. Ноги не слушались. Руки тоже. Когда солнце уже стояло посредине неба, кто-то подошел ко мне и спросил: вы в полицию позвонили? А кто-то другой сказал: они не приедут, им положено ждать по меньшей мере сутки и только потом объявлять человека пропавшим. А первый возразил: нет, если есть подозрение, что это на национальной почве, – приедут, пусть она скажет, что за кустами видела арафатку, ну или что-то в этом роде. Но я ничего не могла сказать. Совсем ничего. Так что я снова дала телефон боевому деду, он позвонил в полицию и заявил им авторитетным тоном, что ждать нельзя, потому что неизвестно, кто там сидит в засаде, может, мы свидетели захвата заложников, а всякий, кто в теме, знает, что самое важное – это первые часы. Судя по тому, что между фразами дед все дольше молчал, на том конце приняли к сведению его предостережения – и действительно, уже через пять минут – ну, может, попозже, в тот момент я уже утратила чувство времени – приехала полиция, оцепила местность, потому что, если это группа террористов, есть шанс, что они все еще там, и, пока они готовят операцию, нельзя, чтобы простые граждане шастали тут между деревьями без оружия и контроля. Меня спросили, есть ли у меня подозрение, кто бы мог причинить Оферу вред. Я замотала головой. Тем не менее, пока мы ехали в участок, я написала эсэмэску Дану: «Ты тут?» – а он ответил: «Мы же договорились, что не по субботам», а я все равно написала ему: «Офер пропал». А он: «Как это пропал?» А я спросила: «Ты кому-нибудь рассказывал о нас?» А он: «Нет, конечно», а потом: «Я не могу дальше переписываться. Мы всей семьей за столом». Я подождала еще чуть-чуть, – может, он напишет что-нибудь милое типа «обнимаю» или «все точно будет хорошо», но он не написал даже свое обычное предостережение: «Сотри». Я решила, что, как бы ни закончилась эта история с Офером, с Даном и квартирой его бабушки в Холоне покончено. Но понимала, что этому решению грош цена. В участке меня посадили в комнатушку без окон и оставили там на час. А может, на три. Время текло иначе, как во сне, когда хочешь проснуться и словно бьешься внутри какого-то пузыря, но не можешь выбраться из него. Потом меня вывели из комнатушки без окон и перевели в комнату с окнами, где сидела следовательница, она представилась как Тирца. Своей прической – каре – и накрахмаленным воротничком она напомнила мне Хану Путерман, учительницу Талмуда, которая сказала мне при всем классе: Хели Даган, что ты сидишь как гопник, сдвинь ноги. Следовательница долго задавала мне вопросы, пока наконец не поняла, что я не в состоянии ответить. Какие у меня отношения с мужем? В последнее время были у него сильные потрясения? Не возникали ли суицидальные мысли? Он не занимался политикой? Держал ли дома оружие? И потом сказала: «Мы отрабатываем несколько версий». И еще: «Посмотрите на меня, пожалуйста». И еще: «Вы же понимаете, Хели, что молчание работает против вас». И только тут я въехала, то есть до меня дошло, что одна из версий – это я, и на всякий случай я сдвинула колени, чтобы хотя бы за это не огрести, взяла со стола листочек и ручку и написала: «Я молчу, потому что потеряла голос. А не потому, что мне есть что скрывать. Я в ступоре». И тогда я увидела, как ее правый глаз эмпатически округляется, а левый все еще излучает подозрение: уж чего только не наслушалась эта следовательница. Она сказала мне: – Пишите. Если вы не можете говорить, то запишите, как, по-вашему, развивались события. Я не поняла, что значит «как, по-вашему». А как еще-то? Офер зашел на плантацию и не вышел. Когда это случилось, рядом никого не было. Кто еще, кроме меня, может рассказать, что там произошло? Но следовательница протянула мне ручку и блокнот с желтыми листочками. А когда увидела, что я вытаращила глаза, пояснила: – Я верю вам, вы в стрессе, но, пока не доказано обратное, нельзя отрицать и ту вероятность, что вы причастны к исчезновению своего мужа. И как бы это ни было неприятно, мы должны делать свою работу. Сейчас мы просматриваем ваш телефон. В том числе и те сообщения, которые вы вроде как стерли. К вам домой отправили сотрудницу полиции, чтобы забрать ваш ноутбук. В конце концов мы узнаем о вас все, что нам нужно, Хели. Да мы и сейчас уже немало знаем. Вы приехали из Аргентины в семь лет. Ваш папа боролся против военной хунты, его похитили, несколько месяцев держали неизвестно где и потом внезапно отпустили, но при условии, что вы тут же покинете страну, – до сих пор все верно? В армии вы были инструктором по боевой подготовке, один раз вас посадили на неделю на гауптвахту за то, что вы нагрубили командиру. У вас есть сертификат дайвера и права категории С, вы пять лет волонтерите, тренируете новых репатриантов – вы молодец, – вас выбирали игроком года в «Мама-нет»[117][«Мама-нет» – сеть израильских волейбольных клубов для матерей.] и лучшим сотрудником логистической компании, где вы пять лет работаете финансовым директором, и все равно вы почему-то скрываете от сотрудников, что вам нужно написать еще одну работу, чтобы получить диплом магистра: вы хвастаетесь, что он у вас уже есть. Понимаете, Хели? Бессмысленно пытаться от нас что-нибудь скрыть. Чем больше правдивых подробностей вы нам расскажете, тем больше у нас будет шансов найти вашего мужа. Я хотела ей сказать, что они совсем, совсем не там копают. Но я по-прежнему не могла говорить. Тогда я взяла листок и расписала все, что произошло с того момента, как мы отправились на прогулку, все по минутам. Потом отступила строчку, будто нажала два раза «энтер» на компьютере, и добавила вопрос: «А как насчет национальных мотивов? Вы действительно отрабатываете эту версию? Или решили бросить все силы израильской полиции именно на меня?» Она взяла листок, прочла все, что я написала, и медленно закивала, как будто я ее разочаровала. И сказала: – Детали исчезновения вашего мужа, госпожа Раз, нетипичны для похищения по национальным мотивам. У нас не было ориентировок о возможности похищения заложников в этом районе. Ни одна из террористических организаций не заявляла, что берет на себя ответственность. И тем не менее и мы, и другие силовые структуры работаем над тем, чтобы исключить эту возможность. И добавила: – Я понимаю, что вы нервничаете, но мне нужно, чтобы вы помогли мне помочь вам. Того, что здесь написано, недостаточно. Вы дали общую информацию, спасибо. Но нам придется копнуть глубже, вникнуть в детали, о которых говорить не так уж приятно, ладно? Кивая, я подумала про Дана, но она сказала: – Для начала я попрошу вас написать пять вещей об Офере, которые мало кто знает. И пожалуйста, пишите не только то, что вы считаете важным для следствия. Вы не знаете, что важно, а что нет. Иногда то, что кажется совершенно не относящимся к делу, как раз и дает зацепку, которую мы ищем. Хобби, отклонения, секреты из прошлого. Все может пригодиться. Этот листок остался у нее, но я отлично помню, что написала: Болезнь. Аутоимунная. Очень редкая. Бывает у одного человека на сто тысяч. Офер решил лечиться резкой сменой рациона и йогой в больших количествах. К изумлению врачей, лечение оказалось эффективно. Приступов почти нет. Но, несмотря на это, кое-чего он уже не может делать. Например, бегать полумарафон или плавать на каяке. Или нести меня на руках в постель. Его первая жена была гораздо красивее меня, но чокнутая на всю голову. Среди прочего, она как-то бросила в него кухонный нож и пыталась задавить его на джипе. Он сбежал от нее и вообще из Штатов посреди ночи, не оставив даже записки. И вернулся в Израиль без гроша. В первые годы после развода с американкой он пристрастился к рейвам. Таким, где наркота. И танцы до потери пульса. Как-то раз после вечеринки он пытался поймать попутку на шоссе, которое ведет к Мертвому морю, будучи при этом совершенно голым. И его арестовали (кажется, дела не завели). Все это как рукой сняло, когда родились дети. Офер – прирожденный отец. Правда. Я напрягаюсь, заблуждаюсь, делаю ошибки, а у него с первой минуты получалось быть прекрасным отцом, это от природы. Возможно, как раз о таком его качестве много кто знает. Когда дети были еще маленькие, он начал вести интернет-форум, где постил рассказы о своем опыте и иногда давал советы «не как специалист, а просто как человек, с которым это было». Он постит рассказики под псевдонимом. У него блог под названием «Сто на сто». Он мечтал написать сто рассказов по сто слов в каждом. И издать книгу. На прошлой неделе он как раз запостил девяносто девятый рассказ. Пока я писала, меня захлестнула волна паники, но я ее подавила и протянула Тирце листок с пятью пунктами. Уже несколько лет я не писала от руки, только набирала на клавиатуре, так что рука у меня заболела. Следовательница прочла и спросила: а под каким псевдонимом он пишет в блоге? Меня удивило, что ее больше всего заинтересовал именно этот пункт, но тем не менее я ответила: Залман Интернешнл[118][Отсылка к псевдониму, который взяла популярная в 1990–2000-е годы израильская трансгендерная певица Шарон Коэн, – Дана Интернешнл.]. И закатила глаза, чтобы было понятно, что при всей моей любви к мужу я тоже считаю, что ник идиотский. – Посмотрим, какой у Залмана был последний пост, – сказала она и набрала псевдоним в поисковике. – Может, там найдется что-нибудь интересное. Я знала, чтó там найдется. Да я могла наизусть прочитать этот рассказ. Как и все остальные. НЕЦЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК В учебнике моей дочки по арифметике задача: в классе столько-то учеников, учительница разделила их на группы, по сколько учеников в каждой? Сегодня дочка со мной, поэтому уроки с ней делаю я. Хотя вообще за арифметику отвечает ее мама. Дочка решает – и выходит, что в каждой группе были три ученика и три четверти. Я говорю ей, что она, видимо, ошиблась, потому что не бывает такого – нецелый человек. Мы разбираем решение и находим ошибку. На следующий день я отвожу ее в школу. Еду медленно, стараюсь продлить момент до бесконечности, зная, что, как только она выйдет из машины, я все забуду. – Интересно, – сказала следовательница, – он пишет так, будто он разведенный. «Это ведь вымысел», – написала я в блокноте и передала ей. – Неизвестно, – ответила следовательница. – Возможно, в последнее время Офер чувствовал себя «нецелым человеком»? «Мы все иногда так себя чувствуем, разве нет?» – написала я. И увидела, как правый глаз у нее эмпатически округляется, а левый по-прежнему излучает подозрение. «Можно мне отправить сообщение детям?» – Я снова протянула ей блокнот и сфокусировалась на ее правом глазе. Она кивнула и дала мне свой телефон. Я написала Ори: Привет, Орики, я в полицейском участке. Без телефона. Пытаюсь дать им как можно больше информации о папе, чтобы они смогли его найти. Надеюсь, вы в порядке. К нам домой должна прийти сотрудница полиции и попросить мой ноут. Можешь отдать ей его. Не бойся. Это часть их процедуры. Сообщение я пишу с телефона следовательницы. Если хочешь передать мне что-нибудь важное, пиши на этот номер. Я перечитала сообщение. Заменила слово «следовательница» на слово «полицейская». И только после этого нажала «отправить». Следовательница забрала у меня обратно свой телефон и прочла то, что я отослала. – Ваша дочь – просто сокровище, – сказала она. Я изумленно уставилась на нее. Откуда она знает? – Она подняла на уши весь свой скаутский отряд, – объяснила Тирца. – Как только мы убедились, что на плантации нет террористов, мы дали ребятам зеленый свет, и последние несколько часов они прочесывают местность. «Матан с ними?» – написала я. – Ваш сын остался дома. Я бы сказала, что… он немного по-другому воспринимает происходящее. По-другому воспринимает?.. В кабинет вошел полицейский, передал ей документ и вышел. Она просмотрела бумаги и подняла на меня вопрошающий взгляд. – Кто такой Дан Мадини и что вас связывает? «Не ваше дело!» – написала я. С уверенным восклицательным знаком. Но внутри я чувствовала себя поверженной, как маленькая девочка, которая попалась во время игры в прятки. – Ваш сын переслал нам номер его телефона. Так мы вышли на вашу переписку, госпожа Раз. На этих листках – все эсэмэски, которыми вы обменялись за последний год. Матан знает про Дана – это было как обухом по голове. Когда-то, в «Мама-нете», мне прилетело мячом по лицу – и вот ровно так же я чувствовала себя и сейчас. Головокружение. Ощущение, что через секунду я упаду. Боль, которая воспринимается с опозданием. Как же он мне ничего не сказал? Бедняга. Носить в себе такой секрет. Неудивительно, что в последние время он чувствовал себя глубоко несчастным. – Госпожа Раз, – продолжила Тирца тоном, каким учительница втолковывает что-нибудь ребенку, – если у вас был роман вне брака, о котором знал ваш сын, возможно, что о нем стало известно и вашему мужу, и это может быть связано с его исчезновением. И если у вашего любовника или у кого-нибудь из его круга есть мотив навредить вашему мужу, это тоже может быть связано с его исчезновением. Я взяла листок и написала сверху: «Дан Мадини. Любовник». А ниже написала: «Я готова рассказать все, чтобы вы поняли, почему Дан точно не причастен к исчезновению Офера, и не тратили силы на эту версию, пока Офер в опасности. Но вы должны гарантировать мне, что если вы будете связываться с Даном, то конфиденциально. Это жизненно важно». Следовательница прочла, утвердительно кивнула и вернула мне листок. Прежде чем писать дальше, я зачеркнула слово «любовник». Оно вдруг показалось мне неподходящим. Ведь между нами нет и не было любви. Он пришел на встречу к нам в офисе в воскресенье. Возможно, если бы он пришел в понедельник, ничего бы не случилось. Но он пришел в день после субботы, в течение которой Офер ни разу не дотронулся до меня, даже легонько. И вот в переговорную входит этот Дан. С та-акими плечами… Владелец охранной фирмы. Говорит тихо. С трудом. Каждое слово выдавливает из себя с усилием. Корчит гримасы, пока остальные произносят слова вроде «вероятность» и «бонус», и при выходе из переговорной придумывает повод, чтобы получить мой мейл. Предложение со скидкой. Да, он попросил у меня мейл, чтобы предложить мне свои услуги за хорошую цену, после того как посоветуется со своим финансовым директором. Хотя с каких пор вообще люди советуются по поводу предложения цены? Цены предлагают – и все. Через два часа я получила от него письмо: «Вы мне понравились. Хотите, встретимся». Вот так. Прямо. Без заигрываний и без вопросительного знака. «Не думаю. Я в счастливом браке», – ответила я. А он такой: «Я тоже. Во сколько вы сегодня заканчиваете?» В тот день он не забирал меня с работы. А вот через две недели – забрал. Так или иначе, мы почти не общались. Он не отправлял мне ссылки на свои любимые песни, а я не писала ему, что он мне снился. Все было совсем не так, как я себе представляла подобные вещи. Мы встретились в заднем дворике кафе в Раанане. Еще даже не стемнело. Рядом с нами на стене висела фотография, на которой были старинные весы, как в магазине в Буэнос-Айресе, куда в детстве я ходила купить что-нибудь по мелочи. Дан не тратил много времени на предисловия. Второе его предложение (первое прозвучало так: «Тебе удобно сидеть под кондиционером или поменяемся, если хочешь?) было: «Хочу выложить все карты на стол». Он стал рассказывать про своего сына. Мальчик впал в депрессию, которая поначалу выглядела как перепады настроения, а потом как проявление переходного возраста – нужно просто перерасти, – но однажды он проглотил целую упаковку нурофена, и они с женой поняли, что дело серьезно. И что в ближайшие годы их задача – сохранить его живым и довести до стабильного состояния. Это длится уже три года и выжимает и его, и жену как лимон. Высасывает из них все силы. И в последнее время он понял, что ему нужно противоядие. Что-нибудь, что даст ему энергию. Он увидел меня на заседании – как я смеюсь, воодушевляюсь, говорю и обильно жестикулирую. Договорив, он положил свою руку на мою. А я не стала ее сдвигать.