Потому что, пока он говорил, я для себя ответила на вопрос, который мне важнее всего было прояснить на этой встрече. Нет, я не влюблюсь в него, это невозможно. Он косноязычный. Не дурак, но говорить не умеет. У него нет чувства юмора. Нет второго дна. Но зато есть: широкие плечи, глубокий голос и голодные глаза. – Может, свалим туда, где поменьше народу? – предложил он, и я согласилась. – У меня есть ключ от квартиры в Холоне, – сказал он. – Холон, – улыбнулась я. – Ну супер[119][Холон – город с населением около 200 тысяч человек, расположенный недалеко от Тель-Авива, – считается в Израиле провинциальным.]. Он не улыбнулся в ответ. – Там хоть простыни чистые? – спросила я. – Конечно, а то как же, – сказал он. Так это все и началось. В американских сериалах измена почти всегда сулит супружеским отношениям крах. Но в реальной жизни иногда бывает наоборот. С тех пор как я начала спать с Даном раз в две недели, а потом раз в месяц, мои отношения с Офером только улучшились. Я перестала обижаться. Перестала ворчать. Преисполнилась даже благодарности за свободу, которую Офер мне дает, хотя официально он меня ни от чего не освобождал. Преисполнилась желания компенсировать ему ущерб, хотя он вообще ничего не знал. Каждая встреча с Даном на улице Кегель в Холоне в квартире, которая принадлежала его покойной бабушке и до сих пор сильно пахла бульоном и лекарствами, только лишний раз подтверждала то, насколько Офер лучше. Умнее. Интереснее. Остроумнее. Да во всем лучше. Меня вновь захлестнула любовь к моему красавцу, и в то утро, когда мы пошли на плантацию, мы действительно держались за руки. Как влюбленные старшеклассники. Я вырвала листок из блокнота и передала его следовательнице. Пока она читала, я размышляла. Это первый раз, когда я кому-либо рассказываю про Дана. И вот я думала: как странно, что, хотя передо мной следовательница в накрахмаленном воротничке, а не хорошая подруга, мне стало легче, как после исповеди. И еще я думала: а где сейчас мой Офер? Может, прямо в эту минуту тайцы едят его селезенку? И еще: а как Матан узнал? И еще: эта следовательница будет судить меня максимально строго. Так мало женщин готовы увидеть, что роман вне брака может принести браку пользу. Именно из-за этого я и не рассказывала ничего подружкам. Следовательница оторвалась от листка и подняла на меня глаза. И сказала таким голосом, что мне показалось – она сердится, по-человечески, а не как профессионал: – Похоже, у вас нет никаких претензий к себе, госпожа Раз. Я не вижу тут ни тени чувства вины. Я молчала, а она вернулась к профессиональному тону: – Нам придется поговорить с этим вашим Даном. И параллельно выяснить, что известно его жене. Месть – это мотив, который не стоит недооценивать. Я сделала ей знак, чтобы она передала мне блокнот, и стала писать, захлебываясь от гнева, кривым от спешки почерком: «Вы обещали мне, что будете осторожны! А кроме того, говорю вам: заниматься Даном и его семьей – пустая трата времени. Может, вместо этого допросите тайских рабочих? Вам не кажется, что это более реальная версия?» – Мы допросили их, – сказала она, – и на данный момент связи между ними и исчезновением вашего мужа не обнаружено. «На данный момент?!» – написала я ей, но она сделала вид, что не заметила моего вопросительного-восклицательного знака, и продолжила задавать вопросы сама: – Кто еще мог хотеть причинить вред вашему мужу, госпожа Раз? «Никто», – написала я в ответ. К глазам моим подступили слезы разочарования и отчаяния, потому что ну правда никто не хотел зла моему доброму мужу. И я не желала, чтобы слезы потекли у меня по щекам. Не желала быть женщиной, которая плачет на следствии. Но остановить их я тоже не могла. Следовательница сказала: – Может, стакан воды? Я хотела ей ответить: стакан воды и снотворное, чтобы заснуть и проснуться через два дня, когда Офер найдется, целый и невредимый. А вместо этого написала: «Да, спасибо». Она вышла и вернулась со стаканом воды. Дала мне отпить и отдышаться и только после этого произнесла тоном доброго следователя: – Хотя у вас, кажется, сложилось иное впечатление, но я на вашей стороне, госпожа Раз. Я тоже хочу, чтобы ваш муж нашелся как можно скорее. Живым. И для того, чтобы это произошло, мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, опишите все группы, к которым он принадлежал. Пожалуйста, сделайте над собой усилие и подумайте, кто в этих группах мог затаить на него зло. И почему. Я снова взяла желтый блокнот. Нехотя. Первая группа – «Папа украдкой» – отцовский форум. Вся жизнь форума происходит онлайн, и только два-три раза в год участники встречаются и жарят шашлыки. Вряд ли кто-нибудь там будет держать на Офера зло. Он все это делает добровольно. Не зарабатывает ни шекеля. Может, кто-нибудь, кто… Может, он дал кому-то на форуме совет и этот совет привел к беде? В это трудно поверить. Хотя я всегда говорила ему, что не стоит давать людям советы, потому что он, вообще-то, не специалист. Вторая группа – «Хороший выход» – фонд, который он основал. Фонд помогает молодым людям из религиозных семей, прежде всего ультраортодоксам, на первых порах после выхода из общины. Офер сам через это прошел. Был совсем один. И ему было очень тяжело. Да, в ультраортодоксальных кругах этот фонд не жалуют, в своих «пашквилях»[120][Имеются в виду плакаты с осуждением каких-нибудь людей или явлений, вывешиваемые на стенах домов и заборах в ультраортодоксальных районах города.] они пишут, что Офер «стал рубить насаждения»[121][Цитата из талмудической истории о четверых мужах, вошедших в Пардес. Перевод А. Ковельмана, У. Гершовича и С. Парижского.], что на их языке означает «он отступник», и обвиняют его в том, что он поощряет молодых людей в желании отказаться от веры. Но на самом деле Офер ведет себя очень осторожно и никого не убеждает преступать запреты, он только помогает тем, кто уже принял решение сам. Может, он был недостаточно осторожен? Третья группа – его семья в Модиин-Илит[122][Город с преимущественно ультраортодоксальным населением.]. Они не общаются уже тридцать лет. Кроме сестры, которая раз в год звонит ему по таксофону – поздравить с днем рождения. Разумеется, они в большой обиде на него. Но отречься от своего сына – это уже достаточно жестокий поступок. Не верю, чтобы они пошли дальше. Четвертая группа – группа поддержки людей, болеющих той же болезнью, что и он. Несколько раз они были у нас дома. Очень деликатные люди. Словно эта болезнь поражает только таких. Мысль, что кто-то из них может причинить Оферу зло, – это просто бред. Я подождала еще несколько секунд – вдруг придет в голову пятая группа, – а потом протянула следовательнице листок. Не взглянув на него, она спросила: – Скажите, как вы думаете, насколько ваш муж был с вами откровенен? Не успела я ответить, как она сказала: – Пока вы писали, я прочитала еще несколько рассказов в его блоге. Посмотрите, например, на это, – и протянула мне свой телефон. ПЯТНА Муж говорил, нужно обследоваться. Исключить плохое. Она пошла к доктору Бар, и сейчас доктор Бар так близко к ней наклонилась, что она ощутила запах ее дыхания. Это пятна от солнца, наконец говорит доктор. Она кивает в знак согласия, но сама знает правду: это пятна от запретной любви. После свадьбы она выкорчевала из сердца три такие любви, и всякий раз после этого на ее щеках появлялось пятно в форме сердечка. В любом случае вы пришли слишком рано, говорит на прощание врач, печатая на клавиатуре. Летом, под нашим израильским солнцем, эти пятна не уберешь. Приходите поближе к зиме. Подумаем, что делать. – Следующий – даже еще тревожнее, – сказала Тирца. ТОЛЬКО РОБОТ Ее труп нашел робот. Он запустился ровно в десять часов. Ездил по дому и убирал пыль, пока не наткнулся на ее руку. Отъехал, стал пылесосить вокруг, натыкаясь на разные части тела и снова отправляясь пылесосить. Возле уха лежала записка. Он засосал ее. И измельчил. Потом, во время шивы, он слышал разные версии о произошедшем. Людям, понял он, трудно, когда не все известно. Он знал – потому что прочел записку внутренним оком, пока не измельчил, – что ни одна из версий не точна, но не стал поправлять говорящих, в том числе ее мужа. Правда часто причиняет людям ненужную боль, понял он. Я никак не отреагировала, прочитав эти два рассказа. Естественно, они оба были мне знакомы. Но возможно, именно потому, что главными героинями были женщины, мне не казалось, что эти рассказы должны меня встревожить. Следовательница явно истолковала отсутствие у меня реакции как признание: – Может быть, госпожа Раз, пока вы скрывали от своего мужа любовника, ваш муж скрывал от вас душевный кризис? Я потупилась. – Госпожа Раз, я снова задам вам вопрос, который задавала в начале встречи. Может так быть, что у Офера возникали суицидальные мысли? Я написала: нет. Но буква «н» вышла маленькой, корявой, как будто я не уверена в своей правоте. У следовательницы зазвонил телефон. Она секунду слушала, потом сказала: «Она здесь, со мной» – и попросила: «Можешь переслать мне фотографию?» Через секунду послышался сигнал входящего сообщения, она показала мне экран телефона и сказала: один человек из поискового отряда, который организовала ваша дочь, нашел эту футболку. Около рельсов. Она вам знакома? Ноябрь 2017 г. Тогда была ночь, и поначалу я подумала, что мне это снится. Он сидит на моей кровати. Гладит меня по голове. Я спрашиваю его: «Папочка, это правда ты?» Он говорит: «Потяни меня за бороду, сильно-сильно, и если мне будет больно, то, значит, это я». Я потянула его за бороду. Не слишком сильно. А он вскрикнул: ай! И только тут я позволила себе расплакаться. Может быть, поскольку мой папа однажды вернулся оттуда, откуда не возвращаются, я была уверена, что и Офер когда-нибудь придет. Я читаю то, что написала девять месяцев назад, и не могу понять: как я могла быть такой беспечной? Недалеко от того места, где нашли футболку Офера, вскоре нашли и его шорты, трусы, кроссовки и носки. Но труп не нашли. Несколько месяцев полицейские продолжали расследование, обыскивали дома подозреваемых в Модиин-Илит и в Меа-Шеарим[123][Ультрарелигиозный район в Иерусалиме.], осторожно проверяли Дана и даже вызывали меня на повторный допрос, когда я снова смогла говорить. Но в конце концов они вынуждены были признать: у них нет ни малейшего понятия о том, что случилось. На профессиональном языке: нет зацепок. Их предположение состояло в том, что, скорее всего, Офер добежал через плантации до моря – там идти двадцать минут, – привязал к ногам камень или что-нибудь подобное и утопился. Но на самом деле у них не было доказательств и этого. Я думала – и сейчас думаю, – что Офер был слишком привязан к детям, чтобы вот так их бросить. Даже не оставив записку. Но все, кроме Ори и меня, опустили руки. Дело об исчезновении Офера осталось «висеть», потому что невозможно закрыть дело, если не найден труп. Но розыски прекратились, и Тирца сказала, что нам придется подождать, пока не появится новая информация. – Так часто происходит с «висяками», – объяснила мне она. – Пока однажды, при расследовании другого преступления, кто-нибудь что-нибудь не узнает или наши подсадные агенты в тюрьмах что-нибудь услышат, – тогда дело неожиданно продвигается. – Сколько это может занять? – спросила я. – Годы, – ответила она. А потом положила свою руку на мою – в первый и последний раз – и сказала: – Иногда даже десятки лет. А я сказала: – Я люблю его, Тирца. Все, что было с этим Даном… Она перебила меня: – Я знаю. Матан уехал жить в интернат. Сколько бы я ни объясняла, ни просила прощения – он не мог простить. Если бы ты не была такой потаскухой, этого не произошло бы, сказал он мне как-то вечером. Тогда у него менялся голос, и слово «потаскуха» он произнес высоким тембром, как девочка. Я непроизвольно улыбнулась на секунду. Даже на сотую долю секунды. И тут он совсем взбесился: ты еще улыбаешься? Что тут смешного? А если я приставлю тебе нож к горлу, ты тоже будешь улыбаться? Или наконец расскажешь нам, где папа? Он достал из кармана выдвижной нож и помахал передо мной лезвием, а потом неожиданно разбился, как ваза, разлетелся на кусочки у моих ног, и обхватил голову, будто страдал от сильной мигрени, и забормотал: я больше не могу, я больше не могу, я больше не могу. Я подумала: я тоже, сынок, я тоже, – но вслух не сказала ничего, только погладила воздух над его головой.