Директор школы-интерната знал Офера по работе в фонде и потому согласился взять Матана посреди года. Мы сидели у него в кабинете. За ним на стене висел портрет Голды Меир – интернат был назван в ее честь. Он сказал: невозможно поверить в то, что произошло с Офером. Невозможно поверить. И еще: Матан очень на него похож, вы наверняка замечали. У них обоих под симпатичной внешностью скрыт… такой внутренний стержень. А потом он посмотрел мне прямо в глаза и добавил: знаете, как родители мы иногда чувствуем… свой провал, если… наш птенец хочет покинуть гнездо, хотя на самом деле… на самом деле мы должны гордиться, что он может расправить крылья. Я кивнула, как будто согласна, хотя на самом деле чувствовала тот самый провал. Во время всего разговора ощущение этого провала заполняло меня, сливаясь с другими ощущениями: «что же будет с моим ребенком», «Офер, как же ты бросил меня, оставив разбираться со всем этим дерьмом в одиночку» и «что же во мне не так, раз все от меня убегают»… И я объяснила директору, что это временная мера. Пока Матан не перестанет злиться. Он кивал, но с видом человека, который слишком много раз видел, как временное становится постоянным. А потом дал мне на подпись кучу всяких бланков, и, какой бы бланк я ни подписывала, я чувствовала, что подписываю отказ от ребенка. Несколько дней спустя Ори отвезла Матана в интернат. Он был против того, чтобы это делала я. Когда я посмотрела из окна на отъезжающую машину, мне подумалось: жила-была семья – и вот ее нет. Дан прервал со мной связь. После того как его вызвали на допрос в полицию, он отправил мне короткое письмо по мейлу: «Мы не сможем больше встречаться. Извини». И все. На мой ответ – «Жаль, но я тебя понимаю», – он не откликнулся. Если судить по его страничке в «Фейсбуке», его семья стала еще семейнее, чем раньше, и время от времени он постит фотографии, как они путешествуют по всяким местам в Израиле. А значит, либо то, что происходило в Холоне, так там и осталось, либо его жена предпочла простить мужа ради их печального ребенка. Уже девять месяцев у меня не было интимных отношений. Меня даже никто не обнимал. Кроме Ори. Приезжая на выходные из армии[124][В израильской армии солдат часто отпускают на выходные домой.], она бросает свой баул на пол, чтобы были свободными обе руки, и тогда мы долго-долго обнимаемся, потому что, когда скучаешь друг без друга и еще грустишь по тому, кого больше нет, необходимо утешение. Она договаривается с подружками на поздний вечер, чтобы у нас с ней было время вместе поужинать, а потом полистать фотографии. Она снимает альбомы с полок, садится на диван в гостиной, вытягивает вперед свои длиннющие ноги и включает ноутбук, а я сажусь рядом, и вместе мы смотрим на фотографии Офера разных лет и ищем тайные знаки. – Мама, тебе не кажется, что на этой фотке он чуток под кайфом? Скажи, на последнем дне рождения он действительно был грустный или это просто дурацкое освещение? В субботу она спит допоздна, так что я успеваю довезти до ворот интерната пакеты с пирожками для Матана и вернуться, а когда она просыпается, ее уже ждет шакшука, как ее раньше готовил Офер: много лука, красного перца, нарезанного дольками, брынзы и немного аджики. Я не обольщаюсь, копия не дотягивает до оригинала, и знаю, что, если бы Матан был за столом с нами, Ори бросила бы на него быстрый взгляд, который выражал бы именно это. Но сейчас за столом только мы с ней, и поэтому она съедает все, собирает с тарелки соус кусочком халы и каждый раз говорит: мама, сегодня у тебя получилось особенно вкусно. После шакшуки мы читаем рассказы из блога. Ори уверена, что в этих рассказах скрыты какие-то знаки и что если мы будем читать их по-настоящему внимательно, то расшифруем код, который в них спрятан, и тогда узнаем, что же произошло с Офером. Я так не считаю. Это всего лишь рассказы, а не книга Зогар[125][Зогар – мистический комментарий к Торе, основной источник каббалистического учения.]. Но я пытаюсь следовать за Ори и ее «открытиями». Рассказ № 32 она прочитала мне вслух. ВНУТРЕННЯЯ ПАНТЕРА Выздоровев, Цийон всячески пытался снова стать пантерой, как раньше: бегал, занимался альпинизмом, нырял, ездил на велосипеде, не ездил на велосипеде, пробовал снова играть в теннис, пробовал завязать с теннисом и перейти в бадминтон, пробовал все, что мог попробовать, пока не понял, что он должен принять эту напасть как данность: в определенном возрасте тело, увы, теряет гибкость. Но душа – нет. Наша душа, как научил Цийона последний год его жизни, достаточно гибкая. Она всегда готова устремиться в неизвестность, мы только должны быть готовы рискнуть. Она всегда, всегда может сказать «да». Новой любви, новой музыке, шансу, что расставлены не все точки. Прочитав мне этот рассказ, Ори потащила меня в Библейский зоопарк в Иерусалиме[126][Иерусалимский зоопарк создавался как собрание животных, упомянутых в Библии (со временем там появились и многие другие животные).]. «Почему папа выбрал имя Цийон? – рассуждала она. – Он отправляет нас в Иерусалим![127][Сион (на иврите произносится как «Цийон») – гора в центре Иерусалима.] А где в Иерусалиме есть пантеры? Только в Библейском зоопарке!» Я думала, что Офер выбрал имя Цийон в качестве отсылки к «Себе» Галилы Рон-Федер[128][«Себе» – первая книга в серии книг Г. Рон-Федер «История Цийона Коэна – мальчика, которого бросили». Цийон Коэн – мальчик из неблагополучной семьи, живущей в бедном районе небольшого города. Его отец в тюрьме, мать живет с другим мужчиной и не заботится о сыне, а со временем спивается и умирает от алкоголизма. Цийона отправляют к бабушке, потом – во временную приемную семью, затем – в кибуц, оттуда – вновь к бабушке, от нее – в семейный интернат. В первой книге серии Цийон – маленький мальчик.] – я знала, что эту книжку он тайком читал в детстве в иешиве[129][Иешива – религиозное учебное заведение для мальчиков и юношей.]. Я подумала, что это его способ сказать: мол, Цийон уже повзрослел. И может быть, даже расстался с Батьей[130][Батья – возлюбленная Цийона, с которой он знакомится еще в детстве. В подростковом возрасте между Цийоном и Батьей начинается роман, затем – когда Цийону исполняется шестнадцать – они расстаются, потом встречаются вновь и в конце концов женятся.]. Начал жизнь с чистого листа, совсем другую. Но вслух я ничего не сказала. Мы часами бродили по Библейскому зоопарку, я увидела мальчика-экскурсовода, который походкой напоминал Матана, достала из кармана телефон и позвонила сыну, но он не ответил, уже в который раз, а Ори сказала: пусть у него будет свое пространство, мама. И предложила вернуться к логову львов, тигров и леопардов – все они, как выяснилось, считаются пантерами, – но я не понимала, чего она ожидает; думает, если будет стоять перед ними сколько надо, одно из животных откроет рот и расскажет ей, где Офер? Однако я ничего не сказала, а потом она спросила: ты знала, что папа как-то раз повел меня сюда вместо школы? И я такая: нет, не знала. А она: он не хотел, чтобы ты нервничала из-за того, что я пропускаю уроки. Я обиделась: чего это вдруг я бы нервничала? Но через несколько секунд сказала: да, нервничала бы. Она засмеялась и сказала: мне страшно не хватает разговоров с ним, очень не хватает возможности пойти с ним на балкон, посоветоваться обо всяких мелочах. А я сказала: и мне. А она: мне не хватает сообщений, которые он присылал мне по телефону. А я: например, «я давно тебе не говорил, как сильно я тебя люблю». А она: о, «я так горжусь тобой, что ты такая, как есть». А я: еще мы с ним танцевали в гостиной, мне так этого не хватает… А она: под «Super trouper»[131][Песня группы «ABBA».]. А я: под «Cotton-Eyed Joe»[132][Традиционная песня американского Юга, которую в XX веке исполняли многие фолк- и рок-музыканты.]. А она: я скучаю по его «слову атеиста» за ужином по пятницам[133][В еврейских религиозных семьях во время субботних трапез (в пятницу вечером и в субботу днем) принято произносить «слова Торы» – небольшую проповедь.]. А я: скучаю по пятничным ужинам. А она: после этих ужинов мы ходили гулять и смотрели на звезды – вот этого не хватает. А я подумала, но не сказала: мне не хватает чего-то, что трудно описать словами, может быть… контекста? Чувства, что все, что я делаю, даже если я сплю с другим мужчиной, имеет отношение к Оферу… Потом подумала: еще мне не хватает определенности, я хочу хоть что-нибудь знать определенно… И тут же подумала: если я произнесу это вслух, то разревусь. А разреветься перед своей дочкой – это совсем не то, что реветь одной, ночью, когда, перебирая каналы, из всех фильмов мира ты попадаешь на тот, который Офер любил больше всего, – «Малхолланд драйв», и ровно на тот эпизод, когда певица запевает «Llorando», и на щеке у нее блестит слеза. И Ори – сколько ума у этой девочки! – обняла меня за талию и сказала: я знаю, мама, тебе кажется безумием, что мы пришли сюда, но если каждый папин рассказик – это кусочек пазла, может, в конце концов мы сумеем собрать его целиком и понять, где папа? И я сказала: дай Бог, дочка. Она сказала: хорошо, что папа не слышит, как ты сейчас сказала «дай Бог». Так мы и стояли перед клеткой с пантерами, пока по динамику не объявили, что зоопарк закрывается. Рассказ № 49 тоже заставил нас отправиться в путешествие. ПОВТОРЯЮЩИЙСЯ СОН О НОА ЭЛЬКАЯМ Мне снова снилась ты. Мы ехали на такси из торгового центра в Гадаре в Центральный Кармель[134][Районы в Хайфе.]. Нам по двадцать. И одновременно – по сорок восемь. Мы во флотской светлой форме, но у тебя вокруг глаз морщинки, а я седой. Остановились на углу Сдерот-ха-Наси и Дерех-ха-Ям, где был паб с бильярдными столами, и за секунду до расставания ты спросила: как ты? Было видно: тебе и правда интересно, – и я ответил: одинок. Протянул руку – обнять. Ты отпрянула. Конечно. Я должен был понимать, что ты отпрянешь. Даже во сне. И все же, проснувшись, хочу спросить: как ты? В «Фейсбуке» Ори нашла любовь юности Офера (ее настоящее имя было Пуа Охайон[135][Ясно, что под именем Ноа Элькаям Офер изображает свою возлюбленную Пуа Охайон. Пуа и Ноа – имена из Пятикнижия, Охайон и Элькаям – фамилии, распространенные среди марокканских евреев.]. Офер почти не рассказывал о ней. А когда рассказывал, не упоминал никакой романтики) и договорилась встретиться с ней в субботу. По дороге в Хайфу она сказала мне: тебе наверняка не хочется встречаться с первой девушкой папы. Но мы ведь договорились, что пробуем все возможности, правда? Я кивнула и подумала: да какая разница. Главное, что мы с тобой проводим время вместе. А когда мы проезжали мимо пальм в Атлите[136][Небольшой город к югу от Хайфы.], я вспомнила, как однажды мы ехали к друзьям в Хайфу и начался ливень, и именно в этом месте Офер свернул направо и сказал: Нахаль-Келах[137][Речка к югу от Хайфы.]. И мы поползли по петляющей дороге к кибуцу «Бейт Орен», пока наконец не добрались до мостика, тут Офер припарковался и сказал мне: пойдем. А я такая: да тут потоп. А он: в том-то и дело, что потоп! И еще: возьми мою куртку. Мы вышли из машины и встали на мосту, под которым бушевал поток, и Офер сказал: вау, а потом: Нахаль-Келах так бушует только раз-два в году! А бывает, что в нем вообще нет воды! И я сделала вид, что нахожусь под впечатлением, как и он, хотя я мечтала вернуться в машину, к печке, и не могла избавиться от ощущения, что стала невольной участницей какой-то реконструкции: что когда-то здесь, на этом мостике, с ним рядом стояла другая женщина и они вместе смотрели на этот ручеек, который только в нашей пересыхающей стране могут назвать рекой. – Как ты думаешь, папа и правда был одинок? – прервала мои воспоминания Ори. Я вздохнула. С тех пор как Офер исчез, я иногда так вздыхаю – как старушка. Как моя мама. По радио передавали «Зеленую волну» – песни, которые просят поставить солдаты, и я вспомнила, как мы с Офером всегда смеялись, что эти песни на самом деле заказывает какая-нибудь сотрудница «Армейской волны», иначе как бы все солдаты всех подразделений армии в едином порыве выбирали одну и ту же песню – «Белым по белому» Дана Торена? – Вокруг папы всегда были люди, которые его любили, – ответила я. – Люди с форума. Из фонда. Всем, кто обращался к нему, он помогал. Помнишь, как они говорили о нем, когда приходили к нам после того, как… – Да. – У него была эта способность – зайти в комнату и тут же расположить всех к себе. – Да. Даже моих училок, самых стервозных, он мог очаровать. – Он работал над этим. Знал, как понравиться. Знал, как быть полезным тем, кому нужен. Приезжал на их торжества. Звонил поздравить с днем рождения. – А еще у него были мы. – Да. – Но, значит, он не мог… – Не знаю, доченька. Может быть, одиночество – это просто свойство характера. А не ситуация. Может, у того, кто убежал из дома в семнадцать лет и от кого отказалась семья, всегда будет внутри пустота… которую постоянно нужно заполнять. – Ты думаешь, эта пустота так разрослась, что… есть вероятность, что… Тогда, может, наш робот-пылесос действительно сожрал записку, которую папа?.. – Я же тебе уже сказала: нет. Он любил вас обоих слишком сильно, чтобы так поступить. – И тебя. – И меня, да.