Державшая сигарету рука дрожала. Мартин незаметно бросил взгляд на Патрика, чтобы посмотреть, как тот реагирует на рассказ. Сам он не сомневался в том, что Роберт не выдумывает. Боль Роберта была настолько очевидной, что Мартину казалось, протяни он руку, он сможет ее пощупать. Он увидел, что коллега думает так же. – Что ты сделал потом? – пришибленно продолжил Патрик. Роберт выпустил в воздух кольцо дыма и наблюдал за тем, как оно расплывается и исчезает. – Конечно, привел мать. Она проверила, закричала так, что я думал, у меня лопнут барабанные перепонки, а потом позвонила деду. Патрик вздрогнул от неожиданности. – Не в полицию? Сольвейг нервно теребила скатерть. – Нет, я позвонила Эфраиму. Это первое, что пришло мне в голову. – Значит, полиции здесь вообще не было? – Да, Эфраим позаботился обо всем сам. Он позвонил доктору Хаммарстрёму, тогдашнему районному врачу, тот приехал, осмотрел Юханнеса, а потом выписал справку, как она там называется, о причине смерти и проследил за тем, чтобы приехал владелец похоронного бюро и забрал его. – Но полицию не вызывали? – упорствовал Патрик. – Я же говорю, нет. Всем занимался Эфраим. Доктор Хаммарстрём наверняка разговаривал с полицией, но сюда они, во всяком случае, не приезжали. Да и зачем? Ведь это было самоубийство! Патрик не стал объяснять, что на место самоубийства всегда должны вызывать полицию. Очевидно, Эфраим Хульт и этот доктор Хаммарстрём самовольно решили не связываться с полицией, пока труп не увезут. Вопрос в том почему? В любом случае казалось, что сейчас они дальше не продвинутся. Но тут у Мартина возникла идея. – Вы не видели здесь в окрестностях женщину? Двадцать пять лет, брюнетка, нормального телосложения. Роберт засмеялся. В его голосе не осталось и следа серьезного тона. – Учитывая то, сколько телок здесь ошивается, вам следует описать ее подробнее. Юхан не сводил с них глаз. – Ты видел ее на фотографии, – сказал он Роберту. – Это та, с рекламы газет. Немка, которую нашли вместе с остальными девушками. – Что вы, черт возьми, имеете в виду? – тут же взорвалась Сольвейг. – С чего бы ей тут быть? Вы опять намерены тащить нас в грязь! Сначала вы обвиняете Юханнеса, а теперь являетесь сюда и задаете обвиняющие вопросы моим мальчикам. Вон отсюда! Я не желаю вас здесь больше видеть! Идите к черту! Встав, она принялась выталкивать их с помощью своей огромной телесной массы. Роберт хохотал, а Юхан сидел с задумчивым видом. Когда Сольвейг, со всей силы захлопнув за Мартином и Патриком дверь, пыхтя, вернулась, Юхан, не говоря ни слова, ушел обратно в спальню. Он натянул одеяло на голову и притворился спящим. Ему требовалось подумать. ⁂ Сидя на роскошной яхте, Анна чувствовала себя несчастной. Густав, не задавая вопросов, согласился немедленно отчалить и оставил ее в одиночестве на носу, где она и сидела, крепко обхватив руками колени. Он великодушно принял ее извинения и пообещал довезти ее с детьми до Стрёмстада, откуда они могли добраться домой на поезде. Вся ее жизнь вечно представляла собой чертовский хаос. От несправедливости в словах Эрики к глазам подступали слезы гнева, но злость смешивалась с печалью по поводу того, что у них с сестрой постоянно случались стычки. С Эрикой так сложно! Она никогда не довольствуется ролью старшей сестры, только поддержкой и ободряющими возгласами. Нет, она по собственному почину взяла на себя роль матери, не понимая, что это только усугубляет ощущение отсутствия той матери, какую им полагалось бы иметь. В отличие от Эрики Анна никогда не осуждала Эльси за равнодушие, которое та проявляла к дочерям. Она, по крайней мере, думала, что принимала это как один из суровых фактов жизни, но, когда оба родителя скоропостижно умерли, она поняла, что все-таки надеялась, что Эльси с годами смягчится и войдет в свою роль. Это к тому же дало бы Эрике возможность оставаться только сестрой, но смерть матери привела к тому, что они теперь прочно завязли в ролях, из которых сами не знают, как выбраться. Периоды молчаливого перемирия непременно сменялись перестрелкой, и каждый раз, когда это происходило, у нее отрывалась часть души. В то же время, кроме Эрики и детей, у нее сейчас никого не было. Хоть она и не захотела признаться в этом сестре, она прекрасно понимала, что Густав – поверхностный, избалованный парень. Тем не менее она не могла противостоять искушению – появление с таким мужчиной, как Густав, придавало ей уверенности в себе. Под руку с ним она становилась заметной. Люди шептались и интересовались, кто она такая, а женщины с одобрением посматривали на брендовую одежду, которой ее осыпал Густав. Даже здесь, на воде, народ из других лодок оборачивался и показывал пальцами на роскошную яхту, а она сама, лежа на носу, точно гальюнная фигура, ощущала глупую гордость. Правда, в минуты просветления она понимала, что из-за ее потребности в самоутверждении страдают дети, и стыдилась. Детям уже и так изрядно досталось за годы, прожитые с отцом, а Анна даже при всем желании не могла утверждать, что Густав – хорошая замена отцу. Он проявлял холодность, держался с детьми неловко и нетерпеливо, и она предпочитала не оставлять его с ними одного. Иногда она до тошноты завидовала Эрике. В то время как она сама судилась с Лукасом за право опеки, с трудом сводила концы с концами и состояла в отношениях, по правде говоря, отдающих пустотой, сестра разгуливала точно беременная Мадонна. Мужчина, которого Эрика выбрала в отцы своему ребенку, представлял собой именно тот тип мужчины, который, по мнению Анны, требовался для счастья ей самой, но в силу присущего ей какого-то саморазрушения, она таких мужчин постоянно отвергала. Эрика теперь жила без финансовых забот и даже являлась в некотором роде знаменитостью, что выпустило наружу мелких демонов зависти сестринского соперничества. Анна не хотела быть настолько мелочной, но противостоять ожесточенности, когда ее собственную жизнь окрашивали только серые тона, было трудно. Возмущенные крики детей, сопровождаемые раздраженными воплями Густава, вырвали ее из жалостливых мыслей о себе и заставили ее вернуться к действительности. Анна поплотнее запахнула куртку и осторожно пошла вдоль борта на корму. Успокоив ребят, она заставила себя улыбнуться Густаву. Даже если тебе выпал плохой расклад, нужно просто-напросто играть с теми картами, которые достались. ⁂ Как и много раз за последнее время, она бесцельно бродила по большому дому. Габриэль уехал в еще одну командировку, и она опять была одна. Свидание с Сольвейг оставило во рту отвратительное послевкусие, а безнадежность ситуации, как и много раз прежде, добивала ее. Ей никогда не освободиться! Грязный, извращенный мир Сольвейг прилип к ней, как дурной запах. Она остановилась перед лестницей, ведущей на второй этаж левого флигеля. На этаж Эфраима. После его смерти Лайне там не была. Да и перед тем почти не бывала. Это всегда являлось прерогативой Якоба и в исключительных случаях Габриэля. Эфраим давал там мужчинам аудиенцию, подобно феодалу. Женщинам в его мире отводилась лишь роль теневых персонажей, которым следовало ублажать и обслуживать. Она нетвердым шагом поднялась по лестнице. Остановилась перед дверью. Потом решительно открыла ее. Все выглядело так, как ей помнилось. В тихих комнатах по-прежнему витал запах маскулинности. Значит, это здесь ее сын провел в детстве так много часов. Как она ревновала! В сравнении с дедушкой Эфраимом они с Габриэлем оба сильно проигрывали. Для Якоба они были обычными скучными простыми смертными, в то время как Эфраим обладал почти божественным статусом. Когда он так скоропостижно скончался, первой реакцией Якоба стало изумление. Эфраим ведь не мог просто исчезнуть – сегодня еще был, а назавтра уже нет. Он казался неуязвимым, неколебимым фактом. Она стыдилась этого, но, поняв, что Эфраим мертв, первым делом испытала облегчение. Впрочем, еще торжествующую радость от того, что даже он не властен над законами природы. Иногда она в этом сомневалась. Настолько он казался убежденным, что может манипулировать Богом тоже и воздействовать на него. Его кресло стояло у окна с видом на лес. Как и Якоб, она не смогла устоять перед искушением сесть на его место. Когда она уселась, ей на мгновение почудилось, будто она чувствует в комнате его дух. Она задумчиво провела пальцами по линиям ткани. Истории о способности Габриэля и Юханнеса исцелять влияли на Якоба. Лайне это не нравилось. Иногда он спускался отсюда с выражением лица, напоминавшим транс. Ее это всегда пугало. Она крепко обнимала сына, прижимала его лицо к своему телу, пока не чувствовала, что он расслабился. Когда она отпускала его, все опять было как всегда. До следующего раза. Но теперь старик давно мертв и похоронен. Слава Богу. ⁂ – Неужели ты действительно веришь в свою теорию? Что Юханнес не умер? – Не знаю, Мартин. Но в данный момент я готов хвататься за любую соломинку. Согласись, это немного странно, что полиции не дали посмотреть на Юханнеса на месте самоубийства. – Да, конечно, но это подразумевает, что врач и владелец похоронного бюро оба были замешаны, – ответил Мартин. – Это не так уж далеко от реальности, как может показаться. Не забудь, что Эфраим был очень состоятельным человеком. За деньги покупались и более крупные услуги. Не удивлюсь также, если они друг друга довольно хорошо знали. Значительные фигуры в обществе, наверняка активные члены разных объединений, клуба «Лайонс», общественных организаций и тому подобных. – Но помочь бежать подозреваемому в убийстве? – Не в убийстве, а в похищении. Насколько я понимаю, Эфраим к тому же обладал невероятной способностью уговаривать. Скажем, он убедил их в том, что Юханнес невиновен, а полиция собирается засадить его в тюрьму, и это единственная возможность его спасти. – Но все равно. Неужели Юханнес вот так бросил бы семью на произвол судьбы? При двух маленьких сыновьях. – Не забудь, как описывают личность Юханнеса. Игрок, человек, который всегда шел по пути наименьшего сопротивления, не принимал всерьез правила и обязательства. Если кто и мог бы спасать собственную шкуру за счет семьи, так это Юханнес. Вписывается идеально. Мартин по-прежнему был настроен скептически. – А где он в таком случае находился все эти годы? Внимательно посмотрев в обе стороны, Патрик повернул налево, к Танумсхеде. – Возможно, за границей, – ответил он. – С основательным запасом отцовских денег в кармане. – Он посмотрел на Мартина. – Ты, похоже, не совсем убежден в гениальности моей теории. Мартин засмеялся. – Да, это уж точно. Мне кажется, ты просто фантазируешь, но с другой стороны, в этом деле пока все происходит не особенно нормально, так что почему бы и нет? Патрик посерьезнел. – У меня все время перед глазами Йенни Мёллер в плену у кого-то, кто истязает ее нечеловеческим образом. Из-за нее я пытаюсь мыслить нетрадиционно. Мы не можем позволить себе действовать так же топорно, как обычно. У нас слишком мало времени. Необходимо обдумывать даже откровенно невероятное. Возможно, даже скорее всего, это просто безумная идея, но я пока не нашел никаких доказательств обратного, поэтому мой долг перед Йенни Мёллер проверить эту идею, пусть меня даже в результате объявят идиотом. Мартин стал лучше понимать логику Патрика. Он даже склонен был признать, что, возможно, тот прав. – Но как ты на таких зыбких основаниях добьешься эксгумации, да еще так быстро? – Упорством, Мартин, упорством, – с суровым выражением лица объяснил Патрик. Их прервал звонок мобильного телефона Патрика. Он ответил и разговаривал односложно, а Мартин напряженно смотрел на него, пытаясь вычислить, о чем идет речь. Буквально через минуту Патрик закончил разговор. – Кто это был? – Анника. Звонили из лаборатории по поводу пробы ДНК, которую мы взяли у Мортена Фриска. – И? – Мартин затаил дыхание. Он искренне надеялся, что они с Патриком ошиблись и у них в изоляторе все-таки сидит убийца Тани. – Результаты не совпали. Сперма, обнаруженная на Тане, принадлежит не Мортену Фриску. Мартин понял, что сидел затаив дыхание, только когда воздух стал медленно выходить наружу в долгом выдохе.