– Подозрения в убийстве Тани Шмидт с тебя сняты. Но я по-прежнему думаю, что ты что-то от нас скрываешь. Сейчас у тебя есть шанс рассказать то, что тебе известно. Я считаю, Якоб, что тебе следует им воспользоваться. Он лишь покачал головой. – Я ничего не знаю. Я уже больше ничего не знаю. Пожалуйста, отпустите меня. – Не сразу. Перед тем как отпустить тебя, мы хотим побеседовать с твоей матерью, поскольку я полагаю, тебе захочется ее кое о чем спросить. Якоб молча кивнул. – Но зачем вам с ней разговаривать? Это ведь не имеет отношения к расследованию? – В данный момент все имеет отношение к делу. – Патрик поймал себя на том, что повторяет слова, сказанные Педерсену. – Ты что-то скрываешь, готов поставить на это свой месячный оклад. И мы намерены узнать, что именно, любыми доступными средствами. Казалось, будто из Якоба вышел весь боевой запал, он был в силах лишь покорно кивать. Новость, похоже, привела его в шоковое состояние. – Йоста, ты можешь съездить и привезти Лайне? – У нас ведь нет санкции на то, чтобы ее забирать? – мрачно возразил Йоста. – Она наверняка слышала о том, что Якоб у нас на допросе, поэтому едва ли будет трудно уговорить ее поехать добровольно. – Тебе принесут поесть и попить, а потом тебе придется посидеть тут одному, пока мы побеседуем с твоей матерью, – обратился Патрик к Якобу. – После этого ты сможешь поговорить с ней сам. О’кей? Якоб апатично кивнул. Он казался полностью погруженным в собственные мысли. ⁂ У себя дома в Стокгольме Анна вставила ключ в замок со смешанными чувствами. Ненадолго уехать было замечательно и для нее, и для детей, правда, путешествие несколько поубавило энтузиазма в отношении Густава. Если не кривить душой, то находиться на одной яхте с ним и его педантичностью было довольно утомительным. Кроме того, ее беспокоило что-то присутствовавшее в тоне Лукаса при их последнем разговоре. Несмотря на побои, которые ей приходилось от него терпеть, он всегда производил впечатление человека, контролирующего себя и ситуацию. А тут она впервые услышала в его голосе панические нотки. Осознание того, что могут происходить вещи, над которыми он не властен. Одна знакомая донесла до нее слухи о том, что у него неладно на работе. Он вспылил на внутреннем совещании, в другой раз оскорбил клиента и начал в целом портить свою репутацию. Это пугало ее. Невероятно пугало. С замком происходило что-то странное. Ключ никак не хотел поворачиваться в нужную сторону. Какое-то время помучившись, она поняла, что дверь просто-напросто не заперта. Анна была совершенно уверена в том, что, уезжая из дома неделю назад, она ее запирала. Она велела детям оставаться на месте и осторожно открыла дверь. У нее перехватило дыхание. Ее первая собственная квартира, которой она так гордилась, была разгромлена. Не осталось ни одного целого предмета мебели. Все было разломано, а на стенах кто-то распылил черную краску, точно граффити. На стене в гостиной большими буквами было написано: «Шлюха». Анна прикрыла рот рукой, на глаза стали наворачиваться слезы. Размышлять над тем, кто мог так поступить с ней, не требовалось. То, что не давало ей покоя с тех пор, как она поговорила с Лукасом, стало реальностью. Он начал слетать с катушек. Всегда легко вспыхивавшие в нем ненависть и гнев подорвали его личность. Анна попятилась обратно на лестницу и крепко прижала к себе обоих детей. Ее первым инстинктом было позвонить Эрике. Потом она решила, что должна разобраться с этим сама. Она так радовалась своей новой жизни. Чувствовала себя такой сильной. Впервые в жизни она была сама по себе. Не младшей сестрой Эрики. Не женой Лукаса. Самостоятельным человеком. Теперь все рухнуло. Она понимала, что ей придется сделать. Кот победил. У мышей осталось только одно прибежище. Что угодно, только бы не потерять детей. Одно Анна знала точно. В отношении себя она сдалась. Он может делать с ней все что угодно. Но если он опять тронет кого-нибудь из детей, она его убьет. Не колеблясь. ⁂ День складывался плохо. Габриэль был настолько возмущен тем, что он называл насилием со стороны полицейских, что он заперся у себя в кабинете и отказывался выходить. Линда опять пошла к лошадям, а сама Лайне сидела в одиночестве на диване в гостиной, уставившись в стену. При мысли о Якобе на допросе в полиции у нее от унижения на глаза наворачивались слезы. Материнский инстинкт требовал защищать сына от всякого зла, будь он ребенком или взрослым, и хотя она сознавала, что это не в ее власти, ей казалось, будто у нее не получилось. Тикающие в тишине часы привели ее своим монотонным звуком в состояние, близкое к трансу. Поэтому стук в наружную дверь заставил Лайне резко подскочить. Она со страхом открыла дверь. В настоящее время казалось, будто каждый стук в дверь приносит неприятный сюрприз. Поэтому Лайне не слишком удивилась, когда Йоста представился. – Что вам еще надо? Йоста смущенно поежился. – У нас есть несколько вопросов, в которых нам требуется помощь. В отделении. Он замолчал, похоже, ожидая поток протестов. Но Лайне лишь кивнула и вышла за ним на лестницу. – Вы не хотите сказать мужу, куда едете? – с удивлением спросил Йоста. В ответ прозвучало краткое «нет», и он посмотрел на нее изучающим взглядом. На долю секунды Йоста задумался, не слишком ли сильно они прижали семью Хульт. Потом он вспомнил, что где-то в их запутанных семейных отношениях присутствуют убийца и исчезнувшая девушка. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за ними, и Лайне, подобно японской жене, на несколько шагов позади него пошла к машине. Всю дорогу до отделения они ехали в тягостном молчании, прервавшемся лишь однажды, когда Лайне поинтересовалась, по-прежнему ли они удерживают ее сына. Йоста лишь кивнул, и остаток пути до Танумсхеде Лайне провела, неотрывно глядя на мелькавшие за окном пейзажи. Дело шло уже к вечеру, и солнце начало окрашивать поля в красный цвет. Но окружавшая красота ни одного из них особенно не волновала. ⁂ Увидев, как они входят в двери здания полиции, Патрик испытал облегчение. Все время, пока Йоста ездил туда и обратно, он нервно расхаживал перед допросной по коридору, сгорая от желания научиться читать мысли Якоба. – Здравствуйте, – коротко кивнул он Лайне, когда та вошла. Еще раз представляться казалось излишним, а здороваться за руку – чересчур подобострастным. Они здесь не для обмена любезностями. Патрика изначально немного волновало, как Лайне справится с их расспросами. Она всегда казалась такой хрупкой, такой слабой, с обнаженными нервами. Но он быстро увидел, что волноваться не стоило. Идя следом за Йостой, она выглядела покорной, но спокойной и собранной. Поскольку в отделении полиции Танумсхеде имелась только одна допросная, они пошли и сели на кухне. Лайне от чашки кофе отказалась, а Патрик с Йостой оба ощущали потребность в кофеиновой добавке. Кофе отдавал жестью, но они все равно пили, правда, не без гримас. Никто из них не знал, как начать, и, к их удивлению, Лайне их опередила. – Я слышала, у вас есть несколько вопросов, – проговорила она, кивнув на Йосту. – Да-а, – неторопливо ответил Патрик. – Мы получили некоторую информацию и немного сомневаемся, как нам с ней поступить. И какое она имеет отношение к расследованию. Возможно, никакого, но у нас слишком мало времени для того, чтобы проявлять мягкость. Поэтому я собираюсь говорить прямо. Патрик сделал глубокий вдох. Лайне продолжала невозмутимо смотреть ему в глаза, но когда он взглянул на лежащие на столе сцепленные руки, то увидел, что костяшки пальцев побелели. – Мы получили первый предварительный результат анализа взятой у вас крови. – Теперь он увидел, что ее руки задрожали, и его заинтересовало, как долго ей удастся сохранять внешнее спокойствие. – Прежде всего я хочу сказать, что ДНК Якоба не совпадает с ДНК, обнаруженной на трупе. Лайне не выдержала. Ее руки невольно затряслись, и Патрик понял, что она приехала в отделение, приготовившись к новости, что ее сын арестован за убийство. Лицо у нее сияло от облегчения, и ей пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы сдержать подступившие слезы. Она ничего не сказала, поэтому он продолжил: – Зато мы обнаружили одну странность при сравнении крови Якоба и Габриэля. Оно четко показало, что Якоб не может быть сыном Габриэля… – Он тоном превратил утверждение в вопрос и стал ждать ответа. Казалось, облегчение от того, что Якоб оправдан, сняло камень у нее с души, и она сомневалась не больше секунды. – Да, все верно. Габриэль не является отцом Якоба. – А кто тогда его отец? – Я не понимаю, какое это имеет отношение к убийствам. Особенно теперь, когда очевидно, что Якоб невиновен. – Как я уже говорил раньше, в данный момент мы не можем себе позволить заниматься оценкой этого обстоятельства, поэтому я был бы очень признателен, если бы вы проявили любезность и ответили на мой вопрос. – Мы, естественно, не можем вас заставить, – сказал Йоста, – но пропала девушка, и нам требуется вся доступная информация, даже если она кажется не имеющей отношения к делу. – Мой муж об этом узнает? Патрик заколебался. – Ничего обещать не могу, но не вижу никаких причин, почему бы нам захотелось побежать и рассказать ему. Но, – он засомневался, – Якоб знает. Она вздрогнула. Руки у нее снова задрожали. – Что он сказал? – едва прошептала она. – Не буду вам лгать. Он разволновался. И его, естественно, тоже интересует, кто его настоящий отец. За столом воцарилась полная тишина, но Йоста и Патрик спокойно ждали. Через несколько минут раздался ответ, по-прежнему шепотом: – Юханнес. – Ее голос окреп. – Отец Якоба Юханнес. Казалось, ее удивило, что она произнесла это предложение вслух, а с потолка не ударила молния и не убила ее на месте. Тайну, вероятно, с каждым годом становилось все тяжелее и труднее носить в себе, и теперь она вроде бы даже испытала облегчение от того, что позволила словам сорваться с языка. Она продолжила говорить, быстро. – У нас был короткий роман. Я не могла противиться. Он был словно стихия, просто пришел и взял то, что хотел. А Габриэль был настолько… другим. – Лайне засомневалась над выбором слова, но Патрик и Йоста могли бы с легкостью дополнить ее мысль. – Мы с Габриэлем к тому моменту уже какое-то время пытались завести ребенка, и когда оказалось, что я в положении, он безумно обрадовался. Я знала, что ребенок мог быть и от Габриэля, и от Юханнеса, но, несмотря на все сложности, которые это повлекло бы за собой, я горячо желала, чтобы отцом оказался Юханнес. Его сын мог бы стать… великолепным! Он был таким живым, таким красивым, таким… трепетным. В ее глазах появился блеск, который преобразил ее черты, и она сразу помолодела внешне на десять лет. Она, несомненно, была влюблена в Юханнеса. Мысль об их романе по-прежнему, по прошествии стольких лет, заставляла ее краснеть. – Как же вы узнали, что это был ребенок Юханнеса, а не Габриэля? – Я знала это, как только его увидела, в ту же секунду, как его положили мне на грудь. – А Юханнес, он знал, что сын его, а не Габриэля? – спросил Патрик. – О да. Он любил его. Я всегда знала, что была для Юханнеса временным развлечением, как бы мне ни хотелось чего-то другого. Но с Якобом дело обстояло иначе. Когда Габриэль уезжал, Юханнес часто прокрадывался к нам, чтобы посмотреть на него и поиграть с ним. До тех самых пор, пока Якоб не стал достаточно большим, чтобы суметь рассказать об этом, тогда ему пришлось прекратить, – с грустью сказала Лайне. – Он ненавидел смотреть, как брат воспитывает его первенца, но он не был готов бросить ту жизнь, которую вел. И также не был готов бросить Сольвейг, – нехотя признала она. – А каково приходилось вам? – с сочувствием спросил Патрик. Она пожала плечами. – Поначалу это был ад. Жить так близко к Юханнесу и Сольвейг, наблюдать за тем, как у них родились мальчики, братья Якоба. Но у меня был сын, а потом, много лет спустя, появилась Линда. Это может показаться неправдоподобным, но с годами я полюбила Габриэля. Не так, как любила Юханнеса, но, пожалуй, более реалистично. Юханнес был не из тех мужчин, с которыми можно жить и не погибнуть. Моя любовь к Габриэлю скучнее, но жить с ней легче, – сказала Лайне. – Когда Якоб заболел, вы не боялись, что тайна раскроется? – спросил Патрик. – Нет, тогда меня больше пугало другое, – резко ответила Лайне. – Если бы Якоб умер, ничто бы уже не имело значения, и меньше всего, кто его отец. – Потом ее голос смягчился. – Но Юханнес тогда так волновался. Он был в отчаянии от того, что Якоб болен, а он ничего не может сделать. Он не мог даже публично показать своего страха, не мог сидеть возле сына в больнице. Ему было тяжело. – Она погрузилась в далекие времена, но, вздрогнув, заставила себя вернуться в настоящее.