Она волновалась за больную мать. Как отец один справится с уходом за ней? Надежда, что ее найдут, медленно таяла от страха перед одиночеством в темноте. Без мягкой кожи другой девушки темнота казалась, если такое возможно, еще чернее. Ее также мучил запах. Сладкий, тошнотворный запах смерти вытеснял все остальные запахи. Даже запах их экскрементов растворился в этой отвратительной сладости, и ее несколько раз вырвало кислой желчью ввиду отсутствия в желудке пищи. Она начала путь к смерти. Это пугало ее больше всего остального. Смерть стала заигрывать с ней, шептать ей, обещать освободить ее от боли и неприятных ощущений. Вместе с тем она прислушивалась к шагам наверху. К звуку открывающегося люка, отодвигающихся досок, а потом снова шагов вниз по лестнице. Она знала, что следующий раз, когда она их услышит, станет последним. Тело больше не выдерживало боли, и она, как та другая девушка, поддастся соблазну смерти. В ответ на свои мысли она услышала звуки, которых страшилась. С печалью в сердце она приготовилась умирать. Как замечательно было накануне, когда Патрик вернулся домой пораньше. Но в то же время при сложившихся обстоятельствах сегодня она подобного не ожидала. Нося собственного ребенка под сердцем, Эрика впервые по-настоящему понимала тревогу родителей и сострадала отцу и матери Йенни Мёллер. Она сразу ощутила легкие угрызения совести за то, что весь день чувствовала себя такой довольной. С тех пор как уехали гости, установились тишина и покой, что позволило ей прохаживаться, разговаривая с дружком, который пинался изнутри, лежать, отдыхать и читать хорошую книгу. Она даже взобралась на холм Галербаккен и купила немного вкусной еды и солидный пакет сладостей. По поводу последнего ее немного мучила совесть. Акушерка строго подчеркивала, что сахар не является полезной добавкой к диете для беременных и что его употребление в больших количествах может привести к тому, что ребенок родится маленьким «сахарным наркоманом». Она, правда, пробормотала, что речь идет о довольно больших количествах, но ее слова тем не менее не выходили у Эрики из головы. Если добавить к этому еще висевший на холодильнике длинный список продуктов, которые есть нельзя, то иногда казалось, что родить здорового ребенка – невыполнимая задача. Некоторые рыбы были, например, категорически запрещены, а другие есть было можно, но максимум раз в неделю, что к тому же зависело от того, выловлены они в море или в озере… Не говоря уже о дилемме с сырами. Эрика обожала все виды сыра и запомнила, какие есть можно, а какие нет. К ее огорчению, сыры с плесенью попали в запретный список, и она уже видела галлюцинации на тему о том, какой пир с красным вином и сыром она закатит, как только бросит кормить грудью. Она настолько погрузилась в мысли об оргиях с едой, что даже не услышала, как в дверь вошел Патрик. Он непроизвольно напугал ее так, что она чуть не лишилась чувств, и потребовалось довольно много времени, чтобы сердце вернулось к нормальному ритму. – Господи, как ты меня напугал! – Прости, я не нарочно. Я думал, ты слышала, как я вошел. Он опустился рядом с ней на диван в гостиной, и она вздрогнула, увидев, как он выглядит. – Но Патрик, у тебя совершенно серое лицо. Что-нибудь случилось? – Тут ее осенило. – Вы нашли ее? – Ее сердце сжало холодным стальным обручем. Патрик отрицательно покачал головой. – Нет. Больше он ничего не сказал, и она спокойно ждала. Через несколько минут он, похоже, оказался в силах продолжить. – Нет, мы ее не нашли. И такое ощущение, что мы сегодня отступили на несколько шагов назад. Внезапно он наклонился вперед и уткнулся лицом в ладони. Эрика с трудом подвинулась ближе, обняла его и прислонилась щекой к его плечу. Она скорее чувствовала, чем слышала, как он беззвучно плачет. – Черт побери, ей семнадцать лет. Представляешь? Семнадцать лет, и какой-то больной подлец считает, что может делать с ней все что угодно. Кто знает, что ей приходится выносить, пока мы бегаем, как проклятые некомпетентные идиоты, и ни фига не соображаем в том, чем занимаемся. Как мы, черт возьми, могли думать, что сумеем справиться с таким расследованием? Мы ведь обычно разбираемся с кражами велосипедов и тому подобным! Какой идиот мог доверить нам – мне! – руководить этим проклятым расследованием! – Он развел руками. – Патрик, никто не смог бы действовать лучше! Как, по-твоему, получилось бы, если бы вам прислали группу из Гётеборга или что там тебе видится в качестве альтернативы? Они не знают здешней местности, не знают людей и как тут все работает. Они справились бы ничуть не лучше, а хуже. Потом вы ведь работали не одни, хотя я понимаю, что у тебя такое ощущение. Не забывай, что вместе с вами прочесыванием местности и прочим занималось несколько человек из Уддеваллы. Ты сам на днях говорил, как хорошо вы сотрудничали. Ты что, забыл? Эрика говорила с ним, как с ребенком, но без снисходительности. Ей просто хотелось четко донести свою мысль, и у нее, похоже, получилось, поскольку Патрик немного успокоился, и она почувствовала, как его тело стало расслабляться. – Да, ты, наверное, права, – нехотя признал Патрик. – Мы сделали все, что смогли, но просто возникает ощущение безнадежности. Время ускользает, и я вот сижу дома, а Йенни, возможно, именно в эту минуту умирает. В его голосе опять зазвучала паника, и Эрика обняла его за плечи. – Ш-ш, ты не можешь позволить себе так думать. – В ее тоне появились резкие нотки. – Тебе нельзя раскисать. Твоя обязанность перед ней и ее родителями сохранять холодную голову и продолжать работать дальше. Он сидел молча, но Эрика видела, что он ее слушает. – Ее родители сегодня звонили мне три раза. Вчера четыре. Думаешь, это вызвано тем, что они начинают отчаиваться? – Нет, я так не думаю, – сказала Эрика. – Вероятно, они просто полагаются на то, что вы свою работу делаете. А сейчас твоя работа заключается в том, чтобы собрать силы перед еще одним рабочим днем завтра. Вы ничего не выиграете, если вконец себя загоните. Патрик слабо улыбнулся, услышав от Эрики словно эхо собственных слов, сказанных Йосте. Может, он все-таки иногда знает, о чем говорит. Он прислушался к ее словам. Хотя особого вкуса еды он не чувствовал, но съел все, что перед ним поставили, а потом заснул тревожным, неглубоким сном. Ему снилось, что от него все время убегает светловолосая девушка. Она подходила достаточно близко для того, чтобы ее коснуться, но как раз когда он собирался протянуть руку и схватить ее, она задиристо смеялась и ускользала. От звонка будильника он проснулся усталым и в холодном поту. Рядом с ним Эрика посвятила большинство бессонных часов размышлениям об Анне. С той же твердостью, с какой она днем не намеривалась делать первый шаг, во время рассветных часов она уверилась, что должна позвонить Анне, как только станет светло. Что-то не так – она это чувствовала. ⁂ Больничный запах пугал ее. В стерильном аромате, бесцветных стенах и унылых картинах присутствовало нечто финальное. За ночь она ни на минуту не сомкнула глаз, и теперь ей казалось, будто все вокруг двигаются, как в замедленной съемке. Шелест одежды персонала настолько усиливался, что звучал в ушах Сольвейг громче любого шума. Она ждала, что мир может в любую секунду рухнуть. Где-то ближе к рассвету врач с серьезным видом сказал, что жизнь Юхана висит на волоске, и Сольвейг уже начала заранее горевать. А что ей оставалось? Все, что она имела в жизни, утекло у нее сквозь пальцы, точно мелкий песок, развеялось ветром. Ничего из того, за что она пыталась держаться, не сохранилось. Юханнес, жизнь в Вестергордене, будущее сыновей – все померкло и загнало ее в собственный мир. Но теперь бегству пришел конец – действительность ворвалась в ее мир в форме зрелищ, звуков и запахов. Реальность того, что тело Юхана сейчас режут, была слишком очевидной, чтобы от нее можно было убежать. С Богом Сольвейг давно порвала, но сейчас молилась из последних сил. Она тараторила все слова, которые только вспоминала из веры в детстве, давала обещания, которые ни за что не сможет сдержать, но надеялась, что доброй воли хватит, чтобы создать Юхану малюсенький перевес, способный удержать его в живых. Рядом с ней сидел Роберт с выражением шока на лице, не покидавшим его весь вечер и всю ночь. Сольвейг больше всего хотелось потянуться вперед и прикоснуться к нему, утешить, быть матерью. Но прошло так много лет, что все шансы были упущены. В результате они сидели рядом, как чужие люди, объединенные лишь любовью к тому, кто лежит там, в постели, и оба молча сознавали, что он – лучший из них. По коридору к ним робко приближалась знакомая фигура. Линда кралась вдоль стен, не уверенная, как к ней отнесутся, но любое желание ссориться выбили из них одновременно с ударами, наносившимися по их сыну и брату. Она молча села рядом с Робертом и, немного подождав, осмелилась спросить: – Как он? Я узнала от папы, что ты звонила ему утром и сообщила. – Да, я посчитала, что Габриэлю следует знать, – по-прежнему с устремленным вдаль взглядом проговорила Сольвейг, – все-таки родная кровь. Я просто подумала, что он должен знать… Она, казалось, куда-то исчезает, и Линда только кивнула. – Его по-прежнему оперируют, – продолжила Сольвейг. – Нам известно лишь… что он может умереть. – Но кто? – спросила Линда с твердым намерением не позволить тете погрузиться в молчание прежде, чем получит ответ на то, что ее интересует. – Мы не знаем, – сказал Роберт. – Но кто бы этот подлец ни был, он за это поплатится! Он ударил по подлокотнику и ненадолго вышел из шокового состояния. Сольвейг промолчала. – А кстати, какого черта ты здесь делаешь? – спросил Роберт, только сейчас сообразив, насколько странно, что кузина, с которой они никогда напрямую не общались, явилась в больницу. – Я… мы… я, – пролепетала Линда, подбирая слова, чтобы описать их с Юханом отношения. К тому же ее удивило, что Роберт ничего не знает. Юхан, правда, говорил, что не рассказывал брату об их отношениях, но она все равно думала, что хоть что-нибудь он наверняка говорил. Если Юхан хотел сохранить их отношения в тайне, это свидетельствовало о том, насколько они, вероятно, были для него важны. Поняв это, она вдруг устыдилась. – Мы… немного общались, Юхан и я. – Она тщательно рассматривала свои ногти с идеальным маникюром. – Что? Общались? – Роберт посмотрел на нее растерянно. Потом он понял. – Вот оно что, вы общались… О’кей… – Он усмехнулся. – Ну надо же. Братец. Черт возьми, каков ловкач. – Затем, когда он вспомнил, почему они здесь, смех застрял у него в горле и на лицо частично вернулся шок. Проходили часы, а они все трое молча сидели в ряд в унылой комнате для ожидающих, и каждый звук шагов в коридоре заставлял их испуганно искать глазами врача в белом халате, который придет к ним с приговором. Сами того не зная, они все трое молились. ⁂ Когда рано утром позвонила Сольвейг, он сам удивился сочувствию, которое испытал. Вражда между семьями продолжалась так долго, что неприязнь уже стала второй натурой, но когда он услышал о состоянии Юхана, вся былая враждебность улетучилась. Юхан – сын его брата, его плоть и кровь, остальное перестало иметь значение. Тем не менее ехать в больницу казалось не совсем естественным. Почему-то это представлялось неким лицемерным жестом, и он был благодарен, когда съездить вызвалась Линда. Габриэль даже оплатил ей такси до Уддеваллы, хотя в обычных случаях считал езду на такси верхом экстравагантности. Габриэль в растерянности сидел за своим большим письменным столом. Весь мир, казалось, перевернулся с ног на голову, и становилось только хуже и хуже. Было такое ощущение, будто кульминация пришлась на последние сутки. Якоба забрали на допрос, обыск в Вестергордене, всю семью заставили сдавать кровь на анализ, и вот теперь Юхан в больнице, на грани жизни и смерти. Надежное существование, выстраиванию которого он посвятил всю жизнь, рушилось у него на глазах. Он смотрел на свое лицо, отражавшееся в висящем на противоположной стене зеркале, так, словно видит его впервые. В каком-то смысле так оно и было. Габриэль сам видел, насколько постарел за последние дни. Из взгляда ушла энергия, лицо покрылось морщинами озабоченности, а обычно тщательно причесанные волосы были всклокочены и утратили блеск. Приходилось признать, что он разочарован в самом себе. Он всегда представлял себя человеком, закаленным трудностями, на которого в тяжелые минуты могут полагаться остальные. Но вместо этого сильной из них двоих оказалась Лайне. Возможно, Габриэль на самом деле всегда это знал. Возможно, она тоже знала, но позволяла ему сохранять иллюзию, понимая, что так он будет счастливее. Его наполнило чувство спокойной любви, пребывавшее глубоко скрытым под его эгоцентричным презрением, а теперь получившее возможность вырваться наружу. Возможно, из всего этого бедствия все-таки произрастет что-то хорошее. Его размышления прервал стук в дверь. – Заходи. Лайне осторожно вошла, и он еще раз отметил, какая в ней произошла перемена. Исчезли нервное подергивание лица и беспокойное заламывание рук, она даже казалась выше ростом, поскольку выпрямилась. – Доброе утро, дорогая. Ты хорошо спала? Она кивнула и села в одно из кресел, предназначавшихся для приходивших к нему в кабинет посетителей. Габриэль посмотрел на нее изучающим взглядом. Круги вокруг глаз противоречили ее утвердительному ответу. Тем не менее она проспала более двенадцати часов. Накануне, когда она вернулась домой после того, как забрала Якоба из отделения полиции, он почти не успел с ней поговорить. Она только пробормотала, что очень устала и ушла спать к себе в комнату. Габриэль почувствовал: что-то готовится. Лайне ни разу не взглянула на него с тех пор, как вошла в комнату, а только пристально изучала свои туфли. У него в душе нарастало беспокойство, но сначала ему пришлось рассказать ей про Юхана. Она отреагировала с удивлением и сочувствием, но все же казалось, будто слова не полностью доходят до нее. Ее мысли занимало что-то настолько основополагающее, что даже избиение Юхана не могло заставить ее сосредоточиться на чем-то другом. Тут уже все аварийные лампочки замигали одновременно. – Что-нибудь случилось? Что-нибудь произошло вчера в полиции? Я вчера вечером разговаривал с Маритой, и она сказала, что они отпустили Якоба, а значит, полиция едва ли может иметь… – Он толком не знал, как продолжать. Мысли вертелись в голове со страшной скоростью, и он отбрасывал одно объяснение за другим. – Нет, с Якоба подозрения сняты полностью, – сказала Лайне. – Что ты говоришь! Но это же прекрасно! – Он просиял. – Как… что же тебя… Все то же мрачное выражение лица, и Лайне по-прежнему не смотрит ему в глаза. – Прежде чем мы перейдем к этому, есть еще кое-что, что тебе следует знать. – Она поколебалась. – Юханнес, он… он… Габриэль нетерпеливо заерзал в кресле. – Ну, что с Юханнесом? Речь об этом злосчастном вскрытии могилы? – Да, можно сказать, что да. – Новая пауза вызвала у Габриэля желание встряхнуть жену, чтобы заставить ее наконец сказать то, что она пытается сформулировать. Потом она сделала глубокий вдох, и слова полились из нее таким бурным потоком, что он едва мог расслышать, что она говорит. – Они рассказали Якобу, что исследовали останки Юханнеса и установили, что он не покончил с собой. Его убили. Габриэль выронил карандаш, который держал в руке, и тот упал на стол. Он посмотрел на Лайне так, будто она лишилась рассудка. – Да, я знаю, что это звучит полным безумием, – продолжила она, – но они явно совершенно уверены. Юханнеса кто-то убил.