– Когда Якоб болел лейкемией, ему пересадили костный мозг от деда Эфраима. Это означало, что кровь, производившаяся в Якобе после пересадки, имела ту же ДНК, что у донора, то есть у Эфраима. Иными словами, Якоб после этого имел в теле ДНК двух человек. ДНК деда в крови и собственную – в остальных частях тела. Поэтому, анализируя кровь Якоба, мы получили генетический код ДНК Эфраима. А поскольку на жертве Якоб оставил ДНК в форме спермы, этот образец содержал его первоначальный генетический код. Соответственно, коды не совпадали. По словам судмедэкспертов, статистическая вероятность того, что подобное может произойти, настолько мала, что почти невозможна. Но только почти… Мелльберг, похоже, наконец понял его рассуждение. Он удивленно покачал головой. – Чертова научная фантастика. Да, чего только не услышишь, Хедстрём! Ну, должен сказать, мы чертовски хорошо поработали над этим делом. Вчера мне позвонил лично начальник полиции Гётеборга и поблагодарил за отличное расследование, и мне оставалось только согласиться. Патрику было трудно счесть все это отличным, поскольку им не удалось спасти девушку, но он предпочел промолчать. Некоторые вещи складываются как складываются, и тут уж ничего не поделаешь. Последние дни выдались тяжелыми. Они занимались, в каком-то смысле, печальной работой. Он продолжал плохо спать, его мучили картины, спровоцированные эскизами и записями в книжке Юханнеса. Эрика взволнованно ходила вокруг него кругами, и он ощущал, как она тоже вертится рядом с ним по ночам. Но он почему-то не мог протянуть к ней руку. Ему требовалось унять это самому. Даже движениям ребенка в животе не удавалось пробудить у него ощущение благополучия, которое они всегда внушали ему раньше. Казалось, будто ему внезапно напомнили, как опасен внешний мир и какими злыми и безумными могут быть люди. Как он сможет защитить от всего этого ребенка? В результате он уклонялся от Эрики и ребенка. Уклонялся от риска когда-нибудь пережить боль, которую он видел на лицах Бу и Керстин Мёллер, когда стоял перед ними и, чуть не плача, сообщал им, что Йенни, к сожалению, мертва. Как может человек пережить такую боль? В самые мрачные минуты по ночам он даже обдумывал возможность бегства. Просто взять свои вещи и сбежать. Прочь от ответственности и обязательств. Прочь от риска, что любовь к ребенку станет оружием, которое приставят ему к виску и медленно спустят курок. Он, всегда являвшийся олицетворением верности долгу, впервые в жизни всерьез обдумывал возможность прибегнуть к трусливому выходу. В то же время он знал, что Эрика сейчас нуждается в его поддержке больше, чем когда-либо. Она в отчаянии от того, что Анна с детьми переехала обратно к Лукасу. Он знал это, но все равно был не в силах протянуть к ней руку. Перед ним продолжали шевелиться губы Мелльберга. – Да, я не вижу причин, почему бы нам не получить дополнительные ассигнования в следующем бюджете, учитывая высокую оценку, которую мы получили… «Бла-бла-бла, – подумал Патрик. – Поток бессмысленных слов. Деньги, почет, больше ассигнований и похвала от начальства. Бессмысленные мерила успеха». У него возникло желание взять свою чашку кофе и медленно вылить горячий напиток на аккуратно прикрытую волосами лысину Мелльберга. Просто чтобы заставить его замолчать. – Ну, твой вклад, разумеется, будет отмечен, – проговорил Мелльберг. – Я вообще-то сказал начальству, что ты оказывал мне в процессе расследования потрясающую поддержку. Только не напоминай мне об этом, когда подойдет время переговоров о зарплате. – Мелльберг захохотал и подмигнул Патрику. – Меня беспокоит только та часть, которая касается смерти Юханнеса Хульта. Вы по-прежнему не имеете представления, кто его убил? Патрик покачал головой. Они разговаривали об этом с Якобом, но тот, казалось, искренне пребывал в таком же неведении, как они. Это убийство по-прежнему числилось нераскрытым и, похоже, таковым и останется. – Если бы вы сумели закрыть эту дырочку тоже, вышла бы вишенка на торте. Ведь маленькая золотая звездочка рядом с оценкой «отлично» не повредит? – весело продолжил Мелльберг. Потом опять принял серьезный вид. – Я, разумеется, принял к сведению критику действий Эрнста, но, учитывая его выслугу лет, считаю, что мы проявим великодушие и закроем глаза на этот маленький инцидент. Несмотря ни на что, все ведь кончилось хорошо. Патрик вспомнил ощущения дрогнувшего на курке пальца, когда на линии стрельбы находились Мартин и Якоб. Державшая кофе рука задрожала. Как бы по собственному желанию она начала поднимать чашку и медленно вести ее в сторону прикрытой лысины Мелльберга. Стук в дверь заставил ее остановить движение. Вошла Анника. – Патрик, тебя к телефону. – Ты не видишь, что мы заняты? – прошипел Мелльберг. – Я все-таки думаю, он захочет ответить на этот звонок, – сказала Анника, многозначительно взглянув на Патрика. Он посмотрел на нее с удивлением, но она отказалась что-либо говорить. Когда они пришли к ней, Анника показала на лежащую на письменном столе трубку и деликатно вышла в коридор. – Черт подери, почему у тебя не включен мобильный?! Он посмотрел на телефон, висящий в чехле на поясе, и сообразил, что тот разрядился и не работает. – Он разрядился. А что такого? – Он не понимал, почему Эрика так возмущена. Она ведь могла позвонить ему через коммутатор. – Началось! А ты не отвечаешь ни по стационарному телефону, ни по мобильному, и тогда… – Что значит «началось»? – растерянно перебил он ее. – Что началось? – Роды, идиот! Начались боли, и отошли воды! Ты должен меня забрать, надо немедленно ехать! – Но ведь он должен появиться только через три недели? – Он по-прежнему пребывал в растерянности. – Ребенок явно об этом не знает, и он появится сейчас! – Послышались короткие гудки. Патрик застыл на месте с трубкой в руке. Губы стали расплываться в глупой улыбке. Его ребенок на подходе. Их с Эрикой ребенок. На трясущихся ногах он выбежал к машине и несколько раз растерянно подергал ручку дверцы. Кто-то постучал ему по плечу. Позади него стояла Анника с ключами от машины в руке. – Наверное, будет быстрее, если ты сперва отопрешь машину. Он выхватил у нее ключи, быстро помахал ей рукой, до отказа нажал на газ и помчался в направлении Фьельбаки. Анника посмотрела на оставшиеся на асфальте черные следы шин и со смехом пошла обратно на свое место. Август 1979 года Эфраим был озадачен. Габриэль продолжал упорно утверждать, что видел с исчезнувшей девушкой Юханнеса. Он отказывался этому верить, но в то же время знал, что Габриэль никогда не лжет. Правда и порядок для него важнее собственного брата, и поэтому Эфраиму было так трудно отмахнуться от этого. Он твердо держался за мысль, что Габриэль просто-напросто обознался. Его в сумеречном освещении подвело зрение, или обманули образовавшиеся тени, или что-нибудь подобное. Он сам слышал, насколько нереалистично это звучит. Однако он знал и Юханнеса. Его беспечный, безответственный сын шел по жизни играючи. Разве он способен кого-нибудь убить? Опираясь на трость, он направился из господской усадьбы в Вестергорден. На самом деле трость ему не требовалась, физическая форма у него, по его собственному мнению, не уступала двадцатилетнему, но он считал, что это выглядит стильно. Трость и шляпа придавали ему подобающий помещику вид, и он пользовался ими при любом удобном случае. Его мучило, что Габриэль с каждым годом все больше отдаляется от брата. Он знал, что Габриэль считает, будто он отдает предпочтение Юханнесу, и, по совести говоря, возможно, так оно и было. Просто иметь дело с Юханнесом было намного легче. Его шарм и открытость давали возможность обращаться с ним с мягкой снисходительностью, что позволяло Эфраиму чувствовать себя патриархом в правильном смысле этого слова. Юханнеса он мог сурово наставлять, благодаря ему он ощущал себя нужным, хотя бы для того, чтобы возвращать сына с небес на землю – ведь за ним постоянно бегало столько женщин. С Габриэлем все обстояло по-другому. Он всегда смотрел на него с презрением, что вынуждало Эфраима обходиться с ним с неким холодным превосходством. Он знал, что во многом виноват сам. В то время как Юханнес скакал от радости каждый раз, когда он проводил новую службу, где использовал мальчиков, Габриэль сжимался и увядал. Эфраим видел это и понимал, какую берет на себя ответственность, но делал это ради их же блага. После смерти Рагнхильд им оставалось рассчитывать только на его красноречие и шарм, чтобы не умереть с голоду. Благодаря счастливой случайности у него оказался такой природный дар, что все закончилось следующим: полоумная вдова Дюблинг завещала ему поместье и свое состояние. Габриэлю все-таки следовало бы побольше смотреть на результат, вместо того чтобы постоянно терзать его укорами за свое «ужасное» детство. Правда заключалась в том, что не приди ему в голову гениальная мысль использовать мальчиков на службах, они бы сегодня ничего этого не имели. Никто не мог устоять перед двумя очаровательными мальчиками, которые благодаря Божьему промыслу обрели дар исцелять больных и увечных. В сочетании с харизмой и даром красноречия, которыми обладал он сам, они были непобедимы. Эфраим знал, что по-прежнему считается в мире автономной церкви[25] легендарным миссионером, и его это невероятно радовало. Ему также нравилось, что народная молва наделила его вторым именем или, если угодно, прозвищем: Проповедник. Однако его удивило, с каким огорчением Юханнес воспринял новость о том, что он перерос свой дар. Для Эфраима это был легкий способ покончить с обманом, и для Габриэля это тоже стало большим облегчением. А Юханнес горевал. Эфраим все время собирался рассказать им, что это просто была его придумка, и что люди, которых они «исцеляли», были совершенно здоровыми людьми, которым он приплачивал за участие в спектакле. Но по мере того как шли годы, он начал сомневаться. Юханнес иногда казался таким неуравновешенным. Поэтому Эфраим очень беспокоился по поводу этой истории с полицией и допросами Юханнеса. Он производил впечатление человека более сильного, чем на самом деле, и Эфраим не был уверен в том, как это на него повлияет. Поэтому ему пришло в голову прогуляться до Вестергордена и немного поговорить с сыном. Прощупать, как тот со всем этим справляется. Губы Эфраима тронула улыбка. Неделю назад из больницы вернулся Якоб и часами просиживал у него в комнате. Он очень любил внука. Ему удалось спасти внуку жизнь, что навеки соединило их особой связью. Зато провести его было не так легко, как они думали. Габриэль, может, и верил, что Якоб его сын, но он-то, Эфраим, видел, что имеется на самом деле. Конечно же, Якоб – сын Юханнеса, он читал это в глазах Юханнеса. Ну да ладно, в это ему вмешиваться незачем. Но мальчик стал его отрадой на старости лет. Роберта и Юхана он, правда, тоже любил, но они были еще такими маленькими. Больше всего ему в Якобе нравились его умные рассуждения и то, с каким энтузиазмом он слушал истории Эфраима. Якоб обожал истории о том, как Габриэль и Юханнес были маленькими и повсюду с ним разъезжали. Он называл их «целительными историями». «Дедушка, расскажи целительные истории», – просил он каждый раз, когда приходил его навестить, и Эфраим ничего не имел против того, чтобы вновь окунуться в те времена. Как же им бывало весело! И ничего страшного, что он немного приукрашивал. Он взял в привычку завершать рассказы драматической театральной паузой, а потом указывал костлявым пальцем Якобу на грудь и говорил: «И ты, Якоб, тоже обладаешь этим даром. Где-то глубоко внутри он ожидает, чтобы его вызвали». Мальчик обычно сидел возле его ног с вытаращенными глазами и широко раскрытым ртом, и Эфраиму очень нравилось наблюдать его восхищение. Он постучался в дверь дома. Никто не откликнулся. Стояла полная тишина, и, казалось, Сольвейг и мальчиков тоже нет дома. Ребят обычно слышно за несколько километров. Из амбара донесся какой-то звук, и Эфраим пошел туда, чтобы посмотреть. Юханннес возился с комбайном и заметил Эфраима, только когда тот уже стоял прямо перед ним. Он подскочил. – Вижу у тебя много дел? – Да, надо тут кое с чем разобраться. – Я слышал, тебя опять вызывали в полицию, – сказал Эфраим, имевший обыкновение переходить прямо к делу. – Да, – кратко ответил Юханнес. – Что им понадобилось на этот раз? – Разумеется, опять вопросы о показаниях Габриэля. – Юханнес продолжал заниматься комбайном и не смотрел на Эфраима. – Ты ведь знаешь, что Габриэль не хотел тебе навредить. – Знаю. Он такой, какой есть. Но это все равно не меняет дела. – Верно, верно. – Эфраим покачивался на пятках, не зная, как лучше продолжить. – Правда, приятно видеть юного Якоба опять на ногах? – произнес он, пытаясь найти нейтральную тему для разговора. Лицо Юханнеса озарила улыбка. – Чудесно! Будто он и не болел вовсе. – Он встал и посмотрел отцу в глаза. – Отец, я всю жизнь буду тебе за это благодарен. Эфраим только кивнул и удовлетворенно провел рукой по усам. – Отец, если бы ты не смог спасти Якоба, – осторожно проговорил Юханнес. – Как ты думаешь… – Он засомневался, но потом решительно продолжил, словно боясь успеть передумать. – Как ты думаешь, я сумел бы тогда вновь обрести дар? Я имею в виду, чтобы исцелить Якоба? Вопрос заставил Эфраима отпрянуть от удивления. Он с испугом понял, что создал более серьезную иллюзию, чем хотел. Раскаяние и чувство вины зажгли в нем в качестве защиты искру злобы, и он агрессивно набросился на Юханнеса. – Как можно быть таким дураком, мальчик! Я думал, что ты рано или поздно достаточно повзрослеешь, чтобы понять правду, и мне не придется тебе ее рассусоливать! Все это было не всерьез! Никто из тех, кого вы с Габриэлем «исцеляли», – он изобразил пальцами кавычки, – не был болен. Они получали деньги! От меня! – Он выкрикивал слова, и следом в воздух вылетали капли слюны. На секунду он задумался над тем, что же он наделал. Краска полностью ушла с лица Юханнеса. Он раскачивался, точно пьяный, и на мгновение Эфраим испугался, что сына хватит какой-нибудь удар. Потом Юханнес тихо, едва слышно, прошептал: – Значит, я убил девушек напрасно. Все вместе – страх, вина, раскаяние – взорвалось в Эфраиме и загнало его в темную, черную дыру, где ему ничего не оставалось, кроме как дать каким-то образом выход охватившей его боли. Его кулак размахнулся и со всей силы угодил Юханнесу в подбородок. Словно в замедленной съемке, Эфраим увидел, как Юханнес с удивлением на лице падает навзничь на металл комбайна. Когда затылок Юханнеса наткнулся на жесткую поверхность, по амбару эхом разнесся звук глухого хлопка. Эфраим в ужасе смотрел на безжизненно лежавшего на земле Юханнеса. Он опустился на колени и отчаянно пытался нащупать пульс. Ничего. Он приложил ухо ко рту сына в надежде услышать хоть самый слабый звук дыхания. По-прежнему ничего. Медленно пришло понимание, что Юханнес мертв. Пал от руки отца. Его первым импульсом было бежать, звонить, звать на помощь. Потом включился инстинкт выживания. А Эфраим Хульт был большим специалистом по выживанию. Если позвать на помощь, придется объяснять, почему он ударил Юханнеса, а это надо любой ценой сохранить в тайне. Девушки мертвы, и Юханнес тоже. Каким-то библейским образом правосудие свершилось. Сам он не испытывал ни малейшего желания провести последние дни в тюрьме. Доживать жизнь с сознанием того, что он убил Юханнеса, станет для него достаточным наказанием. Он решительно начал подготовительную работу по сокрытию своего преступления. Слава богу, кое-кто задолжал ему услуги. ⁂ Он обнаружил, что вполне доволен жизнью. Врачи давали ему не более полугода, и он, по крайней мере, получил возможность провести эти месяцы в тишине и покое. Конечно, он скучал по Марите и детям, но им разрешили каждую неделю навещать его, а время в промежутках он проводил в молитве. Он уже простил Бога за то, что Он в последний момент покинул его. Иисус ведь тоже стоял в Гефсиманском саду, взывая к небесам, и спрашивал Отца своего, почему тот покинул его, вечером накануне дня, когда Бог принес в жертву своего единственного сына. Если Иисус мог простить, то может и Якоб. Бóльшую часть времени он проводил в больничном саду. Он знал, что остальные заключенные его избегают. Они все были за что-нибудь осуждены, большинство за убийства, но по какой-то причине остальные считали его опасным. Они не понимали. Якоб не получал удовольствия, убивая девушек, и делал это не ради самого себя. Это было его долгом. Эфраим объяснил ему, что он, как и Юханнес, особенный. Избранник. Его обязанностью было распорядиться наследством и не дать себе зачахнуть от болезни, упорно пытавшейся его уничтожить. И он не сдавался. Не мог сдаться. В последние недели он пришел к пониманию того, что способ, к которому они с Юханнесом прибегли, возможно, был ошибочным. Они пытались найти практический способ вернуть себе дар, но, наверное, свыше было задумано не так. Возможно, им следовало начинать поиски внутри. Молитвы и покой помогли ему сосредоточиться. Постепенно ему все лучше и лучше удавалось достигать медитативного состояния, в котором он чувствовал, что приближается к исходному плану Бога. Он ощущал приток энергии. В таких случаях он всем телом трепетал от предвкушения. Скоро он сможет начать пожинать плоды вновь обретенного знания. Он, конечно, еще больше сожалел о бесполезно загубленных жизнях, но, учитывая непрекращающуюся войну между злом и добром, девушки представлялись необходимыми жертвами. Послеобеденное солнце пригревало его на садовой скамейке. Сегодняшняя молитва отличалась особой силой, и ему казалось, будто он сам сияет не меньше солнца. Посмотрев на руку, он увидел, что ее окружает тонкая полоска света. Якоб улыбнулся. Началось. Рядом со скамейкой он увидел голубя. Тот лежал на боку, и природа уже начала возвращать его себе и превращать в почву. Голубь лежал неподвижный и грязный, с глазами, затянувшимися белой пеленой смерти. Якоб с волнением наклонился вперед и принялся изучать его. Это – знак. Якоб встал со скамейки и присел рядом с голубем на корточки. Он с нежностью изучал его. Рука пылала так, будто у него во всем теле горел огонь. С дрожью он поднес указательный палец правой руки к голубю и легонько прикоснулся к взъерошенному оперению. Ничего не произошло. Разочарование угрожало захлестнуть его, но он заставил себя остаться на том месте, куда его обычно приводили молитвы. Через мгновение голубь вздрогнул. Следом у голубя дернулась неподвижная нога. Потом все произошло одновременно. Перья вновь обрели блеск, белая пелена на глазах исчезла, голубь поднялся на ноги и, сильно взмахнув крыльями, устремился в небо. Якоб довольно улыбнулся. Возле выходящего в сад окна стоял доктор Стиг Хольбранд и наблюдал за Якобом вместе с интерном Фредриком Нюдином, который проходил в судебно-психиатрическом отделении практику. – Это Якоб Хульт. Он представляет собой особый случай. Терзал двух девушек, чтобы попробовать их исцелить. Они умерли от ран, и он осужден за убийства. Сюда его направили после судебно-психиатрической экспертизы, и кроме того, у него неоперабельная опухоль мозга.