– Он уехал на некоторое время. – А мне нельзя поехать к нему и жить с ним? – К сожалению, нет, туда, где он, пускают только мальчиков. Но я уверена, что Бобби скоро вернется домой. – А мне можно увидеться с Элис? – Мы поговорим об этом позднее. Давай оденем тебя. Я попрошу медсестру собрать твои вещи. Когда женщина вышла, Эмма посмотрела на Нелл и ласково улыбнулась: – Ты уже уезжаешь, Нелл? – Похоже, да, – ответила Нелл, вытирая слезы ночной рубашкой и выбираясь из постели на дрожащих ногах. Она взяла плюшевого мишку, которого ей подарила женщина, и приблизилась к Хизер, которая выглядела очень бледной. – Спасибо, что заботилась обо мне, Хизер. Я очень надеюсь, что скоро ты поправишься. – Нелл положила мишку рядом с подругой. Хизер кивнула: – Спасибо, Нелл. Напишешь мне? Теперь ты так хорошо пишешь. – Обязательно. – Вот, Нелл, держи. Не хочешь задвинуть занавеску, пока будешь одеваться? – Женщина вернулась, улыбаясь ей. Нелл натянула одежду, которую отец складывал для нее, и почувствовала, что от вещей все еще пахнет Домом викария – мылом после того, как Бобби постирал их в ванне, и немного дымом, потому что они сохли около очага. Маленькая частичка дома. – Мы будем очень скучать по Нелл, – сказала Эмма женщине по другую сторону занавески, пока Нелл натягивала через голову шерстяной джемпер. – Она милая девочка. Можно узнать ваш адрес, чтобы Хизер могла написать ей? Последовала долгая пауза. Наконец женщина ответила: – Конечно, это будет замечательно. Коттедж «Тисовое дерево», Кингстон. – А как ваше имя? – Ах да. Меня зовут Дороти, Дороти Новелл. Глава двадцать четвертая Белла Январь 1946 года – Где мой сын? – Белла впилась взглядом в офицера за стойкой полицейского участка Льюиса. Ее только что освободили после невыносимо долгой, неудобной ночи в камере за неуважение к суду. – Он со своим опекуном, – ответил он, оторвавшись от своих бумаг. – С опекуном? Он мой сын, как вы позволили кому-то другому забрать его? – Белла пыталась говорить спокойно. – Он сказал, что приходится дедушкой мальчику, – пояснил полицейский. – Я его мать! – воскликнула Белла. – Вы не имели права отдавать его без моего согласия! – Вы бы лучше подумали о сыне до того, как оскорблять судью, председательствующего по делу вашей матери. На вашем месте я был бы благодарен – мальчика поместили бы в детский дом, если бы не его дед. – Я не оскорбляла судью, – возразила она, глядя на полицейского. Белла понимала, что совершенно бессильна. Если она устроит сцену, ее могут снова арестовать, и тогда у нее не будет никаких шансов вернуть Альфи прежде, чем Уилфред Хилтон отправит его куда-нибудь, где она никогда его не найдет. Белла вышла на улицу, щурясь от зимнего солнца, и посмотрела на дорогу, ведущую к зданию суда, вспоминая свои последние минуты с матерью. Не известно, сберегла ли Тесса смертоносные ягоды белладонны, которые она ей сунула, но это был последний акт любви, свидетельствующий о том, что дочь понимает всю глубину боли матери. Это было самое трудное решение, какое Белле приходилось принимать в жизни, но, проведя всего одну ночь в холодной, сырой, вонючей камере, она осознала, что оно было правильным. Белла надеялась попасть в Тисовое поместье и забрать Альфи. Но как? В доме полно слуг, и Уилфред наверняка позаботится, чтобы его спрятали там, где она не смогла бы найти его. Белла опустилась на ступеньки полицейского участка, прижав к груди колени, пытаясь укрыться от мира, с которым не могла справиться. Она не знала, как долго просидела там, но когда подняла голову, то почувствовала, что очень замерзла. Белла взглянула на башенные часы наверху. Ей пора было поскорее возвращаться в Портсмут, иначе работодатель не примет ее обратно и она окажется на улице. У нее не было денег на билет. Белла нуждалась в матери, она совершенно растерялась без нее. – Мисс Джеймс! – раздался женский голос с верхней ступеньки лестницы. – Извините, что беспокою вас. Я сидела в кафе через дорогу, ждала, когда вас отпустят. Хотите позавтракать? Вы, наверное, голодны. Белла узнала девушку, но не могла вспомнить, откуда она. – Кто вы? – Мы встречались вчера, в здании суда. Меня зовут Милли Грин. Я репортер из «Сассекс таймс». – Девушка согревала дыханием замерзшие руки, переминаясь с ноги на ногу. – Вчера я присутствовала в зале, когда вы говорили о своей матери и докторе Дженкинсе. Я надеюсь, что вы обсудите со мной это дело и изложите свою версию событий. Теперь, когда суд закончился, мы можем это напечатать. Мне известно, что она всегда заявляла о своей невиновности. Белла покачала головой: – Если суд завершился, то какой в этом смысл? Ее признали виновной, чтобы вы знали, если вас не было на оглашении приговора. – Я находилась там, мисс Джеймс, каждый день. Слышала то, что вы сказали, и верю вам. Наши читатели тоже поверят. Ваша мама достойна того, чтобы ее голос был услышан. И еще остается шанс на апелляцию. Особенно если мы начнем кампанию поддержки. Давайте зайдем в помещение и погреемся? Белла кивнула, ослабев от холода и голода. Она медленно встала, кутаясь в материнскую шаль. Они пересекли дорогу и вошли в небольшое уютное кафе. – Будете чай с тостами? – спросила Милли. – Просто чай, спасибо. Белла выдвинула стул и опустилась на него. Звякнул колокольчик над дверью, и она подняла голову, глядя на вошедшую молодую семью – красивую женщину с мужем и маленькой девочкой. У мужа не было одной ноги ниже колена, и он с трудом передвигался на костылях. Мужчина тихо ругнулся, когда дверь качнулась на него, и дочь испуганно посмотрела на отца, а затем спряталась за матерью. Белла отодвинула стул с его пути, и он поднял глаза и поблагодарил ее взглядом – тусклым и безжизненным. – Вот, пожалуйста, – произнесла Милли, принеся чайник и наливая Белле чашку. Белла взяла чашку, сделала глоток. Чай оказался слишком горячим, но было приятно держать в руках что-то теплое. Она постепенно успокаивалась. – Спасибо, – тихо сказала она. – Я и не знала, что существуют женщины-репортеры. – Ну, нас не так уж много, – откликнулась Милли, снимая пальто и вешая его на спинку стула, прежде чем сесть. – Меня посылают в суд освещать криминальные истории только потому, что слишком много репортеров-мужчин не вернулись с фронта. До войны я вела женские колонки или писала про местные праздники и Женский институт. Белла кивнула: – После окончания войны многим женщинам трудно вернуться к прежней жизни. Милли помолчала. – Я очень сожалею о приговоре вашей матери. Белла крепче сжала чашку, пока тепло растекалось по ее замерзшим пальцам. Наконец она подняла глаза. – Моя мать не причиняла вреда Эвелин Хилтон, – произнесла Белла. – Она всегда верила в естественные роды, позволяя природным процессам идти своим чередом. Мама никогда так не порезала бы Эвелин. Она считала, что нужно подождать, пока ребенок не будет готов появиться на свет. Мама могла сидеть в ожидании всю ночь, порой целыми сутками. – Белла снова почувствовала, как к глазам подступают слезы. – Она не выживет в тюрьме, это то же самое, что смертный приговор. Молодая журналистка достала блокнот из кармана пальто и порылась в другом в поисках карандаша. – У вас есть какие-нибудь доказательства ее невиновности? – Если бы вы знали мою мать… Сотни женщин поручились бы за нее, но адвокат заявил, что она не хочет, чтобы кто-либо из них давал показания. Не знаю почему, но для матери это типично – заботиться о других больше, чем о себе. – Белла попыталась отогнать от себя образ матери на скамье подсудимых, глядя, как Милли начинает записывать. – Дело не только в Эвелин Хилтон. Это касается врачей, пытающихся вытеснить повитух из бизнеса, поскольку теряют из-за них сотни фунтов заработка в год. Их цель – дискредитировать профессию акушерок, связать их ограничениями и требованиями, чтобы они передавали заботу о роженице врачу в сложных случаях. А именно тогда женщины, подобные моей матери, вступают в свои права. – Продолжайте, – попросила Милли, собирая свои длинные рыжие волосы в пучок на макушке, чтобы не мешали писать. Белла покачала головой и посмотрела в окно на промозгло-холодное утро. – В первую очередь осложнения часто возникают из-за врачей. Они заставляют женщин рожать детей, лежа на спине, с ногами в стременах. Используют вызывающие боль инструменты в медицинских условиях, где женщин не слушают, где им страшно. У врачей не хватает терпения: они выпускают женщинам воды, когда ребенок еще не готов появиться на свет; вытаскивают детей щипцами, а не поворачивают их в утробе матери. Они не желают сидеть возле постели женщины день и ночь, разговаривая с ней, успокаивая ее. Они хотят появиться в самый последний момент, принять ребенка и присвоить себе все заслуги. Милли быстро строчила в блокноте. – Каким же образом все это имеет отношение к смерти Эвелин Хилтон? – Эвелин попросила, чтобы моя мать присутствовала при родах, но ее муж, Уилфред Хилтон, воспротивился, ему нужен был врач. Когда выяснилось, что ребенок идет ножками вперед и дело плохо, доктор Дженкинс в панике послал за моей матерью. – Доктор Дженкинс сам пригласил вашу маму? – удивилась Милли Грин.