– Понял. Но проблема в том, чтó именно я понял. Откуда ты знаешь, отчего она улыбнулась? Может, что-нибудь там случилось: например, они задели друг друга, или что-нибудь упало, или они зацепились куртками… – Нет, к сожалению. – Энрико качает головой. – Это был как бы сигнал. Было видно, что у них есть какие-то секреты и этот фильм навел их на какую-то общую мысль. Потом мы все пошли ужинать, и больше ничего такого не случилось… – Прости меня, Энрико, но тут очень трудно что-то такое понять… – Да? А помнишь сцену, когда Ричард Гир замечает, что его жена не знает, во что одеться: она поставила две пары обуви под стул, на который положила платье? – Да, кажется, помню. – Ну так вот. На прошлой неделе у Камиллы под стулом было две пары обуви. – Может, одну она забыла с прошлого раза. – Нет, Камилла никогда ничего не забывает. – Ну, значит, она просто не знала, что надеть. Но теперь уж я точно ничего не понимаю… если женщина не может решить, что надеть, она уже шлюха? – Что ты сказал? – Да я просто так сказал, я уже обалдел от всей этой истории! Я совсем ничего не понимаю! В любом случае я уже не могу позвонить Елене. Мы целых два месяца не виделись, и вдруг я ей позвоню и скажу: привет, извини, а что там у Камиллы за история на стороне? – Да нет, конечно же нет! Я не собирался просить тебя об этом! – Тогда что? – Просто хотел сказать тебе, как мне плохо. – Слушай, Энрико, давай спокойно все обсудим. Как у вас обстоят дела? – Хорошо. – То есть? – Не так уж и хорошо. – В смысле? – То есть я ревную, безумно ревную, то есть дела обстоят ужасно. – Хорошо, хорошо, но вам хорошо вместе, в общем, у вас есть секс? – Да. – Часто? Больше стало? Меньше? – Как всегда. Алессандро на мгновение вспоминает последний раз, когда он был с Еленой. Она была прекрасна, восхитительна, ласкова и в то же время горяча, полна желания; она страстно целовала его, целовала пальцы его рук, потом – всего его, умирая от желания. А потом ушла, оставив записку. Он качает головой и снова мысленно возвращается к проблемам друга, а тот смотрит на него растерянно. – О чем ты думаешь? – Ни о чем. – Алекс, скажи мне это; ты, наверное, не понял, насколько мне плохо: любые недомолвки сводят меня с ума! Алессандро фыркает: – О том, как я последний раз занимался любовью с Еленой, если тебе интересно. – А-а-а. Ну, а у нас с Камиллой секс всегда был такой, как бы сказать, спокойный. Но в последнее время что-то изменилось. Кажется, она стала более… более… – Более – что? – Ну, более похотливая, что ли… – Может быть, у нее проблем по жизни меньше стало или, может, хочет ребенка. – Она принимает противозачаточные. – Слушай, по-моему, ты напрасно волнуешься. Кажется, все у вас хорошо. Если ты хочешь ребенка, скажи ей об этом, пусть она перестанет принимать таблетки. – Я уже говорил. Она сказала, что подумает. – Вот видишь… она не сказала – нет. Она сказала, что подумает, это уже кое-что, ведь здорово родить малыша! Понятно, это очень важный шаг, это привяжет тебя к женщине крепче, чем любой брак. Навсегда. И в ту самую минуту, когда Алессандро произносит это, он вдруг осознает, насколько это важно, как ему самому этого не хватает и сколько раз уже ему говорили об этом и мама, и обе сестры. И даже отец. И все его друзья. Даже коллеги по работе, те, что в счастливом браке и имеют детей. Энрико выводит его из этих размышлений: – Она каждый день приходит и отключает у телефона звук. – Может, она никого не хочет слышать. Она же работает со специалистами по торговому праву, они только о деньгах болтают. – Она и на сообщения звук выключает. Алессандро нетерпеливо ворочается в кресле. – Что ты хочешь, чтобы я сделал? Скажи мне, Энрико. – Я хотел бы попросить тебя сходить сюда. – Он вынимает из кармана мятый лист, вырванный из «Желтых страниц», расправляет его и кладет перед Алессандро так, чтобы тот мог прочесть: «Тони Коста. Агентство расследований. Неопровержимые доказательства неверности супругов. Максимальная тактичность, минимальные цены». Алессандро качает головой: – Но почему ты именно так хочешь? – Я долго думал, у меня нет другого выхода. В общем, мой единственный выход – это ты. Мне никогда не хватит смелости туда пойти, подняться на какой-то там этаж, разговаривать с этим Тони. Я уже сейчас представляю, как он на меня будет смотреть, как будет усмехаться в усы. – А про усы-то откуда ты знаешь? – У сыщиков всегда усы. Это чтобы их нигде не узнавали; не знаешь, что ли? В общем, он подумает: ну вот, еще один кретин. Которому изменяют и благодаря которому пополняется мой счет. Ладно, думает Алессандро, разглядывая листок: тут написано – минимальные цены, может, хоть сэкономить удастся. – Хорошо, Энрико. Я съезжу туда. Только ради тебя. – Спасибо, я уже лучше себя чувствую, правда… – Надеюсь только, что ты об этом не пожалеешь и что от этого не пострадает наша дружба. – Почему она должна пострадать? Я знаю, что всегда могу на тебя положиться. Это будет еще одно тому доказательство. – Нет, Энрико, я говорю это только потому, что часто друг, из самых лучших побуждений, может навредить. Если по моей вине между вами случится что-то плохое… – Ревность гасит любовь, как пепел гасит пламя, так говорила Нинон Ланкло[12]. Но ко мне это не подходит. Я без ревности много лучше бы себя чувствовал. И что бы ты ни узнал, мы все равно останемся друзьями. – Надеюсь. И еще надеюсь, что этот Тони ничего такого не обнаружит. Энрико, уже совсем успокоившись, оглядывает кабинет: – Знаешь, а ты неплохо здесь устроился. Я ведь никогда у тебя не был. Раньше не было нужды… Алессандро поднимается с кресла. – Да и теперь особой нужды не было. Ты просто зашел ко мне, хотел сделать приятный сюрприз. – Знаешь, что мне больше всего нравится в тебе? Что ты всегда спокоен и готов помочь другу. Я здорово у тебя расслабился. С удовольствием бы все утро у тебя здесь провел… – Шутишь, что ли? Ты просто не знаешь, что у меня тут происходит… ты пришел в самый тяжкий момент всей моей профессиональной жизни! – Ну, по крайней мере, в личной-то у тебя спокойно… – Даже не знаю, в какой у меня хуже… – Даже вчера, когда ты объявил нам, что расстался с Еленой, ты был так спокоен. – Вот именно: если здесь у меня будут проблемы, пойду в актеры. – Что, у тебя серьезно все так плохо? – Плохо – слабо сказано…