Молодую директрису музыкалки звали Елизаветой Назаровной, и Олесе она совсем не обрадовалась. Синий костюм и недовольное выражение лица делали ее похожей больше на управдомшу, чем на музыканта. – Зачем такие сложности? Вы тратите время, учеников вызвать пришлось, попросили бы, я бы отобрала лучших. Я же их знаю. Подтекстом читалось: а ты-то что можешь в этом понять? – Раз уж я здесь и предварительный отбор, насколько я понимаю, вы уже сделали, давайте я все же сама послушаю. – Как скажете, – поджала губы директриса. – Пойдемте. Зал на втором этаже. – Думаю, нам нужны двое пианистов и одна скрипка, – сообщила Олеся, устраиваясь в первом ряду. – Причем скрипка желательно соло, без аккомпаниатора. – А духовые? А народники? – возмутилась Елизавета Назаровна. – И почему скрипка? Почему не виолончель? – Виолончель в нашем помещении будет выглядеть смешно, у нас же не концертный зал, там даже сцена не предусмотрена, просто освобождаем часть помещения. Нет, виолончель не годится, поверьте. Духовые, пожалуй, тоже нет, там акустика своеобразная, библиотека же. Вот народники – да, может быть. – А почему скрипка без аккомпанемента? – Мы ведь детей показываем, а аккомпаниаторы у вас, я так понимаю… – она не договорила, рассчитывая, что директриса и так поймет: профессиональный аккомпаниатор в мини-концерт вписывается не очень. – Хм, – та поглядела на Олесю уже без прежнего пренебрежения. – Пожалуй, тут вы правы. Но ведь можно на аккомпанемент одного из учеников посадить? – Без практики? – Олеся демонстративно приподняла бровь, почти усмехаясь: директриса могла сколько угодно презрительных взглядов кидать, но Олеся чувствовала себя на своем поле, и ей совсем не было страшно, скорее весело. – Впрочем, если у вас есть сложившиеся дуэты, почему бы и нет, это может быть… неплохо. Кстати, вы даже не спросили про фортепиано. Но могу заверить, инструмент, хоть и не концертный, но состояние вполне приличное, настройщик весной приходил. – Вы, случайно, не преподаете? – спросила вдруг директриса. – Нет. И не случайно. И не играю давно. Но помнить помню, конечно. – У кого вы учились? – У Риммы Федоровны. Но диплом не получила, травма. – У Риммы Федоровны? – переспросила директриса совсем другим тоном. – Но… – она на мгновение замялась. – Вы ведь могли в ЦМШ обратиться, почему к нам? Мы ведь обычная районная музыкалка. Наверняка в ЦМШ к вам… – Елизавета Назаровна… – Олеся тоже запнулась. Упоминание о давно оставленном позади прошлом укололо неожиданно больно, пусть и не училась она в центральной музыкальной школе, все равно больно. – Елизавета Назаровна, я не поддерживаю старых контактов. И… мне не хотелось афишировать их перед Эльвирой Валерьевной. – Понимаю, – директриса покачала головой. – Простите, я не хотела вас задеть. Что ж, тогда я, пожалуй, подкорректирую свой список кандидатур, – продолжила она куда более дружелюбно, даже улыбкой Олесю одарила, не то чтобы извиняющейся, но не без того. – Проверить меня хотели? – Олеся тоже улыбнулась. – Думаю, это уже не требуется. Не обижайтесь, к нам, знаете, такие… организаторы иногда приходят… – Она безнадежно махнула рукой, но на Олесю при этом глядела уже совсем иначе, словно зачислив ее в клан «своих». – За что ж тут обижаться? – Олеся пожала плечами. – Может, приступим? Время идет, дети наверняка нервничают. Очаровательную светловолосую скрипачку из предвыпускного класса, которой директриса явно гордилась, Олеся забраковала. Спору нет, девочка была хороша, но… Даже слишком хороша. Вспомнилось, как Герман кружил ее саму перед зеркалом и восхищался: тоненькая, светленькая… идеальное воплощение женственности! И Катенька – как раз такая же. Может, и нет оснований для тревоги, не настолько же Герман идиот, чтоб связываться с несовершеннолетней. Но он ведь может ее просто… пригреть? В мецената поиграть. Приручить. А как подрастет… Нет уж, Олеся костьми тут ляжет, но не даст ему эту Катеньку увидеть. И да, она придиралась на пустом месте, обидела девочку ни за что, и да, ей за это не стыдно. Елизавета Назаровна, когда Олеся выбрала вместо Кати толстенькую угреватую Настю (еще и брюнетку), возражать, однако, не стала. Тем более что Настя второй год практиковалась с тощим четырнадцатилетним пианистом Костей. – Что ж, думаю, тут как раз два номера. Скрипка с аккомпанементом плюс фортепиано отдельно. И да, думаю, Моцарт и Рахманинов вполне подойдут, – резюмировала Олеся. Народники же заставили ее зависнуть. Прелестнейшее трио балалаечников – совсем крохотных, не старше десяти. И потрясающая, абсолютно потрясающая гитаристка. Даже не блондинка! Но – как и скрипачка, почти взрослая, тоненькая, хрупкая и невероятно хорошенькая. Нет. Не стоит рисковать. – Думаю, возьмем балалаечников. Младшие всегда вызывают всеобщее умиление. А для них это будет полезный опыт. И, Елизавета Назаровна, вы не будете против, если я по школе немного погуляю? – Ностальгия? – понимающе улыбнулась та. – Что-то вроде, – призналась Олеся, стараясь гладить правую, опять занывшую руку так, чтобы это не было заметно. Пять лет назад – Олеся, что у тебя с руками? – Римма Федоровна требовательно приподняла бровь. Девушка натянула пониже рукава нежной кашемировой (подарок Германа!) водолазки: – Ничего, Римма Федоровна, просто у меня очень нежная кожа, едва заденешь – сразу синяк. – Что-то раньше такого не было, – та укоризненно покачала головой. – В целом я довольна, ты явно выходишь на новый уровень. Но будь, пожалуйста, осторожнее. Осторожнее не получалось. Не всегда получалось. Нежность новогодней ночи постепенно сменялась все большей и большей жесткостью. – Ты же моя? – жарко шептал Герман. И Олеся следовала за ним. А как иначе? Неужели она окажется недостаточно страстной для него? Если ему нравятся жесткие захваты или даже напрочь разорванное белье – почему нет? А синяки – что синяки? Сойдут. – У тебя такая нежная кожа, что следы остаются, наверное, даже от взгляда, – шептал Герман, целуя ее. – Тебе же не было больно? – Нет, конечно, что ты! – улыбалась она, а после, ругая себя за скованность и отсутствие фантазии, часами просиживала в интернете – как раскрепоститься? Но выдумать что-то «эдакое» у нее не выходило, вся фантазия в их паре досталась Герману, а ей оставалось лишь соглашаться на очередную его выдумку. Да хоть бы и кожаные наручники, почему нет? – Мы только попробуем, – вкрадчиво улыбался Герман. – Если тебе не понравится, остановиться никогда не поздно. И заваливал ее дорогими подарками. – Тебя просто не узнать, – сказала как-то бабушка, глядя, как Олеся крутится перед ней в новой норковой шубке с короткими широкими рукавами, из-под которой эффектно выглядывало белое вязаное платье. – Но ведь красиво же? Неужели тебе не нравится? – Олеся прижмурилась, втягивая тонкий аромат винтажного парфюма (мята, ландыш, мускатный орех, сандал и мускус). Таисия Николаевна вздохнула: – Какая-то ты другая… – Может, ты меня просто забываешь? – Намекаешь, что у меня уже склероз начинается? – бабушка печально усмехнулась. – Что ты! Я хотела сказать – отвыкаешь. И я постараюсь заглядывать почаще! Честное слово! – Олеся и сама не заметила, как фактически переселилась к Герману. Да, надо бабулю навещать почаще, но… – Почаще… – повторила Таисия Николаевна с той же печальной усмешкой. – Ты изменилась. Какая-то чужая стала. Все бежишь куда-то. Выступаете часто? – Ну… – Олеся замялась. Карина, понимая ее поглощенность романом, дала роздых, но объяснять это бабушке было неловко. – Ты хоть счастлива? – спросила вдруг та. – Конечно! Я же люблю Германа! – Что ж, беги, – Таисия Николаевна со вздохом покачала головой. Ну что она, в самом-то деле! Понятно, что одной ей стало скучновато, что отпускать от себя внучку не хочется, но нельзя же так! Олеся ведь не может всю жизнь провести, пришитая к бабушкиной юбке! Но все-таки хорошо, что рукава платья закрывают руки до самых запястий, даже с запасом… Бабушка точно не поняла бы. Олеся и сама пока не понимала. Может, с Кариной посоветоваться? Да ну, неловко. Но Карина, сама начав расспросы (а что, любопытно же! лучшая подруга!), возмутилась: – Ты? Холодная? Что ты мелешь?! Он что… заставляет тебя? – Что ты! Но… – А! Понятненько все с вами. Плавали, знаем. Тебе хочется нежности, а ему нравится пожестче. Так? – Ну… примерно. – И насколько пожестче? – Ну… – Олеся залилась краской. Но Карина, подтащив к себе ее руку, уже задрала бесцеремонно рукав: – О как! Но не так чтоб ужасно. Бывает куда хуже. – Вот видишь. – Вижу. И, главное, вижу, что тебе самой это не нравится. – Но я же его люблю!