– Очень вам идет, – похвалил Александр. – Должно быть, вы с сестрой очень дружны? – Знаете, сама удивляюсь, – задумчиво ответила женщина. – Анжелка всегда наособицу была, сверху вниз глядела, а когда бизнес ее медным тазом накрылся, и вовсе отстранилась. Стыдно, что ли, стало? А чего стыдного? Работает же, не подаяния просит, а что в ресторане, так не на панели же. Ну эсэмэску на праздник пришлет, и все. А тут заявилась, а тетка Фира хитро так в мою сторону смотрит – может, она Анжелку-то и накрутила, что негоже родню забывать? Но вот пришла и брошку эту подарила. До сих пор в себя прийти не могу… Ой, да что ж я, ей-богу? Что вам до моих дел! – Почему же? У вас радость, вам хочется поделиться, – ему вдруг вспомнилась сумасшедшая скрипачка, что хвасталась вернувшимся женихом, должно быть, он, Александр, пробуждает в особах женского пола стремление к откровенности, эдакий всеобщий дядюшка. Или дедушка, эх. – Семья, по-моему, это важно. Родная сестра? – Родная… Единокровная… Брать-то что будете? Кефир? Хлебушка? «Хлебушка» она произносила так нежно, что он словно опять оказался с дедом на старой даче. Улыбнулся: – «Орловский» не весь еще съели? Давайте буханку, вправду хорош оказался. Ну и кефиру, куда ж без него? – А мясного? Как же мужчине без мяса? – Да я вроде не так чтоб голоден… – Курочку копченую? Есть грудки, есть крылышки, есть ноги, только сегодня получили. Это нам тесть хозяйкин поставляет. Ферма у него за Сергиевым Посадом… Он согласился на грудку. И минут через двадцать – пока поднялся к себе, пока разделся, пока умылся – понял, что соврал. Голоден. И даже очень. Или это курица так пахла? Он хотел оставить половину на завтра, но, увлекшись, умял всю, вспомнив внезапно вычитанное где-то из пушкинской переписки: «Курица – глупая птица: двоим мало, одному стыдно». И ничего не стыдно! Впрочем, он ведь и не целую курицу смел, а только грудку. Похлопал себя по сытому животу, заварил чаю, вымыл тщательно руки. На сегодня у него имелось еще одно дело. Посидел еще немного, подумал… И решительно двинулся в комнату. Лупа нашлась именно там, где он и припомнил, – в маминой коробке с разноцветными нитками и тому подобной швейной дребеденью. Маленькая, сантиметра три в диаметре, но ему хватит. Буква «н» в фамилии «Иванова» при увеличении как-то расползлась, стала корявой. То ли ручка бумагу царапнула, то ли и впрямь это «ш», а не «н». Да еще завитушки от верхней строчки… Да и «о» в повторяющемся тут и там «Тося» вполне могло оказаться и «а». Но ведь дед повторял «Тося»! Или… нет? Тихий, тихий шепот, почти шелест. Может, и не «Тося» вовсе, а «Тася»? Может. А может, и Тося, но, прав Белов, создание уменьшительных никаким правилам не подчиняется. Но вот фамилия… Эх, если бы он сразу постарался как следует разглядеть! Столько времени потерял! Впрочем, думал он, глядя на разноцветные огоньки напротив – соседний дом заслоняли тополя-переростки, и сейчас его окна казались новогодними украшениями среди голых ветвей. А ведь за каждым таким огоньком – живые люди. Которые ничего не знают об Александре, у них свои заботы и свои радости, и, может быть, сейчас кто-то тоже сокрушается: что ж я раньше-то! Потому что все люди – разные, но в то же самое время все люди – одинаковые. Почему-то именно работа таксистом начала наводить его на такие странные, непривычные мысли. За этот год он узнал о людях больше, чем за всю предшествующую жизнь. Столько разных дорог, столько судеб, не похожих одна на другую, и все-таки в чем-то перекликающихся. Видел он и счастливых, и несчастных, видел тех, чья жизнь потерпела крах, и тех, кого опьяняла и окрыляла надежда. Наверное, из всего этого можно было сделать какие-то глубокие философские выводы. Или даже вывести идеальную формулу счастливой жизни. Но сколько ни философствуй, сколько ни обобщай, не найдешь этой формулы. Не потому что дурак, а потому что нет ее. Люди из века в век повторяют одни и те же ошибки, страдают от одиночества в огромном, перенаселенном человеческом муравейнике – и не знают, как зовут ближайших соседей, мечтают о чудесах – и не отрывают взгляда от гаджетов. И чувствуют себя бесприютными – в шаге от распахнутой двери. Глава 16 Грохот распахнутой двери сотряс, кажется, всю квартиру. – Леська! Ты где? – ворвавшаяся в прихожую Карина вдруг затихла. – Ой, Таисия Николаевна, простите! Я… я тороплюсь очень – Карин, ты чего буянишь? – Олеся не то чтобы испугалась, запасные ключи у подруги имелись с давних времен, но утреннее явление ее было… странным. Впрочем, тараторила она так же, как обычно. – Ой, говорю же, тороплюсь. Леська, давай быстренько, я тебя в твою богадельню заброшу, как раз в ту сторону еду. Простите, Таисия Николаевна! Я вас разбудила, да? – Нет-нет, я рано просыпаюсь, но… Лесенька, как же – без завтрака? – У меня шоколадка в машине есть, – отмахнулась Карина, – а кофе в «Маке» возьмем. Леська, ты готова? Она практически выволокла Олесю из квартиры, но заговорила, только усевшись в приткнутую у подъезда машину: – Рассказывай! – Ты про… – Про твои вчерашние приключения, да. – Да какие там приключения, все ж нормально. Самой неудобно. – Неудобно ей! Он что, набросился на тебя? Да я его… Но… – Но, Карин. Я тебе когда позвонила, ты ж сама идею одобрила, помнишь, что сказала? Про минимум и максимум? – Ну… Что ты молодец, свидание – не пара на пару, а чисто вдвоем – это минимум, на который ты должна решиться. – А максимум… – Чего пристала, я ж правду сказала! Что тебе с Артурчиком переспать надо. Не отношения заводить, а так, чтоб из ямы вылезти. Господи! И ты… что? Решила одним махом… – Да ничего я не решила, само все вышло. То есть… не вышло. Мы в дансинге были, поболтали сперва, потом танцевали, потом… там какие-то девицы на него вешаться стали, явно знакомые, на меня, как на таракана в тарелке, глядели. – И? – И он… ну извинился, сказал, что не подумал… предложил переместиться куда-нибудь… – К нему. – Да. То есть нет. То есть он сперва сказал куда-нибудь, потом, что можно и к нему. – И ты согласилась? – Ну да. Танцевать с ним приятно было, и… не подумай, я правда ничего не решала, но когда мы к нему вошли… – Он что, все-таки набросился? – Да нет же! Я еще в прихожей была, он сразу на кухню, начал оттуда что-то про вино говорить… – И? – Карин, мне вдруг так страшно стало! Как будто меня мешком накрыли, и я сейчас задохнусь. Схватила пуховик, ноги в сапоги, вылетела в подъезд, сапоги хлябают, я их застегнула кое-как – и вниз по лестнице, как будто гонятся за мной. Выскочила наружу – и давай ходу. Карин, вот ей-богу, не соображала ничего. – Это я уже поняла. Вот, кстати, возьми, – подруга потянулась на заднее сиденье, бросила Олесе на колени ее собственную сумку. Ключи, телефон и прочие мелочи вроде кошелька лежали внутри, как и положено. – Я про нее вспомнила, когда уже довольно далеко отбежала. – Вернуться, конечно, никак? – Да я ж квартиру не запомнила, знаешь, как у меня с цифрами. Ну и… вообще. – Стыдно стало? – Еще как. Напугала бедного Артурчика. – Не то слово. Врывается этот… Ромео к Эдику ни свет ни заря, белый весь, сбежала, говорит, сумку бросила, а я… а она… Короче, в истерике парнишка. – И ты сразу к нам? А если бы… – Олесь, ты чего? – Карина отпустила на мгновение руль, покрутив пальцем у виска. – Мозги на место так и не встали? Если б ты ночевать не явилась, не предупредив, кому Таисия Николаевна названивать принялась бы? А раз тихо, значит, до дому ты все же добралась, причем целая и невредимая, иначе, опять же, Таисия Николаевна непременно бы мне позвонила. Ну вот я и решила свои выводы лично проверить. – Моими ключами открыла? – А что? Нет, ваши у меня где-то лежат, но, честно, напрочь не помню где. А, ладно, как добралась-то? – Да как-то… Шла, шла, потом в набережную уперлась, а там мост. Красиво так, спокойно. Стояла, потом мужик подошел, я даже не испугалась, представляешь? Оказался таксист, довез и даже денег не взял, сказал, смена закончилась, а он хочет плюсик в карму. – Везет нам с тобой на таксистов. Точно с тем не хочешь познакомиться? – Карин! – Ладно, вот твоя богадельня, топай. Мне правда торопиться надо. Усадив вышедшую наконец из отпуска Асю за стойку, Олеся скрылась в хранилище. Чего-чего, а бумажной работы в библиотеке всегда навалом. Но на самом деле она просто забилась в угол, баюкая опять занывшую руку. Пять лет назад Двойные, тройные, пиццикато, флажолеты… Выше, сильнее, ярче! Не думать о технике? Что о ней думать – музыка сама, сама все сделает! Она подхватывает – и летит! И ты – летишь вместе с ней! Светлее, ярче, мощнее!