Люди очень просто устроены, говорил дед. И запутать их легко, и запугать, и увлечь. Чтобы они за тобой пошли, нужно всего лишь им понравиться. И если из твоих уст при этом льется самая лютая, самая густопсовая банальщина – каждый вложит в общие фразы свой собственный, значимый именно для него смысл. Так работает «эффект гороскопа». Так действуют публичные выступления. Если оратор умеет «зажигать», конечно. Если от него невербально исходит то самое «я пришел дать вам волю и десять рабов каждому». И никакого когнитивного диссонанса у слушателей не возникнет, вот в чем фокус! Речи ему писали, разумеется, профессионалы, но он любил импровизировать. Как в английской свадебной примете для невест: что-то старое, что-то новое, что-то голубое, что-то заемное, так и в хорошем выступлении непременно должны присутствовать домашняя заготовка, экспромт, чистая правда и полный бред. Добавить что-то смешное и что-то шокирующее – и аудитория у твоих ног. Даже если аудитория состоит из одного человека. Но это скучно, а вот трибуна и тебя самого заводит. Как хороший массаж, как контрастный душ, как, в конце концов, экзотический секс. Даже если это зал занюханной районной библиотеки, где и сотни слушателей не наберется. Но в той же Британии кандидаты вообще от двери к двери ходят, агитируя потенциальных избирателей каждого персонально. Так голоса и собираются. Может, оно и правильно. Нынешняя кампания шла… не очень. Копает, что ли, под него кто-то? Но чьи уши торчат из-за кулис? Откуда ноги растут у этого противодействия? Обычно это вычисляется на раз-два-три. А тут полное ощущение, что эти самые ноги растут отовсюду сразу – и ниоткуда. Педаль тормоза словно сама по себе нажимается. Да еще голова с утра разболелась. И собственное лицо в зеркале показалось каким-то потасканным. Унылым. Нельзя с таким лицом на публику. И Алина сидит в машине с видом мученицы, которую тащат на казнь. Забилась в угол диванчика напротив, ручки на коленочках сжала – тьфу! Тупая корова, принимающая все с такой безропотностью, что, право слово, никакого удовольствия. Хоть на кусочки ее живьем режь – так и будет робко улыбаться. Так боится рухнуть обратно в ту грязь и нищету, из которой ее извлекли, что терпеть будет до последнего. Жаль, что это самое «режь живьем на кусочки» всего лишь фигура речи. Тупая-то она тупая, покорная-то покорная, но тут же и опасность кроется: напоет ей в уши какой-нибудь особо ушлый журналюга – она и побежит в травмпункт «побои снимать». Не то чтобы ему было так уж сложно себя контролировать (делай что хочется, но следов оставаться не должно), но и удовольствие выходит послабее. Типа как с презервативом – и без. Есть разница, есть. Пора этой корове замену подыскивать. Хотя на вид-то она очень даже ничего себе, точно в его вкусе: светленькая, нежная, мягонькая, тоненькая, но все полагающиеся округлости в наличии. Скромное, очень скромное темно-синее платье честно скрывало все то, что не следовало выставлять на всеобщее обозрение: руки закрыты до самых кистей, шея – почти до подбородка. Но поворачиваться влево, чувствуется, больно. Он усмехнулся. Зря она так боится, никто ее не убьет, даже в прежнюю нищету не вышвырнут. На прощальные подарки он никогда особенно не скупился. В разумных, конечно, пределах. Девушка, даже если ее отставили, должна сохранять благодарность. Иначе наглость прорезается. Иначе мало ли что. Да и приятнее так-то: ты ее ногами, а она «да, любимый». Библиотека располагалась на первом этаже тупой хрущевки, которую даже свежая покраска не делала менее унылой. И зал оказался меньше ожидаемого, заинтересованный развешанными по всему району плакатами народ набился как сельди в бочку. И надышать уже успели. Неужели места получше не нашлось? Помощник-референт с прилизанной внешностью вечного отличника, моментально отреагировав на его косой взгляд, зашептал что-то про стратегически важное место, про гонку и прочие глупости. Герман отмахнулся. Отличник был, конечно, прав, но какого черта! Ничего, и душный этот зальчик, и правота эта неуместная референтику припомнятся. При удобном случае. Местная директриса, похожая на тухлую воблу, радостно представила его собравшимся, и – все как всегда – внутри сработал переключатель, даже головная боль отползла в сторонку, затихла. Он улыбнулся – не в сорок восемь зубов, у нас этих американских штучек не любят – а слегка, по-свойски этак. И подмигнул бы, но пока было рано. Аудиторию следовало разогреть, раскрыть, влюбить в себя. Мягкая шутка о дорожных пробках стала неплохим стартом, обеспечив симпатию автомобилистов, коих даже в этом нищем зальчике было наверняка не меньше половины, Москва все-таки, не какие-нибудь Кривые Шушпаны. Дальше пошла текущая повестка. Неважно, что говорить, важно – как. Он обращался напрямую, выбирая в толпе то одно, то другое лицо, и удовлетворенно ловил ответную реакцию. Правильную реакцию. Смотреть надо на конкретного человека, этому учил дед, истинно умелый оратор вещает так, что каждый слушатель, хоть и знает, что их таких тут десять, сто, тысяча, шкуркой чувствует, что разговор идет именно с ним. Невербальные подачи – они самые сильные. В первом ряду, рядом с воблой-директрисой, сидела рыжая девица. Таких Герман не любил, но она старательно строила ему глазки, закидывала ножку на ножку (тоже еще Шарон Стоун нашлась!) и губки облизывала. Такие на каждом выступлении встречаются, смотрят призывно, сиськи выпячивают и почему-то думают, что это поможет ухватить шанс. Тьфу! Он отвел глаза, но рыжая сидела почти в центре, взгляд то и дело за нее цеплялся. В самой глубине, у задней стены стояла хрупкая блондиночка, чем-то похожая на Алину. Только постарше, что ли? Вглядевшись, он даже запнулся на мгновение. Вот уж кого он век бы не видал! Впрочем, и с заминкой моментально справился, и понял, что, слава всем богам и чертям, обознался. Аплодисменты он принимал с усталым, но дружелюбным (ни в коем случае не скучающим!) видом. А здоровенный букет (какой идиот выдумал?) тут же с галантным поклоном передарил старой вобле. Даже к ручке приложился. И уселся на соседний с ней стул с таким видом, словно страшно рад подобному счастью. Сидеть пришлось еще минут сорок. Ужасающий концерт для дорогого гостя, чтоб их всех! Какие-то малявки пели, бренчали на старом пианино и следом – о ужас! – на трех балалайках сразу. Следом за трио на импровизированную сцену выпустили скрипачку. Постарше прочего детского сада, но мало того что черненькую, так еще и толстую! Жирную, проще говоря! Как ее в музыку-то впустили?! Это ж сцена, эстетика должна быть! Вот та, что ему померещилась, та была правильная – тоненькая, нежная. А это чудовище не то что на сцену выводить, ее из запертой комнаты выпускать нельзя, чтоб людей не пугала. Однако улыбался он одобрительно и аплодировал, как положено. После концерта вобла утащила его в свой кабинет и принялась нести пургу про то, что культура нуждается в развитии и поддержке, про подрастающее поколение, таланты и перспективы. Какие перспективы в твоей шарашке, вобла ты протухшая?! Для перспектив требовались – кто бы сомневался! – материальные вложения. Компьютеры (хотя бы десяток!), вайфай (оплаченный кем? правильно угадали) и тому подобное – дабы подрастающее поколение в библиотеке встречала не только книжная пыль, но и современные технологии. Старая ты кошелка! Понимающе улыбаясь, он поддержал все ее бредни, окрылив, воодушевив и обнадежив – но не пообещав при этом ничего конкретного. В ближайшие месяцы вобла будет с жаром рассказывать, какой душевный, простой и отзывчивый человек этот Герман Сокольский. После выборов, правда, начнет отличнику-референту названивать, но тому не привыкать, он при необходимости иеговистов переболтать способен. Лицо уже болело от улыбок. Напряжение требовало разрядки, и побыстрее. Слишком долго сдерживаться – для здоровья неполезно. От этого сердечно-сосудистая система страдает и прочий ливер. Вырвавшись из цепких лапок директрисы, Герман поискал глазами Алину. Но не увидел. Во рту стало горько. Точно, кроме сердца еще и печень страдает. Ну или там желчный пузырь, один леший. Организм беречь надо. – Где она? – прошипел он подоспевшему референту. Тот принялся озираться. Баран. Журналисты уже смылись, их и было-то два с половиной человека. Но что, если кто-то с Алиной вздумал побеседовать? Она, как обычно, перепугается, так что ни слова от нее не добьешься, но мало ли. Куда девалась? И этот хорош, не мог последить. Ни на кого нельзя положиться. Но и взрываться прилюдно – увы, не стоит. Хотя и хочется. Пришлось незаметно стиснуть кулаки и, расслабив закаменевшее лицо, подышать. Вдох… пауза… выдох… Вдох… пауза… выдох… Медленно и спокойно. После двадцатого вроде полегчало. И Алина как раз появилась из каких-то библиотечных глубин. На толчке, что ли, сидела? Живот прихватило от нервов? Я тебе покажу нервы, тупая курица! Улыбнулся директрисе, безадресно кивнул и улыбнулся тем, кто еще колготился в зале, и двинулся к выходу, точно зная, что команда послушно двинется следом. Возле машины кивнул отличнику – свободен. Сейчас он будет в машине только с Алиной. Шофер не в счет, стекло шумопоглощающее, да и наплевать ему. – Где была? – холодно поинтересовался он, едва машина тронулась. На Алину не глядел, но волны исходящей от нее паники чувствовал остро. Вкусно. Боится – значит, виновата. Ты их из грязи достаешь, а они не ценят, с-сучки. – Я… выходила… в туалет… – Алина еще сильнее вжалась в кожаные подушки. Герман молчал. Он очень хорошо знал, что правильная пауза дает потрясающий эффект. И заранее предвкушал то, что произойдет вечером. И знал, что Алина тоже – знает. И тоже… предвкушает. Молчит, смотрит в коленки, даже не пытаясь оправдываться или, наоборот, нападать. Где уж ей, дохлой курице! Предыдущая была гораздо интереснее. Даже царапалась и кусалась – типа боролась. Смешная. Зато секс всегда после этого был воистину умопомрачительный. Эта же – он бросил быстрый взгляд, дозрела или еще помариновать? Хотя тряпка, как ни маринуй, тряпкой и останется. Да, надо кого-то подыскать на замену. И, пожалуй, что и жениться уже пора. Не на одной из этих… блондинок, конечно, эти так, для души, они и при жене останутся, куда денешься. Если не спускать время от времени пар, можно и лопнуть. Да, жениться надо, имидж, да и связи новые, и денежки не помешают. Правда, с полезной супругой считаться придется. Сдерживаться. Сдерживаться в собственном доме? Не хотелось. А ведь и дед хорошие варианты подбрасывает. Так что да, пора. Начать красивый роман, а чтоб не так скучно жить было, чтоб снимать напряжение, неизбежное в полезном браке, сменить эту дохлятину на кого-то потемпераментнее. По-прежнему глядя в окно, самым равнодушным тоном он бросил: – У меня складывается впечатление, что у тебя кто-то появился… Обвинение было бредовым чуть более, чем полностью. У такой рохли? Я вас умоляю! Но именно от самых бессмысленных обвинений труднее всего защищаться, так что именно они пугают сильнее всего. Вон, аж затряслась! – Ты что? У меня? У меня никого нет! – сместившись с дивана на пол (надо обивку салона поменять, что ли?), Алина подползла к коленям Германа, попыталась, выворачивая голову, заглянуть ему в глаза, но он отводил взгляд. – Пожалуйста, посмотри на меня! Не сердись! Я правда отходила в туалет, там очередь была! Пакость какая! Могла бы давно запомнить, что он не терпит упоминания всякой бытовой грязи. Мало того что рохля, так еще и дура. Он потянулся, взялся за тонкое запястье, сжал, чуть повернув кисть. Алина застонала. Но руку вырывать не стала. Ясно, что он сильнее, но хоть попыталась бы! – Там одна девушка со мной хотела познакомиться, – вдруг заговорила Алина каким-то странным, слишком торопливым голосом. Новенькое оправдание выдумала? Глупышка. – Де-евушка? – ехидно переспросил Герман. – Так во-от оно что! Де-евушки с тобой знакомятся? А я-то понять не могу, почему ты в постели такая… никакая. А оно во-он в чем дело! Де-евушки… – Зачем ты так? – взмолилась она. – Мне даже слушать тебя больно! Ты же знаешь, я… – Знаю? – он перехватил ее запястье поудобнее, прикидывая, что до дома уже недалеко. Шоферу, конечно, наплевать, но мало ли что, лишний свидетель – лишний по определению. – И что же я, лапочка, знаю? Интересно получается. Слова мои тебя не устраивают, больно тебе, видите ли… И хоть бы спросила, не устал ли я или что-то в этом роде. Не-ет, тебе не нравится то, тебе не нравится это. Как я себя чувствую, тебя не интересует. Тебя интересуют исключительно собственные прихоти… – Нет! – Даже сейчас она не попыталась вырваться, только затряслась еще сильнее, да слезы на глазах появились. Очень захотелось прямо сейчас, на полном ходу, распахнуть дверь и вышвырнуть эту дохлятину из машины. Сдержался, конечно. Терпение у него просто ангельское. И ведь не ценит никто. До дома он все же дотерпел. И спал потом прекрасно. А вот следующий день не задался с самого утра. Его явно обходили, потихоньку оттесняя от кормушки. Кто посмел? Весь день он провел в разъездах, но даже выяснить ничего не сумел, не то что повернуть колесо в нужную сторону. Пришлось задействовать даже экстренные связи, из тех, которыми можно воспользоваться лишь однажды, пришлось угрожать и даже, что вчера еще казалось немыслимым, упрашивать – и никакого толка! Злость кипела внутри, мешая соображать – и даже спустить пар было не на кого. Тупую дурищу пришлось оставить дома. Вроде и не так сильно он ее приложил, но рассеченная бровь и синяк на скуле – непременно кто-то да заметит, и неизвестно, когда этот пустяк вылезет. Что там насчет жены Цезаря, которая обязана быть безупречна? А как насчет самого Цезаря? Не простят, загрызут. При том что сами такие же. Главное, чтоб на публику грязное белье не вытаскивали, а что ты за закрытой дверью творишь – твое дело и твое право. Неаккуратно он вчера… Очень уж зол был. Сейчас, после впустую потраченного дня злость тоже перехлестывала через край и требовала немедленной разрядки. Но сегодня он сумеет обойтись без… последствий. Ничего, медленно и осторожно (осторожно, ха!) – это даже в некотором смысле действеннее. Медленно, да. Так же, как поворачивается в замке ключ. А завтра все будет иначе – эмоции схлынут, и непонятную ситуацию он, разумеется, разрулит. Алина, едва видимая в полутьме прихожей, стояла к нему спиной. И подходить не спешила. Что за фокусы? Типа все еще обижается? Какого черта! Ночью он извинился, разве мало? Раздражение вскипело, едва не переходя в бешенство. Что ж, сама виновата. Знает же, что нельзя его злить. Дура. – Подойди! – скомандовал он негромко. – Что стоишь? Да еще и спиной? Тебя хорошим манерам не учили? Или не в коня корм? Она молчала. – Быстро ко мне! Вчерашнего не хватило? Еще урок требуется? Она не проронила ни звука, не шевельнулась. – Оглохла, что ли? Скрипнув зубами, Герман медленно (но неотвратимо, она должна чувствовать!) подошел к девушке и резко рванул за плечо, разворачивая ее к себе… Что за… Полутьма прихожей, сходные очертания фигуры и оттенок волос сыграли с ним шутку. Это была вовсе не Алина, а та, кого он не то что видеть не ожидал, а уже и имени вспомнить не мог, из такого давнего прошлого незваная гостья явилась. Значит, ее лицо вчера в библиотеке вовсе не померещилось? И Алина упоминала, что к ней какая-то девушка подходила. Какая-то. Имя у нее было какое-то мягкое, бесформенное. Таня? Нет. И не Настя, и не Люся. Оксана? Тоже нет. Олеся? Кажется, так. – Олеся? – спросил он на всякий случай, попутно оценивая ситуацию. Может, развернуться, выйти из квартиры и вызвать охрану? Глупо будет выглядеть. Здоровый мужик испугался хлипкой девчонки. Может, оно и к лучшему. Злость-то требует разрядки, а тут такая подходящая провокация. Если что, он защищается от несанкционированного вторжения. Нет, охрана тут ни к чему. Разве он не справится с девчонкой? Даже с двумя, если на то пошло. Так еще и интереснее. – Тебя Алина впустила? – осведомился он почти светским тоном. – Где она сама? – Она ушла, – девушка покачнулась, едва не падая ему на грудь. – Герман, пожалуйста, не прогоняй меня! Мне очень нужно с тобой поговорить! – О чем же? – Он прошелся по квартире, позаглядывал в комнаты и вернулся к той, что так и стояла, низко опустив голову и плечи. Как побитая собака. – Все эти годы… Герман, я так и не смогла тебя забыть! – Да неужели? – Он усмехнулся, развлечение обещало быть небезынтересным. – И теперь, значит, надумала вернуться? – Не гони меня, – она говорила медленно, словно выдавливая из себя каждое слово. – У меня с тех пор так никого и не было. Я… я пыталась… но… не могу. Не могу ни с кем больше! Не могу тебя забыть! Настроение даже без привычной разрядки улучшалось. Сама пришла. Приползла на брюхе. Можно пнуть в это брюхо. А можно и не пинать. Власть. Его власть и ее унижение. Что там унижение – она просто раздавлена. Одета так себе, значит, отнюдь не процветает. Он-то ее как принцессу наряжал, а она, стерва, как отплатила? Никакой благодарности! Но жизнь ее за это уже потрепала. Да, забавно. Мне отмщение и аз воздам. Ему и делать ничего не пришлось, она и так уже в самом низу пищевой цепочки. И лицо уже не такое свежее, и глаза погасшие. Фигурка, правда, еще ничего. Но главное – поза правильная: вот я вся в твоей власти. – Забавно… – протянул он все с той же усмешкой. – А мне говорила, что не желаешь меня видеть. – Я… пыталась… все эти годы пыталась. А когда увидела тебя в нашей библиотеке, думала, сердце просто разорвется. Так она еще и работает в библиотеке! Ниже только уборщицы. Обломали тебя, деточка. И ведь явилась, не побоялась. Есть еще какой-то огонек внутри. Сейчас выгнать или поиграть? – Предлагаешься? А не кажется ли тебе, что ты уже товар, так сказать, не первой свежести? – Она вздрогнула, как от удара, и Герман довольно улыбнулся. Уж конечно, девчонка уловила намек на булгаковскую «вторую свежесть», которая суть тухлятина. Все такая же чувствительная и пугливая, его всегда это возбуждало. Пожалуй, сразу ее гнать не стоит, можно еще немного поразвлечься. – Это правда, – прошептала она убитым голосом, взметнув глаза вверх, к его лицу, и вновь уставившись в пол. – Я… понимаю. Но все-таки решилась прийти. Хоть поглядеть на тебя еще раз. Подцепив одним пальцем ее подбородок, он поднял ее лицо. Ничего так, еще вполне миленькая. Губки дрожат, личико бледное, испуганное. Ему нестерпимо захотелось запустить пальцы в золотистые пряди, намотать на руку и резко дернуть, швыряя ее на колени. Пришла она, видите ли. Алину как-то удалила – упросила или как? Ну да оно и к лучшему, от той пора уже было избавляться. Надоела. А эта… – Ты можешь… попросить… – медленно проговорил Герман, не отрывая взгляда от незваной гостьи. Она же, лишь чуть прикусив губу, но не опуская глаз, так же медленно опустилась на колени. – Пожалуйста…