Догадайся! Чего тут догадываться, когда на Ленкином горизонте маячил только один Кирилл, способный просветить Ленку о том, что ничего путного из Корнилова не получится? Носивший совсем не романтичную фамилию Жнечков, зато сумевший не просто найти свое место в жизни, а отхватить тепленькое под солнцем. В отличие от Димы. Выходит, Ленка снова с ним встречалась? Да не просто встречалась, а перемывала своему бывшему косточки, пока Дима пытался придумать, как помочь ей и ее сервису выбраться из ямы? А ей вовсе и не нужна была его помощь, когда Жнец одним словом мог оградить этот самый сервис от любых неприятностей или купить Ленке новый, если сильно попросит. Кретин! Дима с силой пнул попавшийся по дороге кусок кирпича и запустил руки в волосы. В душе начинался такой раздрай, какого не было, кажется, все двенадцать лет со дня Ленкиного побега. И вот она опять от него сбежала, пока он пускал слюни по ее преображению и думал о том, как снова не обидеть. Какие обиды, когда она встречалась с парнем, однажды заставившем ее танцевать перед собственной сворой стриптиз? Дима ни за что в жизни не поверил бы, что Ленка способна простить и забыть такую подлость, если бы она сама об этом не сказала. И не плюнула тем самым ему в душу так, что, кажется, от этого не отмыться. Он резко выдохнул, словно надеясь хоть немного избавиться от яда, разливавшегося сейчас по всему телу, но это был не тот случай. Дима не ревновал ни одну из своих бывших: нашли ему замену – и отлично, он к тому времени уже с другой оттягивался. С Ленкой все было по-другому. Он как-то сразу принял ее в себя, позволив стать частью его самого, и выдирать ее из собственной плоти было физически больно. Почти двенадцать лет он медленно, как присохший бинт с открытой раны, отрывал ее от кровоточащей души, а сейчас Ленка просто дернула со всей силы – так, что Дима едва не взвыл, – и все равно не избавила от себя. Нет, от нее так просто не отделаешься. Черемуха выжимала все соки, даже будучи за тридевять земель. А сейчас – когда здесь, так близко, почти снова его… Она же недавно еще просилась в его, Димины, объятия! Говорила, что он ей нужен, что ей с ним спокойно, что она с ума бы сошла, если бы не он! Врала? Жалела? Или Жнец оказался лучшей опорой? К нему ведь тогда из Диминых объятий побежала, иначе сказала бы, с кем встречась! А он, как последний дурак, ночами не спал, чтобы избавить ее от забот и соблазнить-таки на какое-нибудь развлечение. Кажется, развлечений у Елены Владимировны и без него хватало по горло. И все, что когда-то между ними было, осталось в той самой юности, в которой остался и настоящий Димка Корнилов – бесшабашный, бесстрашный, живущий сегодняшним днем и не оглядывающийся назад. Того Димку Черемуха любила. А нынешнего терпела, раз уж так случилось, что избавиться от него по доброте душевной она не могла. Ну и черт с ней, навязываться он точно не станет! Пусть разбирается со Жнецом, пусть с ним бегает на свидания, пусть его разводит на объятия, пусть ему подставляет для поцелуев губы, пусть его рукам позволяет стаскивать с себя одежду и скользить ладонями по спине, по талии, по бедрам, срывая дыхание и теряя себя от желания… В паху заныло, как всегда от фантазий о Ленке, но Дима от этого только окончательно озверел. Все, хватит! Любовь хороша, когда кому-то до нее есть дело! До его любви дела не было ни Ленке, ни самому Диме! А значит, пора с ней кончать! Они все с Ленкой выяснили, и дорожки их, пересекшись на пару метров, теперь разбегутся окончательно! Может, тогда наконец отпустит и позволит начать все заново. Не с Черемухой. Не в этой проклятой одержимости! Он больше не хотел! Дима развернулся и решительным шагом отправился за Кирюхой в школу. Глава 18 Долго злиться на Димку Лена не могла. Да, он болван, не желающий верить в то, что было очевидно даже его малолетнему сыну, но за предыдущие двенадцать лет Лена, кажется, исчерпала все резервы обид по отношению к нему. Кроме того, она слишком хорошо понимала фразу Кирилла, сказанную об отце: «Он добро всегда помнит». Однажды Лена стала свидетельницей этой черты Диминого характера и, наверное, тогда же в него и влюбилась. Они договорились пойти вечером в кино. Это первое Ленино кино вдвоем с парнем, и она тратит несколько часов на то, чтобы купить подходящий наряд: не слишком броский, но в то же время достаточно симпатичный, чтобы чувствовать себя рядом с ослепительным Корниловым вполне себе раскованно. После Лена еще долго вертится у зеркала, не узнавая себя и замирая в предвкушении необыкновенного свидания, но Димка его отменяет столь же категорично, сколь и назначал. Однако следом неожиданно начинает извиняться. – Ты не обижайся, Лен. Мы с тобой в другой раз в кино обязательно сходим. А сегодня мне надо… – тут он заминается и даже как будто немного смущается, а Лена смотрит на него, ничего не понимая и чувствуя только, что обманулась в самых радужных своих надеждах. И, наверное, это уязвление слишком откровенно отражается на ее лице, потому что Димка, скрипнув зубами, все же продолжает: – В общем, человеку мне одному надо помочь. Отказаться не могу: я ему по гроб жизни обязан. Лена хлопает глазами, но отвратительное разочарование постепенно отступает, позволяя овладеть собой. – Конечно, Дим, я понимаю, – вполне искренне отвечает она. – Разные бывают обстоятельства, и спасибо, что не стал сочинять для меня какие-нибудь небылицы… Димка закатывает глаза: он всегда так делает, когда Лена перегибает палку. – Если не веришь – пошли, познакомлю тебя с Иннокентием Степановичем, – иронично предлагает он. – Заодно полки подержишь, пока я их приколачивать буду. Лена снова хлопает ресницами, а потом осторожно интересуется: – А если верю – можно мне подержать полки, пока ты будешь их приколачивать? Теперь на лице Димки появляется удивление. В первую секунду он будто порывается отказать, а потом только окидывает Лену испытующим взглядом. – Завалим твое новое платье, – предупреждает он, однако Лена только улыбается, вдохновленная тем, что он сказал «завалим», а не «завалишь». Словно Димка впустил ее в свою жизнь и вовсе этого не чурается. – Пусть, – негромко говорит Лена и пожимает плечами. – Платьев у меня много. А тебя – нет. Димка бросает на нее быстрый взгляд, и она смущается своей неуместной откровенности. Но он не дает ей раскаяться в ней. Прижимает к себе и целует жарко и весело, и Лена понимает, что он на самом деле вовсе не против провести этот вечер с ней, пусть даже чиня полки у неизвестного Иннокентия Степановича. Уже после, когда Димка провожает ее домой и они вместе смеются над количеством выпитого у интеллигентнейшего Иннокентия Степановича чая и съеденного в счет благодарности за помощь печенья, он делится с ней старой историей. – Мне лет одиннадцать было, когда у матери сердечный приступ случился, – слова даются Димке нелегко, и Лена нисколько не сомневается, что он до сих пор переживает. – Я в лагере был, а она в самую жару… Упала прямо во дворе. А Иннокентий Степанович ее из окна увидел. Скорую вызвал, ну и пока та ехала, спасал мать, как мог... В больнице потом сказали, что только благодаря ему она жива осталась. Лена кивает, теперь окончательно все понимая. Мать у Димки была единственным близким человеком, и после участия Иннокентия Степановича в ее спасении он, конечно, не мог тому ни в чем отказать. Иннокентию Степановичу было под девяносто, он с трудом ходил, и единственной его отрадой оставались книги, которыми была заставлена вся его небольшая квартирка. Он бесконечно извинялся перед Леной, пеняя Дмитрию за то, что тот не отложил свой приход, потому что «старик всегда может подождать, а девушке ждать не положено», а Лена ничуть не жалела, что провела этот вечер не в кино, а среди книжных полок. Кино – это обычно, это бывает у всех девчонок, и Димка наверняка не ее первую пригласил на вечерний сеанс. А вот в том, что ни одна из них не чинила вместе с ним покосившийся книжный шкаф, Лена уверена. И она никогда не забудет ни веселых Димкиных глаз, когда он с силой вкручивал в дерево винты, ни его одобрительных слов за ее старания и послушание, ни его заботы, когда одна из полок прищемила Лене палец. Прищемила несильно, Лена только и ойкнула – а Димка уже был рядом и требовал показать руку, а потом тащил Лену к раковине, чтобы сунуть ее палец под холодную воду, а сам, пока она лечила таким образом свою смешную травму, целовал куда-то в висок и необидно выговаривал за неосторожность. Вот тогда, в тот самый момент, Лена и поняла, что настоящий Димка совсем не такой, каким стремится показаться. Что он не бесчувственный чурбан, каким она представляла его себе все одиннадцать школьных лет, что у него есть свои убеждения и очень четкие понятия о чести и преданности. Кажется, они ничуть не изменились, несмотря на все выпавшие на его долю испытания в последующие двенадцать лет. И Лена не могла позволить ему загубить себя из-за этих несовременных принципов и собственного упрямства. Хотя бы ради Кирилла, который в случае Лениной правоты мог лишиться единственного родного человека и оказаться в детдоме. Лена по-прежнему не могла объяснить себе, почему так остро воспринимала все, что казалось этого мальчика, но сейчас это не имело особого значения. У Лены были на руках все карты, чтобы сделать свой ход, и она не собиралась его откладывать. Она не сомневалась, что переносы Димкиных дней работы напрямую связаны с теми махинациями, что проворачивал в «Автовладе» Милосердов со своими сообщниками, а значит, именно сегодня затевался очередной кипишь, и Лена отставила все остальные дела, кроме наблюдения за Николаем Борисовичем. Она должна была вывести его на чистую воду, пока не стало слишком поздно. И в таком деле все средства были хороши. Объявив собственному заместителю, что хочет сегодня побыть его стажером, чтобы лучше понимать внутреннюю кухню автосервиса, она приклеилась к Милосердову, как банный лист, не отходя ни на шаг и ловя каждое его слово. Поначалу Николая Борисовича это забавляло и некоторым образом даже льстило, однако не прошло и часа, как он устал от Лены и стал сначала намеками, а после открытым текстом предлагать ей вернуться к бумагам и позволить ему делать свою работу. – Мне, Елена Владимировна, иногда и крепкое словцо надо ввернуть, чтобы дело с мертвой точки сдвинулось, а при вас я себе не могу такое позволить, – объяснял он свое недовольство. – Да и выглядит все это весьма странно: уж и клиенты косятся, и сотрудники посмеиваются. К чему портить репутацию? Но репутация сейчас Лену не интересовала. – Полагаете, теперь они решат, что у нас с вами роман? – иронично поинтересовалась она, но тут же сменила тон на уговаривающий: – Поймите, Николай Борисович, я должна воочию увидеть весь механизм работы автосервиса. Иначе не смогу эффективно работать. А лучше вас такую науку никто не преподаст. Подхалимство выиграло для Лены еще час, в течение которого Николай Борисович отчитал снова не вяжущего лыка Михаила, отзвонился с извинениями по задержке с ремонтом какому-то клиенту и поругался с поставщиками, пригрозив найти себе новых, более пунктуальных. После чего снова обратился к Лене. – Сделайте милость, Елена Владимировна, снимите с меня эту обязанность быть вашим куратором. Если действительно хотите помочь, съездите в налоговую: мне вчера факс пришел, что там какие-то вопросы возникли. Уверен, ваше образование позволит разобраться с этой проблемой куда быстрее, чем мои семь классов в вечерней школе. Насчет семи классов он, конечно, придуривался, но факс Лена тоже видела и не имела поводов отказать Николаю Борисовичу в просьбе, если не хотела выдать собственную шпионскую деятельность. Оставалось только пожалеть, что в сервисе сегодня нет Кирилла, который мог бы заступить на Ленино место и вывести Милосердова на чистую воду. Он ради отца глаз бы с него не спустил, но Димку Лена не видела с самого момента их несвоевременной ссоры, а значит, не стоило ждать и его сына. Наверняка они уже дома: сегодня у Кирилла всего три урока. Или, может, забурились в какую-нибудь кафешку, чтобы весело провести время вместе. Или решили использовать погожий майский денек для похода в ЦПКиО – оторваться на новых аттракционах, от которых Лена отказалась. Димка больше ее не приглашал. И вряд ли с ее-то гонором еще когда-нибудь пригласит. А ведь чего, на самом деле, стоило просто сказать, что она беспокоится за него? Что не хочет ему новых неприятностей? Что он не безразличен ей и она никогда не сможет иначе к нему относиться? Неужели Димка не понял бы и не оценил искренней заботы? Может, и не поддержал бы так, как Лена хотела, но хотя бы не оставил ее одну. И сейчас не пришлось бы судорожно соображать, кого все-таки можно попросить о помощи, чтобы быть уверенной, что ее просьба не будет повернута против нее самой. Кроме Димки и Кирилла таковых в сервисе не имелось. В итоге пришлось обходиться полумерами. Лена наказала Милане записывать всех приходящих в сервис, сославшись на задуманную рекламную компанию, а вот от идеи следить за Николаем Борисовичем отказалась: к сожалению, здравых идей на этот счет у нее так и не возникло. Отъезд в налоговую она отложила до крайнего срока, надеясь все же перехватить хоть какой-нибудь подозрительный разговор Милосердова или лично заметить странного посетителя. Но Николай Борисович был спокоен и безмятежен, радуясь, что «Леночка избавила его от тяжкой повинности», а посетителей, как на притчу, с самого утра не появлялось. Механики валяли дурака, перекидываясь в картишки, и Лена, так и не заметив ничего достойного ее внимания, с тяжелым сердцем покинула сервис. В душе еще теплилась надежда, что она сумеет быстро решить проблемы с налоговой и вернуться до того, как все темные делишки будут сделаны. Но дотошный сотрудник, вызвавший ее как свидетеля в деле по проверке одного из поставщиков «Автовлада», вымотал ей все нервы, задавая вопросы, на которые она не могла знать ответов. Лене приходилось раз за разом звонить Николаю Борисовичу и консультироваться с ним. А поскольку тому тоже требовалось поднимать бумаги, дело продвигалось до невозможности медленно, и налоговую Лена покинула уже только в девятом часу вечера: уставшая, униженная, разочарованная, злая и до ужаса голодная. Ее гоняли, будто школьницу, не выучившую урок. Ее сервис закрывался через сорок минут, а значит, не стоило больше и думать о том, чтобы именно сегодня раскрыть Милосердова и его шайку. Дома ее ждала одинокая тишина и пустой холодильник, а потому Лена вопреки сегодняшней невезучести решила устроить себе праздник живота и отправилась ужинать в ресторан. Там в ожидании заказа позвонила родителям и проболтала с ними почти час, чувствуя, как от родных теплых голосов развязывается внутри узел, позволяя нормально дышать. Она обожала мамину ненавязчивую заботу и папины необидные подколы, а, сдобренное вкуснейшим салатом и не менее вкусной запеченной рыбой, все это заставило Лену почти забыть неприятности сегодняшнего дня. Однако под конец разговора папа неожиданно с осторожностью поинтересовался Лениной личной жизнью. Лена тут же приняла боевую стойку, чувствуя подвох. – Милосердов звонил-жаловался? – напрямик спросила она, и по ее тону должно было быть ясно, что врать ей не стоит. – Он не жаловался, Леночка, – возразил отец – мягко, но достаточно настойчиво, чтобы Лена передумала перебивать и возмущаться. – Это я просил его присмотреть за тобой, зная, как зачастую ты увлекаешься и не бережешь себя. Лена едва не подавилась чаем, которым растягивала удовольствие от ужина. Вот такой подставы она от отца никак не ожидала! – Пап, мне не семь лет и даже не восемнадцать, чтобы за мной «присматривать»! – высказала-таки свое «фи» она, однако отца это не смутило. – Ты будешь моей дочерью и в пятьдесят, Леночка, – сообщил он, – а значит, я буду за тебя волноваться и заботиться о тебе. Лена закатила глаза и покачала головой: ну да, если он еще и в пятьдесят будет за ней присматривать, проще сразу уйти в монастырь. – Пап!.. – выдохнула было она, но он не позволил ей продолжить, ошарашив вопросом: – Дмитрий Корнилов – это тот, о ком я думаю? На этом месте Лена все же подавилась и закашлялась, едва не расплескав остатки чая. Поставила чашку на стол и только после этого ответила: – Я не знаю, что ты думаешь, пап! Сегодня ты меня только и делаешь, что поражаешь. По ту сторону провода раздался вздох. Но от выяснения истины отец все равно не отказался. – Это от него ты сбежала двенадцать лет назад? – прямо спросил он, и Лена тоже не стала юлить. – От него, пап, – согласилась она. – Но приезжать и вызывать его на дуэль не надо. Теперь мы всего лишь бывшие одноклассники, которые вместе работают. Никаких страстей и трагедий. Что бы тебе ни наплел Милосердов. В трубке повисла тишина: очевидно, отец обдумывал сказанное и решал, стоит ли верить Лениным словам. – У вас конфликт с Николаем? – наконец спросил он, и Лене тоже понадобилось время, чтобы переключиться с Димки на собственного заместителя. – Нет никакого конфликта, пап, – поморщилась она. – Просто мне не нравится, когда за мной «присматривают», особенно совершенно незнакомые люди! Поверь, я вполне взрослый человек, который способен сам решать, что для него лучше, а не ждать чужого одобрения. И мне, признаться, обидно, что своему бывшему заместителю ты доверяешь больше, чем собственной дочери. Это была закинутая удочка в отношении не только Димки, но и Лениного расследования, а потому она настраивалась на долгую битву за свою свободу, но отец, по счастью, пошел ей навстречу. – Я доверяю тебе, дочка, и ты это знаешь, – резонно заметил он, и Лена не могла этого не признать. Родители позволили ей остаться одной в Москве именно потому, что доверяли и не сомневались в ее благоразумии. С тех пор прошло десять с лишним лет. Что вдруг изменилось? – Но, мне кажется, сейчас ты взялась не за свое дело, – продолжал между тем отец. – И я хотел бы, чтобы ты оставила его Николаю.