— Это не он прислал конфеты. Сандра ойкнула. Похоже, она начала понимать, в чем дело. — Вот тебе на! Ох, мэм, простите, не подумала. Надо было их спрятать, да? Мейси пожалела бедняжку, ей и так пришлось многое пережить. — Послушайте, Сандра, скажите доктору, что вам нужен полный отчет. Спросите, какое вещество могло вызвать подобную реакцию. Если вдруг возникнут сложности, сообщите лорду Джулиану, что разговаривали со мной и что я хочу взглянуть на медицинское заключение о болезни Терезы. — Ох, мэм… — Лорд Джулиан все поймет. Не бойтесь, Сандра, он вас не укусит. Просто передайте, что я сказала. — Хорошо, мэм. — Вы уверены, что Тереза выздоровеет? — Доктор так сказал, мэм. А сейчас мне пора, ее увозят в больницу, и нам нужно дать ей воды. Доктор говорит, что она должна много пить. В общем, мэм, у нас тут все вверх дном. — Я позвоню завтра из Франции. — Из Франции, мэм? — Да. Передай Терезе, что я о ней беспокоюсь! — Мэм, вы не виноваты. Кто ж знал, что конфеты испортились? Мейси закончила разговор и прислонилась к двери. «Еще одна попытка…» Мейси закрыла глаза. «Я должна удвоить бдительность». Она вспомнила о Терезе. «И за других тоже». В конце концов она открыла дверь кабины и вышла в тускло освещенный коридор. Неподалеку стоял Морис Бланш. — Морис! Я думала, вы собираетесь насладиться трубкой перед тем, как мы уйдем отсюда. Морис вытащил карманные часы, посмотрел, который час, и захлопнул серебряную крышку. — Нам пора, Мейси. Паром скоро отойдет. Идемте. Мейси вновь напряглась. Едва они с Морисом сели в такси, ее стали преследовать видения прошлого. Последний раз она пересекала Ла-Манш будучи сестрой милосердия и в компании таких же добровольцев. Мейси вспомнила отдаленный грохот канонады, ужасную качку и сильнейший приступ морской болезни, который скрутил ее, едва она ступила на борт судна. Она вспомнила дождь, промокшую насквозь плащ-накидку и сырость, промозглую, вонючую сырость, что сопровождала каждый день службы во Франции. Мейси до сих пор чувствовала эту сырость, даже в летнюю жару. Пока такси ехало в порт, Мейси пересказывала Морису давешнюю беседу с Сандрой, он сосредоточенно кивал. Все было как в старые добрые времена, и у Мейси потеплело на душе. Судя по поведению Мориса, он переживал за нее и за ее работу. Может, опасения Мейси вызваны тем, что она переутомилась? Она вспомнила о случае на Тотнем-Корт-роуд, потом о том, как ее чуть не столкнули под поезд, и о недавнем подарке — коробке с отравленными конфетами. Нет, кто-то хочет ее убить. На пароме Мейси и Мориса проводили в салон первого класса, где они нашли уединенные места в дальнем углу. Мейси надеялась, что на море не будет волн и возвращение в прошлое пройдет тихо и спокойно. Хватит и того, что настоящее стало чрезвычайно опасным. Паром вышел в море без задержки: поезд «Золотая стрела» отправлялся из Кале в Париж точно в десять минут третьего. Проведя в салоне несколько минут, Мейси, которую уже подташнивало, решила, что прогулка по палубе пойдет на пользу ее желудку. Да, лучше всего провести время, вглядываясь в даль и собираясь с мыслями. А подумать надо о многом: Тереза, Рейф Лоутон, Питер Эвернден, нежелание ехать в Биарриц — Мейси вдруг обнаружила, что ее сопровождают голоса из прошлого. Громкая болтовня Айрис, медсестры, с которой она служила на эвакуационном пункте; успокаивающий говорок палубного матроса, который сунул в красные, обветренные руки Мейси кружку горячего какао с печеньем и велел поесть, чтобы не тошнило. В тысяча девятьсот шестнадцатом они переправлялись не на пароме, а на реквизированном грузовом судне, доставлявшем во Францию провиант и лошадей. Животные стояли рядами на палубе, уже взнузданные и готовые пойти под седло, как только корабль пришвартуется в Гавре — в порту, куда стекались со всего света батальоны молодых людей, прибывших заменить десятки тысяч солдат, погибших во Франции и Бельгии. В этот раз конечной точкой путешествия был не Гавр, однако война напомнила о себе, когда Мейси, купив чашку чая, прошла по палубе в поисках укромного местечка, где можно было бы стоять, опершись на поручень, и смотреть на пенистые гребни волн. Похоже, многие пассажиры парома направлялись к последнему месту упокоения своих близких. Мейси обратила внимание на двух женщин перед собой — у обеих на груди алели тряпичные маки, цветы, которые оставляют на могиле, словно говоря: «Я здесь. Я не забыла». Кто эти двое, мать и жена? Если бы Саймон Линч умер, отправилась бы Мейси в подобное путешествие вместе с Маргарет, его матерью? Взяла бы Маргарет ее за руку со словами: «Мейси, жизнь продолжается. Его больше нет, а тебе нужно жить…»? Отпив из чашки, Мейси повернулась лицом к серо-зеленому морю, прыгающему вверх-вниз носу судна и волнам, захлестывающим бак. Сможет ли она когда-нибудь объяснить, как провела все эти годы, как похоронила многолетнюю любовь к Саймону, как начала помогать Морису Бланшу и благодаря этой работе привела в порядок мысли, хотя так и не утешилась. Что бы сказала Маргарет Линч, если бы их пути вдруг пересеклись? Может, встретила бы ее словами: «Ты пришла, после стольких лет ты пришла. Но для него все кончено, и потому иди с миром. Ты успокоилась, пора двигаться дальше». Мать Саймона согревала мысль о том, что сына навещают, пусть всего лишь раз в месяц, и он не будет забыт, когда ее самой не станет. Мейси допила чай, подняла воротник плаща, надвинула поглубже шляпку и прошлась вдоль палубы. Иронично улыбнулась, взглянув на темные тучи, которые предвещали ненастье. Погода полностью соответствовала ее воспоминаниям о войне. Конечно, порой стояли жаркие дни, и тогда от зноя и мух не было спасения ни живым, ни мертвым, но для Мейси то время навсегда осталось темным и мрачным. И сейчас нужно вновь окунуться в прошлое, чтобы понять настоящее. Мейси искренне сочувствовала Агнес Лоутон, ее боли, вырвавшейся из-под контроля. Горе поглотило разум несчастной женщины, заставило обратиться к шарлатанам. Мысли Мейси снова и снова возвращались к Мадлен Хартнелл, которая играла на чувствах обезумевшей матери. Как она посмела! Мейси со злостью стукнула кулаком по поручню, вызвав недоуменные взгляды других пассажиров. Впрочем, среди запоздалых отпускников было немало тех, кто скорбел о потерянных близких и не обратил внимания на ее выходку. А еще Авриль Джарвис. Что раскопал Билли? Нашел ли какие-нибудь сведения, которые помогли бы смягчить приговор? И как там она сама? Мейси понимала, что Авриль не обычная уличная потаскушка; несмотря на ужасные обстоятельства, ей удалось сохранить чистую душу. Нельзя допустить ее гибели. — А, вот вы где! Мейси обернулась. — Морис! Хорошо отдохнули? Бланш облокотился на поручень. — Отлично! Люди зачастую недооценивают важность короткого сна. Вы бы легко овладели этим полезным навыком, хотя, полагаю, склонность к подобному времяпрепровождению свойственна индивидам зрелого возраста вроде меня. Мейси улыбнулась и расстегнула плащ, чтобы взглянуть на часы. — Скоро прибудем. — Она повернулась к носу судна. — Уже виден порт. Еще минут двадцать, как по-вашему? Морис прищурился, глядя вдаль. — Согласен, около двадцати минут. — Он посмотрел на Мейси. — Так о чем вы думали, друг мой? Мейси оперлась на поручень и выдохнула. — Вспоминала, как мы переправлялись через Ла-Манш, когда я служила сестрой милосердия. — Тогда вы были почти ребенком. — Нет. Многие юноши были моложе меня, и мы все были достаточно взрослыми, чтобы умереть, — сухо ответила Мейси. — Конечно, — кивнул Морис, немного помолчал и продолжил: — Вне всяких сомнений, сейчас вы заново переживаете то время. Даже сейчас, когда мы беседуем, у вас перед глазами встают сцены из прошлого, так ведь? — Да. Чтобы не встретиться с ним взглядом, Мейси вновь уставилась вдаль. — И это будет продолжаться, пока мы во Франции. Тем не менее, Мейси, выслушайте меня. — Говорите. — Она повернулась к нему. — Вы должны позволить себе полностью погрузиться в воспоминания. Обращаясь к прошлому, вы увидите только то, что уже произошло раньше. Вот мой совет: пусть эта поездка станет для вас поворотной точкой. Покончите с прошлым, повернитесь лицом к будущему. Только тогда оно пойдет вам навстречу. Только так вы избавитесь от страданий. Мейси сглотнула и хотела было ответить, но вдруг снова почувствовала незримое присутствие матери, услышала ее голос: «Твой отец прав, Мейси. Сразись с драконами». Склонив голову набок, Морис без улыбки смотрел на Мейси. Коснувшись его руки, она пошла обратно в салон забрать портфель и саквояж. Ее охватило знакомое чувство. Мейси тогда было всего восемнадцать, и она готовилась к высадке на берег, чтобы вместе с остальными отправиться в Руан и ждать дальнейших приказаний. Во время первой переправы она сильно страдала от морской болезни, но, прежде чем ступить на французскую землю, собралась с силами, напомнив себе, что должна исполнить свой долг, для чего потребуются мужество, храбрость и все, чему она научилась в Лондонском госпитале и у Мориса Бланша. Сейчас она повзрослела, стала намного опытнее. Мейси торопливо вышла из салона — спешила на поезд, который должен был доставить их с Морисом в Париж без двадцати пяти шесть. Глава 16 По дороге в Париж они почти не разговаривали. Мелькали поля, города и села, но Мейси думала только о прошлом. Неужели именно так выглядела Франция перед войной, до того как неузнаваемо изменился ландшафт и до того как навсегда изменилась сама Мейси? Какие страхи и обиды таились в людских душах, пока местные жители заново отстраивали дома, церкви и магазины, стертые с лица земли непрерывными артобстрелами? Еще продолжались восстановительные работы, и на уцелевших фундаментах возводили новые здания. Удивительным образом страна напоминала человека, который внешне стал другим, но сохранил прежние воспоминания. Они все ехали и ехали по Франции, убаюканные перестуком колес. В мозгу Мейси эхом отзывались названия мест былых сражений. Вначале Бетюн и Ланс, дальше на восток — Вими и Аррас; а вот и долина Соммы, место жестокого сражения, потом Амьен. «Тук-тук, тук-тук» — стучали колеса. Сколько здесь похоронено солдат, десять тысяч? Двадцать? Может, сто тысяч лежат под готовыми к жатве полями; там, где погибли миллионы людей, вырос обильный урожай. «А где покоится Питер Эвернден?» В Париже оказалось, что Морис заранее забронировал номера в небольшом, но роскошном отеле «Ричмонд», недалеко от Сены. Вообще-то Мейси было не обязательно задерживаться в городе, но в дневнике Рейф Лоутон писал об увольнительной, которую провел со своим «дорогим другом». С кем именно? С Джереми Хейзелтоном? Или с кем-то другим, чьего имени не назвал? В дневнике говорилось о кафе и о гостинице. Мейси решила, что поедет туда завтра. За ужином они с Морисом обсудили планы на следующий день, а потом Мейси вернулась к себе в номер. Она решила, что Реймс подождет до воскресенья, а пока в дополнение к работе придется пойти навстречу пожеланиям Мориса. Он собирался провести время в компании старых друзей и пригласил Мейси, заметив: «Наверняка вы соскучились по интеллектуальным разговорам. Общение пойдет вам на пользу, а заодно проверите, хорошо ли помните французский». Когда определились с планами, оказалось, что говорить больше не о чем. Мейси подумала, что, наверное, нужно извиниться перед Морисом за недавнюю резкость. Она чувствовала, как в ней зреет скрытое недовольство, которое рано или поздно прорвется наружу. У себя в номере Мейси приняла ванну, надела халат и села, скрестив ноги, на пол. Она сидела молча, не обращая внимания на шум с улицы, все еще изобилующей ночными гуляками, которые, судя по всему, намеревались бодрствовать до утра. В мозгу Мейси мелькали картины первых военных дней, когда она взахлеб радовалась поступлению в Гертон-колледж и новой жизни. Потом была поездка в Челстоун на первые рождественские каникулы в тысяча девятьсот четырнадцатом году: наводнившая платформу толпа людей в хаки, военные эшелоны, бесконечные прощания, упрямые улыбки тех, кто искренне надеялся вскоре вновь обнять сына, брата или любимого. Политики единодушно уверяли всех, что война вот-вот закончится… Мейси вспомнила свою радость при виде отца. И Мориса. Морис жил в Лондоне, время от времени отбывая в заграничные поездки, может, во Францию, а может, в Голландию. Точно никто не знал, и сам он ничего не рассказывал. Мейси пришла к нему в гости, а он лишь улыбался, слушая ее болтовню о колледже. — Расскажите о своих друзьях, Мейси, — попросил он. — Надеюсь, вы подружились с кем-нибудь? Морис беспокоился, что происхождение Мейси помешает ей сойтись с сокурсницами. — Моя лучшая подруга — Присцилла Эвернден. Ой, она такая забавная, о занятиях почти не думает, а все свободное время планирует очередную вылазку в город. Она чуть старше меня. — Понятно. — Морис вновь закурил трубку и улыбнулся. Он был рад за Мейси. — Я как-то пожурила ее из-за учебы, но она сказала, что родителям вполне хватает успехов ее братьев, особенно Питера. Он самый старший, ему уже лет двадцать пять или двадцать шесть. — Они сейчас в Европе? — Да, служат в армии. Присцилла говорит, что Питер пойдет дальше всех, ведь он настоящий полиглот. Морис усмехнулся. Он свободно владел шестью языками, не считая родного французского. — Редкая для англичанина способность. Мейси не замечала, с каким восторгом рассказывает о своей подруге и ее безалаберном, хотя и очень богатом семействе. — Ну, Присцилла считает, что это талант, хотя никто не знает, откуда он взялся. Питер сам не знает. Все началось, когда они отдыхали в Швейцарии, Питеру тогда было двенадцать. Он вдруг начал болтать по-французски, а потом и по-немецки с другими постояльцами отеля. Его родственники были в шоке.