— Нужно забирать всё, что можно забрать, и кое-что из того, что нельзя. Таков закон целеустремленной жизни — как у человека, так и у государства. Сейчас заведет речь про то, что прежде всего нужно забрать Китай, для этого следует начать с Маньчжурии, а ключ к Маньчжурии — русский атаман, предположил Маса. Но ошибся. Мысль сенсея двигалась какими-то своими зигзагами. — А ты целеустремленный человек, сын Тацумасы? — Когда у меня есть цель, я к ней устремляюсь. Ничто не может меня остановить. Сенсей печально покивал. — Да, это видно. А к какой цели ты устремлен сейчас? Поколебавшись, Маса ответил: — У меня их три. Про две первые говорить не буду, а про третью скажу. Потому что, возможно, вы сумеете мне помочь. Первая цель была растопить сердце кицунэ. Вторая — обокрасть атамана — являлась средством для достижения первой. Про обе старцу знать было ни к чему. — Я хочу узнать правду о своих покойных родителях. Раз вам известно про мою татуировку, может быть, вы были с ними знакомы? — Нет. Я только слышал про Тацумасу. Кто ж про него тогда не слышал? Ах, это было так давно, столько всего с тех пор произошло, — вздохнул Курано. — Все умерли, остался один я... Раньше я думал, что глубокая старость — это дряхлость, болезни. А это одиночество. Когда тебе почти девяносто, ты живешь в мире чужих, глупых, докучливых людей. И прошлое — как зимняя тропа, засыпанная снегом. Оно невидимо, невосстановимо и лишено значения, потому что вернуться назад нельзя. Путник, желающий не сбиться с дороги, должен смотреть только вперед. И не оглядываться. — Мое ремесло — находить цепочку следов, даже если они спрятаны под глубоким снегом. Я хочу знать правду про своих родителей. И я ее узнаю. Потому что я очень хороший сыщик. — Я стал советником Тадаки Первого уже после того, как он убил твоих родителей. Это был неумный поступок, из-за которого клан потерял лицо, а сам оябун подорвал свою репутацию. В конце концов из-за этого он и сгинул. Воссоздать клан мне удалось только при Тадаки Втором. Старое лицо осветилось слабой улыбкой — старик вспоминал былые свершения. — Что ж, — поклонился Маса, — буду искать сам. — Конечно. Если ты чувствуешь, что это твой сыновний долг, — рассеянно прошелестел сенсей, все еще улыбаясь. — ...Я запамятовал. Зачем ты ко мне пожаловал? Все-таки ум у него был хоть и острый, но немного уплывал. — Ах да. Русские. Во времена моей юности их называли «рококудзины», «люди Страны Дураков». Дураки всегда считают всех дураками, а мы тогда были совсем дураки... Смотрите, чтобы русский сёгун вас, умников, не облапошил, — пробормотал старец, роняя подбородок на грудь. Маса тихо поднялся, вышел к ожидавшему в соседней комнате Сандаймэ. — Уснул. — Мой автомобиль отвезет вас к господину майору, а я останусь, — шепнул Тадаки. — Буду ждать, когда сенсей проснется. Не могу уехать, не попрощавшись. Это слишком невежливо. Третий большой человек, пожалуй, произвел на Масу самое сильное впечатление. Вроде бы сказал про Семёнова одну-единственную фразу, а попал в самую точку. Хитрющий казак кого хочешь объегорит, на козе объедет. Китайцы про таких говорят «перекукарекает петуха, перелает собаку». И еще взмечталось: вот бы тоже удалиться от всех в такую славную обитель, и чтобы глухонемая стража никого без разрешения не пускала. Сидеть на энгаве, любоваться садом. Такой и должна быть старость. Но уединение Масе не светило. Сейчас придется точить лясы с небольшим (но тоже никуда от него не денешься) человеком майором Бабой, от него ехать к крупному человеку атаману Семёнову. И всем врать, всех обманывать. Тяжелая участь — влюбиться в кицунэ и быть у нее на посылках! ТАЙФУН Куда ты плывешь по реке Сумида, Лепесток сакуры белый-пребелый? Сдул тебя ветер с родной ветки, Как и меня, как и меня-а-а! Голос у гейши был противный, пела она фальшиво, по струнам сямисэна брякала невпопад. Но от плохой музыки терзался один Маса. Со стороны речная прогулка выглядела обычным туристическим аттракционом. В кабине, за приоткрытой бумажной перегородкой, сидят двое клиентов, сбоку почтительный гид, на корме лодочник с длинным веслом, на носу гейша. Однако единственным слушателем-японцем тут был Маса. Атаман с послом в японском пении ничего не смыслили и вообще были слишком увлечены беседой, а гребца изображал бурят Михайлов. Таково было одно из условий: лодочника обеспечит белая сторона, гейшу — красная. Певунья (чтоб ей в воду свалиться!) на самом деле была «свой товарищ», член подпольной ячейки, представительница угнетенного женского пролетариата и бывшая жертва половой эксплуатации из веселого квартала. Поэтому музыкальное сопровождение было паршивым, а лодка плыла криво. В качестве дополнительной гарантии безопасности по берегам следовали сопровождающие: по правому — наряженные туристами казаки, по левому — Кибальчич со своими боевиками. Маса находился в лодке как особа, пользующаяся доверием обеих сторон. Весь предыдущий день он курсировал между красными и белыми, согласовывая протокол встречи, а сейчас сидел, обмахивался веером, без большого интереса прислушивался к голосам. Сначала стороны перечисляли взаимные обиды и претензии — кто сколько народу в гражданскую войну перестрелял, нарубил и перевешал. Счет получался примерно равный. Но ничего, не расплевались. Собеседники всего лишь демонстрировали, как непросто им простить друг друга. На втором этапе тон стал примирительным, зазвучали всякие подобающие поговорки: «кто старое помянет, тому глаз вон», «что было, то прошло, быльем поросло», и прочее подобное. Потом началась торговля. Товарищ Копп спросил, на каких условиях генерал готов «публично разоружиться перед Советской властью». Семёнов вынул бумажку, стал перечислять. Во-первых, он желает вернуться не как амнистированный преступник, а как союзник, которого встретят торжественно. Во-вторых, ему должны дать высокий чин. В-третьих, посольство выплатит новому другу Кремля аванс в 25 тысяч долларов. — Зачем вам деньги? Вы и так лопаетесь от золота! Между прочим, нашего, советского золота! — упрекнул посол, раздраженный непомерностью требований. Высокие стороны попрепирались, чье это золото. Договорились: что потрачено — потрачено, бог с ним, но остальное должно достаться трудовому народу Советской России. Насчет двадцати пяти тысяч атаман пояснил, что эти средства ему нужны не для себя. У него грандиозный план. Он едет в Маньчжурию, набирает и вооружает там отряд из русских. Все будут уверены, что готовится акция против Советов. А вместо этого семёновцы захватят Харбин и железную дорогу, а потом объявят Желторосскую Советскую Республику. В СССР сейчас шесть республик — Российская, Украинская, Белорусская, Закавказская, Узбекская, Туркменская, а станет семь. Бывший атаман, теперь комкор Красной армии Григорий Семёнов возглавит ее Совнарком. От такой перспективы у посла захватило дух, и потом обсуждали уже только размер аванса. Продолжалось это долго. В конце концов атаман согласился на первое время удовольствоваться двумя тысячами долларов. — Уф, товарищ Копп, прямо вспотел от вашей прижимистости. Ладно, скрепим уговор рукопожатием. И давайте распахнем перегородки. Душно. Скрипнули сёдзи. Маса увидел распаренную физиономию Семёнова и сосредоточенного, хищно подобравшегося посла. Лодка приближалась к мосту Нихонбаси. На нем стоял черный автомобиль. У перил торчали двое японцев в строгих костюмах, пялились прямо на лодку. Токко, в первый момент подумал Маса. Неужто пронюхали? Ох, нехорошо! О конспиративной встрече майору доложено не было. Но потом успокоился. Автомобиль был «роллс-ройс», а костюмы слишком хорошо сшиты для шпиков. Просто воротилы из расположенного неподалеку финансового квартала тоже ведут какие-то секретные переговоры в нейтральном месте. Глазеют, потому что надо же на что-то смотреть, а тут плывет красивая лодка. Там заливается гейша, жмут друг другу руки два иностранца. — Исторический момент! — взволнованно воскликнул Семёнов. — Обнимемся — по-нашему, по-русски? — После обнимемся, — строго сказал Копп. — Когда докажете делом, что вы полностью перековались. — Ну хоть выпьем за успех нашего предприятия, — хлопнул его по плечу будущий комкор. — Кацура, разливай! На прощанье, уже на причале, товарищу Коппу все же не удалось избежать медвежьих объятий захмелевшего атамана. — Я всегда в глубине души был интернационалист и коммунист, — признался Григорий Михайлович и икнул. — Потому что я на четверть монгол и родом из трудового, ик, народа. Но как только посол сел в поджидавшую его машину и уехал, атаман сразу протрезевел. — Так, Егор, — сказал он. — Теперь будет второе действие. Ты в нем активно участвуешь, поэтому знакомлю тебя с содержанием пьесы. Ночью на виллу явятся представители топливного консорциума «Дайниппон Сэкию». Видал пиджаков на мосту? Это я им велел там быть. Чтобы убедились — я с Советами теперь дружу. Послу Коппу пока еще неизвестно, что Семёнов пригодится Москве не только для маньчжурских дел. Москва ведет трудные переговоры с Токио о нефтяной концессии на Сахалине. Я как посредник буду обеим сторонам очень полезен. Не за здорово живешь, конечно. — Атаман подмигнул. — У советских проблемы с валютой. Видал, как жидится Копп на доллары? У консорциума с этим проще. Сегодня ночью будешь переводить. А предварительно уясни главное. Нефтяные тузы должны понять, что я — невеста переборчивая, не больно-то они мне и нужны. Знаю я вас, японцев, у вас тысяча оттенков этикета. Веди дело так, чтобы было ясно: большой человек — я, а они — люди поменьше. Но при этом, само собой, чтоб всё вежливо. Понял? — Это-то я понял. Я не понял, почему деловая встреча ночью? — Потому что ни консорциуму, ни мне не надо, чтоб о переговорах раньше времени пронюхали твои приятели из Токко. Сейчас поедем домой готовиться. Семью я отправил в Нагасаки, а то ночью будет шумно, детям не уснуть, и Елена заругалась бы. — Почему шумно? — Увидишь. На вилле Семёнов собрал казаков. Произнес энергичную речь, как перед боем. — К вечеру всем надеть парадные мундиры, ордена-медали. Бороды расчесать, сапоги — до зеркального блеска. Приедут япошки — встать перед входом почетным караулом. Шашки наголо. Поздороваются — как ответить? Он махнул рукой — казаки оглушительно гаркнули: — Здравьжла!