— Да, — согласился Вуд. — Я тоже так думаю. — По правде сказать, — продолжил Моллет, словно очень большой кот, играющий с очень маленькой мышкой, — хоть мы с моим коллегой чрезвычайно рады, что вы можете представить нам такой подробный отчет о своих действиях в прошлую пятницу, боюсь, вы слишком поспешили со своим добровольным заявлением. — Он замолчал, очень неторопливо набил и закурил свою трубку. Выражение лица Вуда оставалось напряженным, он не сводил глаз с инспектора. — На самом деле, — снова заговорил Моллет, задув спичку и аккуратно положив ее в пепельницу мистера Биссета, — мы хотели задать вам несколько вопросов о другой вашей деятельности. — Моей… другой… деятельности? — О деятельности, которую проще всего обозначить фамилией Бленкинсопа. Если бы Иделман в тот момент находился рядом, он, несомненно, был бы вознагражден, получив подтверждение точности своих психологических наблюдений. Лицо Вуда смялось. Резко очерченные черты стали оплывшими, будто пружина, которая держала их в расправленном состоянии, внезапно лопнула. Тело обмякло и осело вперед. Тишину прервал холодный и бесстрастный голос Моллета, предназначенный для официальных предупреждений: — Слушаю вас. — Я все расскажу, — последовал ответ едва различимым шепотом. Четверть часа спустя Вуд ушел, оставив на столе собственноручно подписанное заявление, представляющее собой подробное признание. В нем детально описывалось, каким образом передавалась наружу конфиденциальная информация о работе Контрольного управления и каким образом удавалось обходить систему безопасности. Были названы даты и факты, участники и их фамилии, фирмы, на которые они работали. У Вуда была хорошая память, и под твердым руководством инспектора он не упустил ни одной детали. Недостойная история получила окончательное завершение. — Итак! — сказал Моллет, перечитав документ. — Этому мерзкому дельцу конец. Представляете, как обрадуется управляющий? — Что с ним сделают, как вы думаете? — спросил Джеллаби, имея в виду Вуда. — Это дело министерства. Они могут либо судить несчастную рядовую крысу в соответствии с Актом о нарушении служебной тайны, либо использовать его в качестве свидетеля, возбудив дело против его работодателей. Не думаю, что он попробует отказаться от своих показаний, — мрачно добавил Моллет. — Он, конечно, облегчил вам задачу с самого начала, — заметил Джеллаби. — И слава богу! У нас ведь не было на него ничего, кроме утверждений Иделмана, да и то в самой общей форме. Если бы Вуд уперся, мы ничего не смогли бы сделать. Но, к счастью для нас, граждане, которые знают свои права и имеют мужество настаивать на них, встречаются редко. — Ну что ж, — сказал Джеллаби, — все это очень хорошо для вас, но мы пока… — Ни на дюйм не приблизились к поимке убийцы мисс Дэнвил, — подхватил Моллет. — Не надо все время тыкать меня носом. Один раз удача нам сегодня улыбнулась, не исключено, что улыбнется и еще. У нас ведь остался мистер Рикаби. Беседа с Рикаби, однако, обернулась печальным разочарованием. Не проговорив с ним и двух минут, инспектор понял, что этот неприятный молодой человек принадлежит именно к тому типу граждан, который он только что с самонадеянностью охарактеризовал как «редкий». Рикаби отказался каким бы то ни было образом сотрудничать с полицией. Заявил, что ничего не знает о мисс Дэнвил и категорически не желает, чтобы его вмешивали в полицейское расследование. Когда Моллет спросил, готов ли он официально подписать подобное заявление, он без запинки ответил, что не собирается делать ничего подобного без адвоката. — Я бы хотел, чтобы вы проконсультировались с адвокатом, — сказал Моллет. — Ничуть не сомневаюсь — он посоветует вам в ваших же собственных интересах сделать такое заявление. — Тогда я не последую его совету, — воинственно ответил Рикаби. — С какой стати? У меня ведь есть права. Если я не желаю говорить, вам не поможет даже допрос третьей степени[15]. — В наши дни, — спокойно заметил Моллет, — люди вашего типа называют это гестаповскими методами. Вам следовало бы немного осовременить свой словарь. Да, кстати, если вы обнаружите, что с этого момента находитесь под наблюдением полиции, не стоит писать об этом вашему депутату. Он может заинтересоваться, почему вы не в армии. А теперь дуйте отсюда, пока я не забыл, что я полицейский, и не дал вам хорошего пинка. Тишину, последовавшую после ухода Рикаби, нарушил Джеллаби. — Я организую слежку за ним прямо сейчас, — сказал он. — Сделайте одолжение. Нужно его немного припугнуть, это пойдет ему на пользу. — Что стоит за таким поведением? — Не удивлюсь, если чистое упрямство. Едва ли ему есть что скрывать, просто он считает, что это удобный повод осадить власть. Но мистер Иделман, вероятно, мог бы сказать что-нибудь более интересное относительно такого психологического типа. Моллет встал и потянулся. — Утомительный выдался день. У меня есть отчетливое ощущение, что сегодня я говорил с убийцей, и это усложняет дело. Оно, как и утром, кажется мне лишенным всякой логики, и я не вижу пока способа привести его в систему. — И что теперь? — спросил Джеллаби. — Теперь? — ответил Моллет, постукивая пальцем по признательным показаниям Вуда. — Теперь я собираюсь порадовать душу мистера Палафокса. Хотя бы одно доброе деяние за весь день. А после этого… Когда, вы сказали, открывается «Бойцовый петух»? Глава семнадцатая. Озарение в Истбери — Инспектор Моллет хочет поговорить с вами, мистер Петтигрю, — доложила мисс Браун. После беседы в кабинете Джеллаби в день предварительного разбирательства Петтигрю ни разу не видел инспектора Моллета. В течение минувшей недели он наблюдал за тем, как возбуждение, вызванное убийством мисс Дэнвил, сначала росло, а потом, достигнув точки кипения, начало день ото дня спадать из-за отсутствия новых событий по делу. Неделя выдалась очень тяжелой. Рабочий процесс в учреждении был полностью парализован, и только усилиями нескольких непробиваемо твердокаменных руководителей вроде мисс Кларк удавалось поддерживать подобие порядка в коллективе. Жизнь в «Фернли» сделалась и вовсе невыносимой. Его обитатели начали косо смотреть друг на друга, понимая, что подозрения полиции направлены именно на их группу. Об этом не говорили, однако тайные мысли давали о себе знать непривычной обдуманностью и сдержанной вежливостью разговоров, то и дело срывавшихся на злобные пререкания по пустякам. Внезапное исчезновение Вуда моментально принесло облегчение, но когда выяснилось, что он задержан в связи с недостойным служебным поведением, а не арестован по подозрению в убийстве, мрак взаимного недоверия воцарился в компании снова. Естественно, Петтигрю обрадовался новому появлению инспектора, надеясь, что оно принесет известия, которые разрядят обстановку мучительного неведения. Когда Моллет вошел в кабинет, Петтигрю поразил его усталый вид. Он был болезненно бледен, под глазами — темные круги, кончики усов слегка обвисли. Это было лицо человека, который много часов подряд проработал в величайшем напряжении, так и не сумев добиться успешного результата. — Я пришел сообщить вам, сэр, — сказал он ровным, ничего не выражающим голосом, — что дело компании «Бленкинсоп лимитед» вчера передано в суд по всем выдвинутым обвинениям. — А-а! — разочарованно протянул Петтигрю. Инспектор коротко глянул ему в глаза, но не сказал ни слова насчет того, о чем подумали оба. — Как обвинение, так и защита проявили горячую заинтересованность в том, чтобы дело было рассмотрено как можно скорее, поэтому оно передано на рассмотрение ассизного[16] суда, очередная сессия которого открывается на этой неделе в Истбери. Петтигрю навострил уши. Истбери был одним из пунктов выездной сессии в его любимом Южном судебном округе. В этот момент жизнь адвоката, участвующего в ассизах, показалась ему раем, из которого он сам себя изгнал. Если бы удалось на день-другой сбежать из здешнего сумасшедшего дома в блаженное здравомыслие выездной круговерти, жизнь снова показалась бы ему сносной. Моллет тем временем продолжал объяснять: — Поддерживать обвинение будет мистер Флэк. Хотя признание вины со стороны ответчика ожидается, он высказал желание, чтобы на суде присутствовал свидетель из вашего учреждения, уполномоченный подтвердить сумму ущерба, нанесенного ответчиком. — Покашляв, он добавил: — Мистер Флэк считает, что вы как юрисконсульт учреждения являетесь самой подходящей кандидатурой. Петтигрю снова поймал взгляд Моллета и на сей раз уловил в нем едва заметную лукавинку. — Допустимо ли предположить, — поинтересовался он, — что это уловка, которую вы придумали вместе? — Видите ли, сэр, мистер Флэк заметил в разговоре, что в последнее время вас очень недостает на выездных сессиях, и мне пришло в голову, что в сложившихся обстоятельствах недолгая смена обстановки вам не помешает, — признался Моллет. — Я чрезвычайно признателен вам обоим, — сказал Петтигрю, — и, разумеется, поеду в Истбери, хотя мистер Флэк не хуже моего знает, что подобные показания может дать любой клерк. Есть ли еще что-нибудь, что вы хотели бы мне сообщить, инспектор? — Не знаю, интересно ли вам дело Вуда, сэр. Мы все еще выясняем кое-какие сомнительные факты, и недели через две я буду готов представить вам соответствующий доклад. Но если вы хотите поговорить об этом сейчас… — Нет, — ответил Петтигрю. — Я решительно ничего не желаю слышать об этом ни теперь, ни потом, хотя, увы, потом у меня не будет выбора. — В таком случае, — сказал Моллет, который стал выглядеть еще более усталым, чем прежде, — на сегодняшнее утро мне больше нечего вам сообщить. — Поверьте, мне очень жаль, — сказал Петтигрю, и искреннее сочувствие, прозвучавшее в его голосе, заставило инспектора оттаять. — Я уже не знаю, что и делать, мистер Петтигрю, — признался он. — Честное слово. Дело Дэнвил доконало меня так, как ни одно другое за всю мою карьеру. Мы с мистером Джеллаби провели все возможные следственные действия, мы опросили три четверти сотрудников управления, иных по два-три раза, в полицейском участке гора бумаг, которые я просматриваю снова и снова, но все это не приносит никакого результата. Петтигрю еще раз пробормотал что-то сочувственное. Он видел, что его собеседник, выговорившись, испытал небольшое облегчение. — Это же противоречит всякому здравому смыслу! — в сердцах воскликнул Моллет. — Женщина убита средь бела дня, в помещении, набитом людьми, в нескольких ярдах от полудюжины сотрудников, и против ни одного из них нет ни грана улик. Единственный подозреваемый с выявленными криминальными наклонностями имеет железное алиби. Что касается остальных, то все они находятся в равном положении относительно возможности совершения преступления, но ни у одного нет даже намека на мотив. — Да, мотив в этом деле, конечно, решающий фактор, — сказал Петтигрю для поддержания разговора, потому что по существу ему сказать было нечего. Однако его замечание опять завело инспектора. — Кто-то хотел убить мисс Дэнвил, — возбужденно заговорил он вновь. — Но это еще не все. Кому-то понадобилось убить ее в спешке, страшно при этом рискуя. Почему? Говорю вам, мистер Петтигрю, я должен выяснить причину и добраться до этого кого-то. Должен! Мысль о том, что этот человек разгуливает на свободе, меня пугает. — Да, это тревожно, — согласился Петтигрю. Моллет странно посмотрел на него. — А вы, мистер Петтигрю, отдаете себе отчет в том, что ваша собственная жизнь может находиться в опасности? — спросил он. Петтигрю не сдержал улыбки: — Не думаю, что кто-то станет прилагать усилия, чтобы меня устранить. — Я не был бы в этом так уверен, — возразил Моллет. — Две недели назад мисс Дэнвил могла сказать то же самое. Когда речь идет о скрытом мотиве, кто может знать наверняка, что не стоит на пути убийцы? — Очень любезно с вашей стороны беспокоиться о моем благополучии, — сказал Петтигрю. — Но нет же никакой причины, чтобы был выбран именно я. Недолгое оживление Моллета угасло. Он встал, возвышаясь теперь над столом Петтигрю, как усталый колосс, и, глядя ему прямо в глаза, медленно произнес: — Возможно, есть, мистер Петтигрю.