— А она пришла уже после того, как в доме объявился Роуз? — Насколько я понял, да. Это со слов Греты. Я находился наверху, у себя в комнате, поэтому не мог им помочь. — Но до определенной степени все же помогли — вспомнили, как сразу после ухода миссис Пинк ваша мама сказала, что пойдет встретить мистера Роуза? — Да… На самом деле я не собирался им ничего говорить, как-то само выскользнуло. Петтигрю сочувственно вздохнул. — Вам незачем извиняться, — произнес он. — Это было вполне естественно. Работа полиции как раз в том и состоит, чтобы подлавливать людей. Тут они поднаторели. И вообще, ваши показания — фактор незначительный. Важна история Тодмана. Будьте уверены, именно она снова привела их в «Альпы». Годфри мрачно кивнул. — Да уж, Тодман там был, — сказал он. — Поднявшись наверх, я из окна видел, как он сидит в своем катафалке у самых ворот. — Тодман — неприятный субъект, — задумчиво протянул Петтигрю. — Конечно, он может лгать, чтобы спасти собственную шкуру, но если так, то это чертовски неудобная ложь. Слишком хорошо укладывается в известные факты. А что ваша матушка? — Послала полицейских куда подальше и заявила, что обратится к своему адвокату. — Понимаю. — Разумеется, она и в первый их приход это говорила. Только… только на сей раз это будто произвело меньшее впечатление. — Понятно. Они заверили ее, мол, она абсолютно вправе вести себя так, может не помогать полиции, если не хочет, и они не будут ее больше расспрашивать. И все это время задавали вопросы, на которые просто необходимо было дать ответ. Так все происходило? — Примерно. — Подобная методика мне знакома. И какой она дала результат? — В целом получилась довольно гадкая сцена, — нехотя признал Годфри. — Я никогда не видел, чтобы мама по-настоящему выходила из себя, и мне это не понравилось. Как правило, она спокойный человек. Мама рассказала им с полдюжины разных историй и ни одной не могла придерживаться до конца. Ее подлавливали, и она говорила другое. Это было отвратительно. Сначала она сказала, что вообще не выходила. Разумеется, это не помогло. Потом объясняла, что вышла встретить мистера Роуза. Суперинтендант за это уцепился и заставил ее сначала сказать, что она его встретила, потом — что не встретила, а под конец она уже не могла вспомнить, встретила или нет. Они совершенно запутали мать с разными тропинками вокруг холма и все это время возвращались к той треклятой сережке. Я думал, они никогда не замолчат. Но потом вдруг все бросили и ушли с самодовольными минами. Уверен, они не обошлись бы с ней так скверно, если бы мама не выставила их дураками, когда они приходили в первый раз. — Вероятно. И где ваша матушка сейчас? — В постели. Во всяком случае, сказала, что пойдет приляжет. После их ухода она и поговорить с собой не позволила. Практически выставила меня из дома. — Поэтому вы явились ко мне. Мудро с вашей стороны. Вы ведь останетесь на ленч, верно? — Огромное вам спасибо. Вообще-то миссис Петтигрю меня уже пригласила. — Отлично! И оставайтесь, сколько пожелаете. После полудня нам с женой нужно в Маркгемптон, но сад в полном вашем распоряжении: отдыхайте и заварите себе чаю. — Благодарю вас, сэр. И еще, если это не слишком большое нахальство. Можно мне остаться и к ужину тоже? — Осмелюсь заметить, как-нибудь справимся. Но вы уверены, что вам не следовало бы к тому времени вернуться? В конце концов, ваша мама пережила потрясение. Она будет совершенно одна и… — В том-то и дело, сэр. Мама не будет одна, и дома ее тоже не будет. Перед уходом я слышал, как она договаривалась по телефону с мистером Роузом поужинать сегодня вечером «У тиса». — О! — только и сказал Петтигрю и, помолчав, добавил: — На данной стадии это мало что меняет, тем не менее неприятно. Не поймите меня превратно, я не про то, что вы останетесь у нас. Конечно, вопрос, выдержит ли это кладовка, остается открытым. Возможно, нам придется пойти куда-нибудь перекусить. Однако большая ошибка — планировать наперед дольше одной трапезы. Думаю, ленч почти готов. Что скажете насчет бокальчика хереса? Если ленч не оказался самым унылым на свете, то лишь благодаря Элеанор Петтигрю. Ее муж по большей части молчал, погруженный в собственные мысли, которыми не мог или не желал поделиться. К счастью, Элеанор, поискав наугад тему, случайно упомянула, что сегодня собирается на репетицию оркестрового общества Маркгемптона, и поняла, что Годфри достаточно интересуется музыкой, чтобы поддерживать беседу. Живого, пусть и не слишком глубокомысленного спора о достоинствах Бенджамина Бриттена хватило, чтобы протянуть до того часа, когда хозяевам пришло время уезжать. Перед самым уходом Петтигрю отвел Годфри в свой кабинет. — Не знаю, как вы намереваетесь провести эти часы, — произнес он, — но у меня есть предложение. Надеюсь, тот факт, что оно противоречит всему, что я предлагал раньше, не помешает вам им воспользоваться. Вот вам стол, ручки, чернила и бумага. А еще отличный вид на Тисовый холм. Предлагаю вам сесть и, решительно отводя взгляд от вида за окном, записать подробно и точно все до последней мелочи, какие вы сможете вспомнить с того момента, как миссис Пинк привезли в «Альпы», и до того, как вы поднялись к себе в комнату. Все — понимаете? Все, каким бы мелким оно ни было. Задача покажется вам чрезвычайно скучной, и не могу обещать, что даст хотя бы что-то ценное. Но по возвращении я обещаю прочитать то, что вы напишете, и, может статься, сумею найти там… — Найти что? — спросил Годфри. — Не могу вам ответить. Сделай я так, то просто внушил бы вам свои идеи, а мой план состоит в том, чтобы заручиться вашими незамутненными воспоминаниями. Но если я не поистине глупый старик, каким вы, вероятно, меня считаете, правда об этом деле мне известна, и есть шанс, что, сами о том не зная, вы можете дать мне способ доказать ее. Вы готовы попробовать? Годфри молча сел за стол. Не успел Петтигрю выйти из комнаты, как он начал писать. Если суперинтендант Тримбл имел, как выразился Годфри, «самодовольную мину», когда выходил из «Альп», то его удовольствие несколько поблекло к концу совещания, которое главный констебль неожиданно созвал тем утром. Мистер Макуильям, как всегда, вежливо похвалил за проделанную работу, однако энтузиазма его словам решительно не хватало. — Итак, все сводится к одному подозрению, верно? — произнес он. — Улика в виде сережки, которая была у нас с самого начала расследования, наводит на мысль, что миссис Рэнсом находилась где-то поблизости в тот момент, когда совершалось преступление. Свежие показания, какие вы раздобыли (хочу в связи с ними вас поздравить, действительно ценные показания), всего лишь превращают это подозрение практически в уверенность. Но все же достаточно ли этого, чтобы привлечь миссис Рэнсом к суду? — Я… ну, я бы думал, что да, сэр, — ответил Тримбл. — Вот как? Когда поблизости находились еще по меньшей мере трое других подозреваемых? У любого из них было достаточно времени избавиться от миссис Пинк и незаметно спуститься с холма до того, как миссис Рэнсом вообще там появилась. Предположим, она скажет: «Я находилась там, но не видела ни миссис Пинк, ни кого-либо еще, поэтому вернулась домой», — и как тогда прокурору, не имея ничего большего, строить обвинение? Кстати, она говорила так, когда вы ее допрашивали? Тримбл посмотрел на Брума. — Да, — кивнул сержант. — И еще много чего. Она всякого наговорила, что только попадало ей на язык, и все очевидная ложь. На мой взгляд. — Вот именно, сэр, — продолжил Тримбл. — Если позволите сказать, во время допроса миссис Рэнсом нагородила кучу лжи: о том, как пошла по верхней тропинке, о том, как встретила Роуза, тогда как в действительности они вернулись по отдельности, и так далее. По-моему, это достаточно доказывает ее вину. Главный констебль покачал головой: — Боюсь, мистер Тримбл, вам грозит опасность забыть великолепный абзац в труде «Тейлор о показаниях». Тримблу, насколько было известно Макуильяму, никак не грозила опасность забыть то, о чем он никогда не слышал, но в присутствии сержанта суперинтенданту пришлось делать все возможное, чтобы скрыть данный факт. Начальник потянулся за потрепанным томом на полке у себя за спиной, нашел нужный отрывок и зачитал вслух: — «Невиновные под воздействием страха перед опасностью своего положения иногда доходят до моделирования оправдательных фактов. Несколько примеров этого приводится в книгах». — Каких книгах? — набрался смелости спросить суперинтендант. — Понятия не имею, — ответил Макуияльм, захлопывая том и возвращая на место. — Но я часто задавался этим вопросом. Однако, поскольку Тейлор давным-давно умер, я об этом, наверное, никогда не узнаю. Уверен, его нынешние издатели уж точно не знают. Однако это не отменяет того, что его фраза должна быть высечена в сердце каждого полицейского. Лгущий свидетель не обязательно виновен! Это приводит меня к следующему вопросу. Если в данном деле лгут не все главные свидетели, то кто из них не лжет и почему? Тримбл заелозил на стуле: — К сожалению, я вас не понял, сэр. — Моя вина. Разноплановый вопрос подобного толка не имеет ответа. Разделим его на части и обсудим их по отдельности. Ваше обвинение против миссис Рэнсом опирается главным образом на показания Тодмана? — Да, сэр. — Прекрасно. Если показания Тодмана правдивы, то Роуз и Уэндон лгут. Оставим на время Роуза. Зачем лгать Уэндону? — Наверное, чтобы обеспечить себе алиби, сэр. — А зачем ему алиби, если виновна миссис Рэнсом? — Полагаю, он, как и любой другой, способен моделировать оправдательные факты, сэр? — Ловко, суперинтендант. Я это заслужил. Но таково ли положение вещей? Уэндон стремился обеспечить алиби не себе, а кому-то другому. Он никогда не говорил, что Роуз его видел. Все было наоборот. И Роуз тоже — если исходить из того, что Уэндон лжет, — смоделировал оправдательные факты, чтобы они соответствовали заявлению Уэндона. Зачем Уэндону моделировать факты, чтобы выгородить человека, которого он просто ненавидит? Вдумайтесь! Либо он лжет, либо история Тодмана выдумка, а тогда ваше обвинение против дамы развеивается как дым. У Тримбла голова пошла кругом, но он цепко держался за свои предположения. — Не понимаю, какие у Тодмана причины лгать, — заметил он. — У него есть причины лгать относительно миссис Рэнсом. Из всех наших подозреваемых у него самый весомый мотив убить миссис Пинк — гораздо более серьезный, чем у нее, и такой же весомый, как у Роуза. Кстати, какой мотив может быть у Уэндона? Кто-нибудь подумал? В настоящий момент я таковых не вижу. Но я согласен, что нет известной причины, почему Тодман так старался обеспечить Роузу алиби. А вам не приходило в голову, какой удачливый малый этот Роуз — ведь у него два свидетеля, которые из кожи вон лезут, чтобы его обелить? В конце концов, с его судимостью и в его положении он самый вероятный кандидат на роль убийцы. Не побоюсь сказать, что мне бы очень хотелось, чтобы в нашем преступлении виновным оказался Роуз. При поддержке миссис Рэнсом или без нее. — Прошу прощения, сэр, — робко вмешался Брум, — у меня есть версия. Предположим, Уэндон и Тодман оба лгут. Значит, Роуз вполне мог подняться на холм с противоположной стороны и помочь миссис Рэнсом убить миссис Пинк. — Неплохая версия, — печально отозвался главный констебль. — Но до тех пор, пока вы не представите что-нибудь новое и убедительное по части доказательств, боюсь, ей суждено навечно остаться в области предположений. На этой ноте совещание прервалось на ленч. Репетиция, на которую приехала Элеанор, проводилась в длинном запущенном манеже при конюшнях, располагавшемся в проулке позади Рыночной площади. Петтигрю попрощался с ней у двери, ощутив укол зависти. Час или два она проведет в ином мире, где ценности исключительно эстетического порядка, а проблемы — чисто технические; в мире, к которому он не имеет ключа. Неожиданно перспектива бесцельного времени его ужаснула. Ленивый и любопытный одновременно, он обычно не испытывал потребности в том, чтобы какой-то конкретный предмет занимал его в часы поездок в Маркгемптон. Сам городок, такой привычный и живописный, полный исторических ассоциаций и личных воспоминаний, обычно давал достаточно пищи для ума и глаз, однако сегодня Петтигрю хотелось прогнать из головы неприятные мысли, которые ее затуманивали, а он не знал, на что бы отвлечься. Петтигрю прошел мимо суда графства, где судья Джефферсон, поправив здоровье, боролся с какой-нибудь неразрешимой проблемой «больших лишений» или альтернативного жилья, и поймал себя на немилосердной мысли: жаль, что его язву так быстро вылечили. Он заглянул в парикмахерскую ради давно необходимой стрижки и испытал разочарование, когда его всего через двадцать минут выставили на улицу побритым и подстриженным. Петтигрю зашел в собор и обнаружил, что прекрасному зданию нечем его порадовать. Наконец он решил поискать утешения у единственного в городке букиниста и зарылся в плесневелых недрах старого магазина. Петтигрю уже провел там какое-то время, уныло переходя от одного стеллажа к другому, снимая тома, лишь чтобы вернуть их на место после самого поверхностного осмотра, когда наткнулся на другого покупателя, занятого похожим делом по противоположную сторону узкого коридора из книг. Рассеянно извинившись, он двинулся дальше. Неожиданно у него за спиной раздался голос: — Нашли что-нибудь интересное? Повернувшись, Петтигрю заметил главного констебля. — Странно тут вас увидеть, — произнес он. — Что ищете? — Порнографию, — весело ответил Макуильям. — Неужели? Вот уж не думал, что ее тут можно найти. Повезло! — Зависит от того, что вы называете везением. Я бы сказал, да. Понимаете, ко мне поступила жалоба от одной дамы, что в данном магазине публично выставлены на продажу непотребные и непристойные так называемые литературные произведения, дабы развратить жителей этого города и возбудить нечистые мысли и чувства у молодого поколения. По-моему, я верно ее процитировал. Она не стала марать бумагу, перечисляя грязные книги, которые имеет в виду, но была так добра, что указала, на каких именно полках их найти. Она, наверное, провела приятный день, выискивая их все. — Так вы шли по ее стопам?