Она подняла бокал, он тоже, и они дружно выпили. Урсула стояла на ступеньках и быстро прикидывала, стоит ли ей подойти к ним. Представиться. Узнать больше. Узнать, кто это. Но к чему это приведет? В лучшем случае к нескольким любезным фразам и вопросу, не хочет ли она бокал вина. Женщина вновь положила руку на плечо Торкелю, тот наклонился вперед и что-то сказал ей почти на ухо. Она опять засмеялась и просияла. Урсула развернулась и быстро пошла обратно вверх по лестнице. Почувствовала запах своих духов. Придется снова принимать душ. 23 Оба пришли раньше времени. Когда он спустился, Лисе-Лотте уже стояла в баре. С уложенными длинными светлыми волосами, в легком, но элегантном летнем платье и с тонкой шалью на плечах, она выглядела еще красивее. Торкель порадовался тому, что успел принять душ и переодеться, – смотрелось бы странно, если бы принарядилась только Лисе-Лотте. Он подошел к ней, и они легонько обнялись. Лисе-Лотте знала ресторан неподалеку, но Торкель предложил начать с бокала вина в баре, ведь временем они не ограничены. Лисе-Лотте согласилась и попросила красного вина. Довольно скоро они перешли ко второму бокалу. Изначальная робость, которую ощущал Торкель, исчезла. Разговаривать с Лисе-Лотте было легко. Она держалась открыто и просто излучала энергию. Это заражало. Воспоминания тоже помогали – у них же имелась общая история, и вскоре они уже разговаривали, как лучшие друзья, а не как люди, не видевшиеся тридцать лет. Кроме того, у Лисе-Лотте оказалась прекрасная память, что облегчало беседу, хотя Торкель через некоторое время и почувствовал себя слегка маразматиком. – Как ты можешь все помнить? – в конце концов спросил он, когда она рассказала, во что он был одет в тот вечер, когда они начали отношения. – Я вообще ничего не помню. Как тебе это удается? – У меня всегда была хорошая память, но… надо, пожалуй, признаться, что я следила за тобой весь тот вечер, – захихикав, сказал она. – И несколько раз до того. Довольно много… Торкель готов был поклясться, что отворачиваясь от него и отпивая глоток вина, она слегка покраснела. – А ты помнишь, подо что мы впервые танцевали? – отставив бокал, спросила она. – Да, помню, – ответил Торкель и с некоторой гордостью расправил плечи. – Под «Roxy Music»[12]. – Ну надо же, их ты помнишь, – произнесла Лисе-Лотте с улыбкой, но с наигранной обидой в голосе. – Наверное, потому что ты их любил. – Вообще-то я их не любил. Лисе-Лотте посмотрела на него с удивлением. – Если уж признаваться… – продолжил Торкель, глядя ей в глаза. – Я притворился, что люблю их, потому что они нравились тебе. Я даже купил их пластинки на случай, если ты как-нибудь зайдешь ко мне домой. – Ты шутишь? – Нет. Он засмеялся. Она тоже засмеялась и положила руку ему на плечо. Когда она наклонилась ближе к нему, глаза у нее засверкали. – Как мило с твоей стороны. Она подняла бокал, он тоже, и они дружно выпили. Торкель наслаждался. Вечер обещал быть приятным. 24 Ночь. Или, во всяком случае, поздний вечер. Гостиничный номер. Одиночество. Неудачная комбинация. Телевизор включен, но едва ли стоило возлагать надежды на то, что какая-нибудь передача его заинтересует. Себастиан встал с кровати, добрел до окна, открыл его. Обнаженное до пояса тело обдало приятным летним теплом. Скучающий вздох. Он уже просмотрел материалы расследования, лежавшие на одной стороне широкой одноместной кровати. Сейчас из них не извлечь больше, чем когда он сидел с коллегами в здании полиции. А в здании полиции извлечь было нечего. Когда Торкель покинул совещание, чтобы встретиться с Акселем Вебером, Себастиан вышел вместе с Эвой Флурэн под предлогом, что хочет налить себе еще кофе. Он поинтересовался, собирается ли она потом возвращаться в Бурос. Она собиралась. Не хочет ли она перед отъездом перекусить с ним? Она не хотела. Поэтому теперь он торчал в гостиничном номере в одиночестве, не находя себе места. Знакомое чувство, только сейчас еще усиленное невозможностью контролировать Билли. Тот был в Хельсингборге. Если ему тоже неймется в одиночестве у себя в номере, то дело обстоит хуже. Или, во всяком случае, может обстоять. Эти мысли было необходимо отогнать. Сосредоточиться на чем-нибудь другом. На ком-нибудь другом. Себастиан взял со спинки стула рубашку и как раз успел надеть ее, когда зазвонил телефон. Он посмотрел на дисплей, как обычно, надеясь, что это Ванья. Неизвестный стокгольмский номер. На секунду Себастиан задумался, не подождать ли, пока включится автоответчик. Существовал риск, что его номер раздобыл кто-нибудь из женщин, с кем он переспал. Такое иногда случалось. Или торговец по телефону, что не лучше. Но с другой стороны, если ответить, то, по крайней мере, хоть что-то произойдет. Независимо от того, кто звонит. Он нажал на кнопку и коротко ответил: «Да». – Себастиан? – Кто это? – Анна. Анна Эрикссон. Мать Ваньи, – добавила она на случай, если среди его знакомых есть несколько Анн Эрикссон. – Чего ты хочешь? – спросил Себастиан, с удивлением заметив у себя в голосе больше искреннего интереса, чем резкости. Пожалуй, она была последней, кого он ожидал услышать. – Поговорить. О Ванье. – Вот оно что. Себастиан замолчал: позвонила она. Поговорить хочется ей. Он не намеревался начинать. – Она полностью порвала со мной отношения, – проговорила Анна, и Себастиану показалось, что голос у нее подрагивает. – Ты удивлена? – Опять откровенное изумление. – Ты лгала ей всю ее жизнь. – Ради нее. – Вначале, возможно, но не сейчас, под конец. Он почувствовал, как удивление и любопытство уступают место нарастающему раздражению. Она ведь управляла всем развитием событий. Решала все. Начиная с того момента, когда он, узнав, что Ванья его дочь, пришел к ней, вплоть до свадьбы Билли. Он подчинялся ее желанию. Все время. А теперь, когда ее план не сработал, она звонит ему. – Когда она узнала, что Вальдемар ей не родной отец, почему ты не сказала, что это я? – поинтересовался он, замечая, что в голосе начала слышаться зарождающаяся злость. – Зачем ты выдумала какого-то покойника? – Ты был худшей альтернативой. Что ни говори, позвонила она явно не для того, чтобы подлизаться. – Мы можем увидеться? – продолжила она. – Зачем? Я же худшая альтернатива. – Себастиан… – Тебя она ненавидит, меня терпит, – перебил он. – Зачем мне рисковать? – Пожалуйста. Вальдемар опять в больнице, и я… мне сейчас просто всего этого не вынести. – Опять рак? Себастиан почувствовал, что продолжать злиться стало трудно. Вальдемар, во многих отношениях, наделал меньше всех ошибок в этой истории, а тем не менее пострадал сильнее всех. Анна ответила не сразу. Она набрала воздуха, однако новое предложение не начала, а лишь снова выдохнула с громким вздохом. Себастиан представил себе, как она стоит у окна, уставившись в никуда, кусает ногти и пытается сдержать слезы. У него возникло ощущение, что речь идет не о рецидиве рака, а о чем-то худшем. Что же это могло быть? – Нет, он… в депрессии, – в конце концов тихо донеслось. – Пытался покончить с собой. И правда хуже. Себастиан почувствовал, что остатки раздражения исчезают. Особо теплых чувств к Анне он не питал, но такого не пожелал бы никому. – Как у него обстоят дела?