У Жогина вроде отлегло на душе. — Зинаида Савельевна всю неделю на больничном, — улыбнулась девчушка ему и сверкнула глазами. — Акт не готов. Велели передать, кто придёт. Жогин сник. Кузякин говорил ему о проблемах с заключением экспертизы, но обнадёжил, что обещали на этой неделе завершить, однако оказалось совсем не так. — А мне бы вещественные доказательства забрать, — посидев и подумав, поднял глаза Жогин на секретаршу. — Можете звать меня просто Света, — улыбнулась она. — Вещдоки бы мне, Светланочка, — взмолился он. — А какие там вещдоки? — недоумевая, покривила она губы. — Всё в спиртовых сосудах да в морозилках. — Я о мешках, — заёрзал на стуле Жогин. — Части тела в двух мешках были. — Это надо спросить у Зинаиды Савельевны. — Как же быть? — Я позвоню. — Очень вас попросил бы, — Жогин поднялся со стула. — Я покурю пока внизу. С пачкой «Беломора» в руках, совсем убитый известием, спустился он по ступенькам вниз, морщась недовольно, бурча про себя невразумительное. А как же?.. Только дело принял — и начались приключения… Этого нет, тот уехал, похоже, как и Кузякину, не добиться ему актов экспертизы! Не лежала у него душа к этому делу сразу, как Терноскутова завела разговор о передаче. Та, женщина мудрая, потянула его к Аргазцеву на беседу, чтобы не отпирался. Ну а у Аргазцева некуда деваться. Кузякин, когда в сейф за делом полез, аж расцвёл весь, видно было по его физиономии — только бы с себя спихнуть верный висяк. — Раскроешь дело-то, ещё награду получишь, а то я видел у тебя на грудях, — Кузякин усмехнулся, — боевые брякали, на праздник перед девками покрасоваться цепляешь? — А тебя завидки взяли? — И мы не лыком шиты, но не бряцаем медальками. Али девок таким макаром берёшь? — Что это тебя заклинило? — Теперь, как это убийство раскроешь, враз гражданскую медальку дадут, — не унимался Кузякин. — Красавчик ты наш. — Получишь тут, — не скрыл он досады, — дело глухое, сам-то рад, поди, что спихнул. — Да я тебе завидую, дурачок. Что в нём глухого? По таким делам главное что? — Кузякин уставился на него, поедая глазами. — Читаешь литературку? Повышаешь уровень образования? — Хватит дурака валять. — А то я одолжу. — Обойдусь. — А зря, — он назидательно воздел вверх руку, — по таким делам главное личность установить, и убийца тут как тут. — Сам примчится, — съязвил Жогин. — Прибежит или примчится, но перспектива нарисуется. — Чего же ты никак не установишь личность-то? — Это, извиняюсь, не моя прерогатива, — сложил наполеоновским жестом руки на груди Кузякин. — Это сыщиков работа. Занятие для оперов. Они стараются, не боись. Я им хвосты накрутил. Гордус и Семёныч с мокрыми рубашками бегают. Не просыхают. Я им спуску не даю. — Не просыхают, — крякнул Жогин и поморщился. — Они у тебя на поводке, что ли? — С операми так. А то через три дня их не найдёшь. Умчатся на другое какое-нибудь чепе… по горячим следам. — Ты сам-то мешки хотя бы осмотрел? — Какие мешки? — В которые упакована была… гражданка? — А как же. Ещё на месте. — Ну, ну. И больше не заглядывал? — А чего в них? — сплюнул и усмехнулся Кузякин. — Всё, что в них было, эксперты давно выгребли. — Вот, вот. — Чего ты меня учишь! — взорвался криминалист. — Учить вздумал! Там в этих мешках… Тьфу! Вспоминать не хочу… Грязь! Вонь! Кровь! И вообще чёрт-те что! …Вот, собственно, за злосчастными, недающимися актами экспертизы и мешками теми отправился Жогин с раннего утра, глазки, как говорится, чуть продравши, в морг. Решил, так сказать, за ночь всё крепко обдумав, начинать сначала. Как он понял и для себя твёрдые выводы сделал: Кузякин особенно этими мелочами дурнопахнущими заниматься не любил и желаний не имел, свалил на экспертов и милицию. Жогин докурил папироску, не заметил, как в руках уже вторая. Решил-то он решил, только обернулось всё по-другому: не ждал его никто в морге. Жогин дунул в папироску, сунул в зубы, затянулся крепким дымом и загрустил окончательно. Из невесёлых раздумий его вывело лёгкое нерешительное подёргивание сзади, он обернулся. Рядом с ним стоял, переминаясь с ноги на ногу, старичок, тот, вредный, который накануне так и не открыл ему двери морга. — Что, совесть заела? — хмуро спросил Жогин. — Дрыхать ушёл. Не мог впустить. — Ты уж меня извиняй, мил человек, — старичок совсем смутился. — Только что Светлана Захаровна всё рассказала и отругала за тебя!.. — А я тебе что кричал? — Так откуда же я знал, что ты, этот… следователь, да ещё от самого главного прокурора всей области! — Я ж тебе удостоверение показывал! — А я, думаешь, вижу? Мне, сынок, знаешь сколько лет? — А чего ж тебя взяли, слепого? И глухой небось? — И глухой. Но не то чтобы совсем. — Вот те раз! Как же здесь оказался? Ты насторожишь, пожалуй. — А чего? Ты-то не проскочил? — прищурился хитрым глазом охранник. — А у них и выбора нет. Не идёт к ним никто. Платят мало, а все ночи одному с покойниками ты бы взялся к примеру? — На войне и не такое бывало, — отмахнулся Жогин. — Спали с ними чуть не в обнимку, пока земле предашь. — Воевал? — Как все. — А я вот здесь… Они помолчали. — Так как же? — Жогин закурил третью, угостил деда, но тот отказался. — Как сюда попал? Где они тебя такого отыскали? — Ты не смейся, выбора у них не было, я ж тебе сказал. Охранник, что до меня был, усердием не отличался да и попивал. Придёт, бывало, их главный внезапно сам среди ночи проверять, а Никодимыч, это сторожа того так звали, вдрызг, аж пузом кверху. И вокруг — бери, что хошь, все двери настежь. — Заливаешь. — Случалось и почище. — Да что же хуже? — Приключилось с ним. За то и турнули. Только я тебе ничего не говорил. Сторож развернулся и собрался уходить. — А что же такое? — Вырвалось у меня. Так, забудь. — Нет уж. Ты, давай, рассказывай. — А-а-а! — махнул рукой старичок. — Семь бед, один ответ. Упёрли у него какое-то барахло или тряпки с покойника. — Не может быть! Вещественные доказательства!