— Книгу? Да ещё по ночам? — По истории психиатрии. — Федонин изобразил страшные глаза, приблизил лицо к Зининой, шёпотом продолжил: — Эзотерика, представляешь! Оккультизм! Это запрещённые вещи. Ты знаешь. Про нечистую силу, потусторонние миры. Ты думаешь, мы одни на этом свете? Он смолк. У него перехватило дыхание. — Оказывается!.. — И ты веришь? — Ты погоди смеяться-то. У самого Сталина специальный отдел был в наркомате, который только этим и занимался. Сам Рерих!.. Ты про Рериха что-нибудь слышала? Темнота. Он в Тибете знаешь, что нашёл? — И что он мне скажет твой книжный червь? Алхимик с бородой. — Почему с бородой? — опешил Федонин. — Он без бороды… усики имеются. — Да я к примеру, — засмеялась Зинина. — Дьяволы в кино и книжках всегда бородатые. — Ну знаешь! — обиделся Федонин. — Я тебе его не сватаю, в конце концов я для дела. Он со мной побеседовать с трудом согласился. А с тобой, может, и встречаться не захочет. — Обойдёмся пока без твоего Вольфа Мессинга. — Зинина не скрывала досады. — Он всё равно мне фамилию злодея не назовёт. — Раскатала губоньки, — отвернулся, совсем обидевшись, Федонин и к выходу заспешил. — Пришёл к ней помочь, а благодарности никакой. — Дай хоть дело дочитать. — Ну читай, читай. Потом спохватишься, да поздно будет. Прибежишь. Она съёжилась от грохота, когда он хлопнул дверью, покачала головой, поругала себя в душе за неуживчивый характер и принялась читать материалы уголовного дела, перевернув лист с мрачной фототаблицей. …Прохладу почуяла спина, она вздрогнула, покосилась на раскрытое окошко, — так и забыла закрыть, а на дворе-то стемнело давно. С тяжёлыми мыслями начинался для неё этот день. И отпуск не удался, и Кирилл попортил настроение, и дело это… Странное убийство. Прав был Павел, — веет от него какой-то чертовщиной. Личность убитого мерзкая, уголовник авторитетный, главарь торговой шайки. Но терпели его власти и прочие, до поры до времени не трогали почему-то… Всех устраивал? А тут не угодил вдруг чем-то? Своей шпане? Не поделился с братвой казной, ещё какие-нибудь пакости натворил? Ну и финку бы в бок, кирпич на шею и в Царевку, так нет. Зачем-то понадобилось мишуру эту мистическую наводить. Обставлять уголовщину религиозными тайнами… Чтоб страшней другим было? Кто за этим стоит? Тут не один человек прячется, тут сектой какой-нибудь пахнет… Цифры эти… Три шестёрки… Павел шептал, что это… Она поёжилась, но уже не от прохлады из окна. Впервые, спустя столько лет после войны, она почувствовала вновь этот неприятный холодок… Страх! Вот что это. Чего уж тут от себя прятаться. Страшно стало. При Пашке-то хорохорилась, а вот… Она вскочила на ноги, чтобы побороть это внезапно охватившее её чувство, не сразу выцарапала папироску из коробки: пальцы стыдно подрагивали. Что это с ней? Подошла к окну и отпрянула, не успев чиркнуть спичкой. У столба в углу двора стыла чёрная фигура в мрачной шляпе и пожирала её глазами. Всё её нутро так и прострелило, будто электрическим током. Она с трудом взяла себя в руки, выругалась, заставила снова выглянуть в окно. Двор был пуст. VI — Нет! Как это можно? Я никуда не пойду. — Семён Зиновьевич, поверьте мне, это страшный человек. — Да что вы заладили, Ираклий? И не говорите больше. — Убейбох весь в нервном расстройстве так и прыгал по комнате с прижатыми к голове руками. — Подумайте сами, в ночь тащиться на кладбище! Попахивает психическим извращением. Он больной, этот ваш шпион. Кто он, в конце концов? — Он сказал, что вы его должны помнить. — Имя? Имя, фамилию он назвал? — Я совсем забыл, он взял ваш телефон. — Что? — Я дал ему номер вашего телефона. Он будто допускал такой поворот событий. — Зачем? — Он вам позвонит. — Зачем вы это сделали? Он принуждал силой? — Нет. — И всё-таки надо сообщить в милицию. — Убейбох приник к окну. — Выслеживает вас, назначает встречи, завладевает телефоном, а о себе ни слова! Я не уверен, что он не проследил за вами до моих дверей. — Он ушёл первым. — Это ещё ничего не значит. Я обращусь в органы. — Ни в коем случае. — Что такое? — Он предупредил. В комнате воцарилась мрачная тишина. Убейбох, держась за сердце, присел на разобранную постель. Его приятель не спускал с него напряжённых глаз. — Не следовало затевать эту выставку. — Вы думаете, ваш шпион связан с этим? — В музее мне сказали, что кто-то настойчиво вами интересовался. — Кто же? — Странная личность. Но теперь я уверен, это был тоже он. — Но что ему надо? — едва не вскричал Убейбох, перевёл дух и низко опустил голову. — Как всё прекрасно начиналось… Откуда он заявился? Приезжий? — Он хорошо знает город, — Ираклий поправил тонкий пробор на гладкой голове. — Когда, заметив слежку, я попытался сбить его со следа, он, видимо, какими-то переулками всё же настиг меня и встретил в таком закутке, где мне некуда было деться. Там и завёл разговор о встрече. — Чего он хочет? — Пока только увидеть вас. — Но почему вы всё это связали с моей выставкой? С этими чёртовыми рисунками? — Побойтесь Бога, Семён Зиновьевич, я не произнёс об этом и слова, — Ираклий развёл руки в изумлении. — Это ваши предположения. И вновь в комнате воцарилась тишина. — Ну что же! Я пойду! — вдруг решился Убейбох, глаза его сверкнули. — Я пойду на это кладбище. Но мы сами устроим ему ловушку, если он что-то замыслил! VII — Что же это у нас творится! — Игорушкин с мрачной миной на лице поджал губы и легонько постучал по крышке стола ладонью, взирая на вбежавшего в кабинет заместителя. — Виктор Антонович! Что же мы бодягу развели? — Вы про Фауста? — Во! Уже так? — Мне сейчас Лудонин звонил. Ему генерал разнос устроил, а у самого томик Гёте под рукой! Ну вот и… В милиции на язык острые. — За мистику Максинов схватился. Что ж, может, и пора, если других сил не хватает. Фауста, значит, вспомнил? — Чудит генерал. — Сколько? — Что сколько, Николай Петрович? — Месяц крутимся с поганцем, а концов не видать? — Недели нет, Николай Петрович. — Неважно. Весь город гудит! Мне в обкоме такое понарассказали!..