— Только бы до подсудимого не докатиться, — хмыкнул журналист. — Какие твои годы… — С тобой станется. Зинина напрягла плечи, перебивая их пикировку: — Итак? — Батюшка Савелий, которому в Покровах меня мой знакомый отец Михаил порекомендовал, — начал Стужев, — вообще-то всё подтвердил про двух прихожан, один из которых просил покаяния за свои грехи. Когда я ему фотографию покойника показал, он опознал его, а когда я сообщил, что убийца очень опасен, скрылся и может натворить бед, то поведал и всё остальное. — Поведал, значит, — Зинина улыбнулась. — У них свои представления, — начал подсказывать журналист, — требования, так сказать, насчёт тайны исповеди. — У всех нас понятия одинаковые о добре и зле, — встрял Донсков. — Он просил прощения за то, что, работая судьёй, осуждал на смерть безвинных, властью нарекаемых «врагами народа». — О как! — не удержался опять Донсков. — Нарекаемых… — повторила протяжно и тихо Зинина, будто прислушиваясь к мрачным звукам гремящего слова. — Я, извиняюсь, дословно, — смутился журналист. — Речь шла о сталинских временах. — Столько лет прошло, а он в церковь явился, гад, грехи замаливать! — зло выпалил Донсков. — Батюшка втолковал ему, что следует обратиться в светские… гражданские органы, церковь, мол, от таких грехов не полномочна просить… И тот больше не появлялся. В наступившей тишине Донсков, не сводя глаз с Зининой, забарабанил по крышке стола пальцами, Стужев отвернулся к окну, следователь провела рукой по шее, будто ей стало вдруг холодно, поёжилась. — Значит, судья? — перевела она наконец глаза на Донскова. — Полковник Лудонин лично организовал поиск материалов в архивах, — отчеканил тот. — Никакого судьи Се Зе Убейбоха в помине не оказалось. Нашёлся Семён Зиновьевич Убейбох, уроженец города Бердичева, рядовой Красной армии, осуждённый в сорок третьем году за измену Родине к пятнадцати годам. Командир нашёл у него листовку немецкую, в которой враг призывал переходить на его сторону. В пятьдесят третьем году после смерти Сталина этот Семён Зиновьевич был освобождён и больше о нём никаких следов. — Так… — подняла брови Зинина. — Но отыскался некий Лифанский Валериан Лазаревич, — переведя дыхание, продолжал Донсков. — Этот — действительно судья. И по фотографии с покойником один в один, если, разумеется, возраст сбросить. Тоже осуждён к пятнадцати годам. Обвинялся как враг народа в подрыве государственных устоев и искажении личности политических вождей. Материалы дела нами запрошены. — Выходит… — Умер в местах отбытия наказания, — перебил следователя Донсков, будто торопился. — Но это ещё не всё. — Вы на меня столько всего обрушили… — Работаем, Зоя Михайловна, — забарабанил опять в такт себе пальцами Донсков. — Уголовный розыск не дремлет. Да ещё с такими помощниками!.. Павел Сергеевич, расскажите о вашей инициативе. Стужев пожал плечами, ему явно претил парадный тон капитана. — Инициатива не моя, — поморщился он. — Павел Сергеевич вспомнил статью в газете и… — подсказал Донсков. — Да не вспомнил я! — огрызнулся Стужев. — Но не важно. В заметке упоминалась фамилия Убейбоха в связи с музейной выставкой произведений заключённых в сталинских лагерях. Я и сгонял туда проведать. Про смерть, конечно, ни слова. А выставка приказала долго жить, и среди сотрудников поползла какая-то тёмная история про пропажу рисунков. — Вот как! — Зинина насторожилась, помечая авторучкой в бумагах. — Начальница отдела экспозиций прямо взорвалась, когда я у неё про пропажу поинтересовался. Откуда да зачем?.. — А действительно, откуда? — улыбнулась Зинина. Стужев взгляда не отвёл, но и не улыбнулся в ответ: — Знаете ли, у нас тоже есть свои журналистские способы. Не в обход закона, кстати. — Я догадываюсь. — Одним словом… — Юрий Михайлович, я полагаю, вы попытались покопаться в журнале посетителей выставки? — перебила Зинина журналиста и вскинула глаза на капитана. — Не оказалось ли среди посетителей лиц с подобной судьбой?.. Бывших заключённых, но выживших? — Ну как же!.. — даже развёл руки в стороны Донсков. — Обижаете, Зоя Михайловна. Но выставка первой оказалась. Пробной, так сказать. Надеялись, что публика будет. И она была действительно. Но про журнал отзывов никто не подумал. Не было его. — Хорошо. Вы мне список всех сотрудников музея, имеющих отношение к этой выставке, представьте. Может, в допросах детали появятся. — А вот он, — протянул папку Донсков. — Знал, куда шёл. — А рисунки, значит?.. — Зинина не спускала с него глаз. — Кстати, что на них? — Зинаида Викторовна подтвердила, что Убейбох, он же Лифанский, что-то спорил по этому поводу со своим товарищем. Ей претензии не предъявляли. Весь альбом Убейбох, он же… тьфу ты, чёрт! — Давайте уж определимся, — чуть раздражённо подсказала Зинина. — Нам интересен один человек — Лифанский. И не следует пока упоминать другого, именем которого он прикрывался. — Есть! — чётко отрапортовал капитан, уловив перемену в следователе. — Лифанский весь альбом забрал с собой… Зинина ждала продолжения, оторвав авторучку от листа. — Во время обыска альбом с рисунками был обнаружен нами в кабинете Лифанского, — поспешно затараторил Донсков. — Ничего особенного — портреты заключённых. Выполнены достаточно эмоционально. Искусствовед высказал мнение, что автор, вполне возможно, имел профессиональные навыки. Я бы от себя добавил — впечатляет. Худющие, страсть. Где-то в кинофильме я видел подобное… фашистские лагеря. Да, главное… Опись нашлась. Составлена, скорее всего, самим Лифанским. Согласно этой описи в альбоме не хватает двух листов… то есть рисунков. — Когда все материалы мне представите? — не дослушав, Зинина сердито поднялась из-за стола, достала папироску. Донсков бросился к ней с зажжённой спичкой: — Оформляем, Зоя Михайловна. Я же горьким опытом научен. Вы любите, чтобы бумажечка к бумажечке да всё в соответствии с упэка. — А как же! Согласно моему поручению. — Вот, вот. — Донсков и головой покивал. — Да и материалам-то двух суток нет. Горячие ещё. — Вот и нёс бы, что руки-то жжёшь! — сверкнула глазами Зинина, распахнув форточку и пустив струю дыма. — Смотри, капитан! Донсков печально улыбнулся, плечами пожал и шепнул, покосившись на Стужева: — Есть одна деталька. Лудонин бумаги придержал, чтобы генералу доложить, ну а Максинов к Боронину. У того же на контроле. — А кавказец, значит, не получается у тебя? — уже миролюбивее посетовала она. — А с Лифанским в музее не кавказец был, — даже огорчился Донсков. — Я разве не говорил? — А кто же? — Вот его-то мы и ищем, уважаемая Зоя Михайловна. — Юрий Михайлович? — Сплошь тёмная персона! — встрепенулся Донсков, не дурачась. — Чем хотите поклянусь. Полный нуль. Полмузея опросили мои орлы, на словесный портрет этого призрака ничего не наскребли. Есть у них там разбитная библиотекарша, но приболела не вовремя. Послал я к ней на дом Петруху Свинцова, может, раздобудет чего. — Этот человек и может быть тем, кто нам нужен. Мобилизуй всё, чем владеешь, Юрий Михайлович, — Зинина докурила папироску, направилась к столу. — У меня все на ногах, — махнул рукой Донсков. — Верите не верите, эти несколько дней будто в чегире. Вроде надежда открылась, как Лифанский этот выявился, и на тебе! Новый призрак. Тяжёлое дело. Не было ничего подобного у нас. — Я вот анализирую, — опять ткнувшись в свои бумаги за столом, перебила его Зинина, — что их может связывать? — Вора в законе и бывшего судью? — Да. — Как что? — прорезался голос у журналиста, о котором они почти забыли. — Шестёрки на спинах. — Конечно, конечно, — спохватился Донсков. — Кстати, ты же беседовал с церковными служителями? Что там про знаки-то? Хотя, знаете, Зоя Михайловна, не придаю я этому особого значения. Так. Брехня, по-моему. С другой стороны, вроде религия?.. — Отец Михаил и батюшка Савелий едины во мнениях, — с нарочитой громкостью отчеканил Стужев. — Это знаки Сатаны, кто ими помечен — великое зло причинил и ещё причинит людям, а поэтому заслуживает проклятие и уничтожение. XXIV