– Она – не единственная возможность, – сказал Рамзес, злобно глядя на свою «сестру». – Сэр Эдвард – очень подозрительный тип. – Я могу вспомнить, по крайней мере, две причины, по которым сэр Эдвард мог бы укрепить своё знакомство с нами, – пробормотала Нефрет. – Ни одна из них не связана с преступностью. Давид следил за диалогом – в который превратилась беседа – разинув рот, голова только и успевая поворачиваться от одного оратора к другому. Насколько он понял суть, я не знала, но у меня не имелось иллюзий относительно того, куда движется дискуссия. Рамзес что-то промычал, как сделал бы Эмерсон, столкнувшись с неопровержимой женской логикой, и Нефрет улыбнулась ему. – Я согласна, дорогой брат, что мы ничего не должны принимать, как должное. Нас двое – и двое подозреваемых. Я предоставляю тебе возможность любезничать с мисс Мармадьюк и вытягивать из неё её секреты. Сэр Эдвард – на моей ответственности. Я с нетерпением жду вызова. Эмерсон места себе не находил от злости, когда я сказала ему о званом ужине. Он не просто отказался одеть вечерний костюм (чего я и ожидала) – он вообще отказался переодеваться, появившись в салоне в мятой рабочей одежде и сапогах. Он был единственным из джентльменов (я не включаю моего сына в эту категорию), который и пальцем не пошевелил для соблюдения приличий[130]. Говард и другие археологи приоделись как можно лучше, а сэр Эдвард явился в полном вечернем костюме, слишком хорошо подчёркивавшем светлые волосы и стройную фигуру. Однако он не смог монополизировать Нефрет, потому что её окружили другие джентльмены (и Рамзес). Месье Легрен[131], отвечавший за работу в Карнакском храме, нашёл её особенно привлекательной. Естественно, ведь он был французом. В таком обществе и по такому случаю праздная светская болтовня вскоре сменилась профессиональной беседой. Нас засыпали вопросами о могиле, но Эмерсон, обычно решительный до догматизма, был на удивление уклончив в ответах. – На данном этапе я предпочитаю не связывать себя обязательствами. Вы знаете мои взгляды на раскопки. Коридор заполнен мусором; потребуется некоторое время, чтобы очистить его и изучить материал. – Но погребальная камера! – возопил Говард. – Вошли ли воры внутрь? Мумия не повреждена? Конечно, вы проверите это, прежде чем... – Конечно, нет, – пристально взглянул на него Эмерсон. – Мы с миссис Эмерсон руководствуемся научным принципом, а не праздным любопытством. – Значит, миссис Эмерсон будет работать с вами? – Реплика принадлежала сэру Эдварду. Подняв одну бровь, он перевёл взгляд с меня на Эмерсона и обратно на меня. – А чем вы займётесь, если мне разрешено спросить? – Раскопками, – сообщила я. – Осмотром обломков, фиксацией любых артефактов, которые мы сможем найти, и их точного местоположения. – В самой гробнице? – Было бы трудно выполнять эти действия где-либо ещё. Бровь поднялась ещё выше. Затем он засмеялся и поднял свой бокал вина. – Мои почтительные приветствия, миссис Эмерсон. Я начинаю понимать, что леди может быть... короче говоря, дама – со всей грацией, красотой и очарованием её восхитительного пола – может быть, тем не менее, такой же смелой и способной, как любой мужчина. Мои предрассудки поколеблены; смею ли я надеяться, что продолжение общения с вами разрушит их полностью? – Поговорим об этом, – сказал Эмерсон и отвёл молодого человека в сторону. Это достаточно резкое окончание общего обсуждения привело к тому, что общество распалось на более мелкие группы. Рамзеса было не оторвать от беседы с месье Легреном; когда я подошла, то поняла, что последний с по-галльски оживлённой жестикуляцией описывает событие, случившееся в Карнаке несколькими месяцами ранее. Несколько монолитных колонн Гипостильного зала рухнули, и авария потрясла весь город Луксор[132]. – Это было грандиозное событие! – восклицал Легрейн. – Должно быть, – вежливо согласился Рамзес. И задумчиво добавил: – Мне повезло – в то время меня там не было. – Pardon?[133] – недоумённо спросил месье Легрен. Я остановилась и уставилась на затылок моего сына. Я не намеревалась просить его повторить фразу – благо слышала её довольно чётко – но не могла поверить в услышанное. У меня была склонность (вполне понятная, учитывая прошлое) обвинять Рамзеса во всём, что происходило в непосредственной близости от него, но не мог же он предполагать, будто я заподозрю его в том, что он взорвал храм в Карнаке! Может быть, у Рамзеса появляется чувство юмора? Рамзес повернулся и увидел меня. Его глаза блестели. Если бы это был не Рамзес, я бы назвала отблески в глазах мерцанием. К концу вечера (после бессонной ночи и весьма напряжённого дня) даже я немного ослабела, но, усевшись перед зеркалом для традиционной сотни расчёсываний[134] и мысленно пересмотрев события прошедшего дня, почувствовала удовлетворение. Всё в порядке. В комнату Рамзеса поставили ещё одну лежанку. Месье Легрен предложил свою помощь и помощь своих людей. (Эмерсон, не собиравшийся делиться нашим открытием с другими археологами, отклонил предложение.) Начали поступать послания – от Масперо, содержавшие поздравления; от Сайруса Вандергельта, только что прибывшего в Каир и выказавшего намерение как можно быстрее «отстреляться» (если дословно); от других друзей-археологов с вопросом, чем они могут помочь. Эмерсон предложил сэру Эдварду должность официального фотографа, добавив, что предложение может быть отменено, если сэр Эдвард не прекратит глазеть на его жену… – Во имя Неба, Эмерсон! – воскликнула я, уронив расчёску. – Он был всего лишь учтив. Надеюсь, ты не выразился без обиняков? – За кого ты меня принимаешь, Пибоди? Я не помню точных слов, но был предельно тактичен, как и всегда. Его руки легли мне на плечи, и лицо отразилось в зеркале передо мной. Я не могла удержаться от смеха, настолько самодовольным он выглядел. – Молодой человек и гроша не даст за твою жену, Эмерсон. Он заинтересован в Нефрет. – Он почти и не разговаривал с ней за весь вечер. – Вот именно. Эмерсон, что ты делаешь? – Я удостоверяюсь, – заявил Эмерсон, – что тебя не собьёт с толку внимание молодого болтливого аристократа. – Но, Эмерсон, ты, должно быть, устал, а я ещё не закончила сто расчёсываний, и уже поздно... – Тогда почему мы тратим время на разговоры? Безусловно, разумный аргумент. Кроме того, я намеревалась использовать все возможные средства, чтобы не дать Эмерсону вернуться в гробницу нынешней ночью. И средства эти оказались достаточно эффективными, полностью оправдав мои надежды. Однако нам не пришлось насладиться спокойным ночным сном. Было уже два часа ночи, когда меня разбудили уже знакомые звуки ожесточённой борьбы. Долгие годы практики приучили меня к бдительности и молниеносной реакции. Я схватила ночную рубашку и скользнула в неё, не успел Эмерсон проснуться. Я позволила себе напомнить: «Не забудь брюки, милый», схватила зонтик и рванулась к двери[135]. Сначала я немного растерялась, потому что, конечно, инстинктивно бросилась в комнату Рамзеса, находившуюся через коридор от нашей. Его дверь была приоткрытой, как и другая – дверь комнаты Нефрет. Сквозь дверную щель второй каюты проникал свет и доносились продолжавшиеся звуки побоища. С зонтиком наготове я ворвалась в комнату – и застыла. В схватке сцепились двое. Как я и ожидала. Но даже не предполагала, что ими окажутся Нефрет и мисс Мармадьюк. Шагнув вперёд, я приказала им немедленно прекратить. Они отпустили друг друга, задыхаясь и дрожа. Растрёпанные волосы Гертруды свисали на лицо, её ночная рубашка потеряла несколько пуговиц, но Нефрет пришлось гораздо хуже. Её рубашка распахнулась до пояса и слетела с одного плеча. Поймав мой взгляд, она поспешно поправила одежду и выпалила: – Она ударила его, тётя Амелия! Она пыталась... – О, небеса! – Гертруда осела на колени и тяжело прислонилась к стене. – Я не знала! Я думала… Господи Всеблагий! Он вернулся! Не позволяйте ему приближаться к ней! «Он» оказался Давидом в сопровождении Ахмеда, который караулил за окном Рамзеса. Нефрет опустилась на колени у подножия кровати. Мне показалось, что сейчас не самый подходящий момент для молитвы, но, прежде чем я успела это прокомментировать, Нефрет повернулась ко мне с умоляющим жестом, и я с ужасом увидела, что её поднятая рука окрашена в малиновый цвет. – Помоги мне, тётя Амелия. И не позволяй этой женщине... – Разумеется, нет, – бросил Эмерсон из дверного проёма. – Амелия, тебе лучше сделать, как она просит. Никому не двигаться. Я знала, что увижу. Не было видно только одного – того, кто обычно появлялся самым первым. Рамзес свернулся калачиком на полу, полуприкрытый постельным бельём и самой кроватью. Нефрет пыталась тащить его за окровавленные руки, плотно прижатые к боку. Глаза Рамзеса были открыты. Увидев меня, он сказал: – Добрый вечер, мама. Это был не Давид. – В самом деле? – Я оттолкнула Нефрет, пожалуй, сильнее, чем это было необходимо, и опустилась на колени перед Рамзесом. Он позволил мне поднять ему руки, заметив: – Полагаю, было бы целесообразно остановить кровотечение. Я начинаю чувствовать лёгкое головокружение, но хочу кое-что сказать до того… – Охотно верю, Рамзес. Он держал кусок простыни прижатым к ране на боку. Я сложила другой кусок в плотный тампон и сильно прижала его. – Ой, – сказал Рамзес. – Мама… – Потише. Эмерсон, принеси мне аптечку. Нефрет, разорви эту простыню на полосы. Эмерсон вернулся почти сразу. – Как он? – Счастливее, чем следовало ожидать. Лёгкое не проколото, вероятно, потому что нож скользнул по ребру. Рамзес, хватит корчиться. Я знаю, как болезненны примочки со спиртом, но должна продезинфицировать рану, прежде чем перевязать её. – Я не корчусь, – возразил Рамзес слабо, но с негодованием. – Это был непроизвольный физический рефлекс. И позволь мне сказать, мама, что я возражаю против определения «счастливее». Наблюдая за вспышкой света, отразившейся от лезвия ножа, я смог… – Помолчи, Рамзес. – Во всяком случае, он может говорить, – издал Эмерсон глубокий вздох облегчения. – Что, чёрт возьми, здесь произошло? – Мальчишка прокрался и попытался напасть на неё! – закричала Гертруда. – Я услышала её крик и сразу же побежала, но он, должно быть, вылез из окна раньше, чем я успела… – Ложь, – перебила Нефрет. – Это был не Давид. – Было темно! – Голос Гертруды поднялся чуть ли не до истерического визга. – Как ты могла видеть, кто это был? А я видела его силуэт у окна. – Вы видели Рамзеса, – ответила Нефрет. – Он был первым, кто откликнулся на мой призыв о помощи. Человек, который... Человек отпустил меня и побежал к окну. Рамзес бросился за ним. – Её руки продолжали механически двигаться, отрывая полоски от простыни, но сама она не уступала бледностью своей ночной рубашке, а голос предательски прерывался. – Так всё и было, милая, – кивнула я. – Эмерсон…