Вернее, ни хрена не получается! Федор почувствовал, что мозги начинают потихоньку плавиться. Во время подготовки военным летчикам, которым предстояло столкнуться с реальным противником и вести бой, давали архисложные задания. Ложные сигналы, противоречивые команды, стремительно меняющиеся условия. В несколько секунд необходимо было сориентироваться в информации, проанализировать ее, определить степень правдивости и принять единственно верное решение, которое, возможно, спасет не только твою жизнь. Он не раз оказывался в сложнейших ситуациях и всегда выходил победителем. Кроме одного случая. За три года тюрьмы отвык думать? Или просто перестал верить в свои силы? А если Марфа действительно не догадывалась, что за пейзаж висит над диваном, и подарила картину просто по доброте душевной, потому что пожалела старика? Она была уверена, что отморозки разыскивали Юлю Бубенцову, и, возможно, говорила искренне. Тогда кто подменил полотно? У кого был доступ к ее квартире и когда это случилось? Впрочем, если это не Марфа, то гадать долго не надо. Командировка в Приозерск длилась почти неделю. При желании времени, чтобы скопировать полотно, достаточно. Ну а доступ наверняка был у сердечного друга. Опять все упирается в высоколобого Мышляева? Он знал, что Марецкая уехала в командировку, и вполне мог успеть сделать копию. Для кого он провернул всю операцию? Или Мышляев действовал в своих и только в своих интересах? Тогда с какой стороны тут Пухов? Вряд ли они заодно. Скорее из разных группировок. Получается, за картиной охотились несколько человек. Одни, можно назвать их «мышляевцы», ее наверняка получили, а вторым, пусть будут «пуховцы», досталась лишь копия. Версия неплохая, но главное в другом. Где картина Уинстона Спенсера Черчилля? Погрузившись в тяжкие раздумья о судьбе картины, Федор не заметил, как начался дождь. Он пошел к машине, чувствуя, как быстро намокает рубашка. Спина стала замерзать. Питерские дожди всегда холодные. Даже летом. Как бы он ни гордился своей способностью думать, одному с этим ребусом не справиться. Нужна тяжелая артиллерия. Федор сел в машину и, включив кондиционер, чтобы согреться, набрал номер. – Здравствуйте, товарищ полковник. Волынцев Федор. Можете говорить? Он выслушал то, что сказали в ответ, и пожал плечами. – Не решался беспокоить. Хорошо. Заканчиваю кривляться и выдвигаюсь к вам. Место работы то же? Тогда до встречи, Павел Константинович. Он выключил телефон и минуты три сидел, глядя сквозь мутное от воды стекло на улицу. Потом спохватился и завел мотор. «Феррари», взбрыкнув, сорвался с места. Обрадовался. Полковник Сидоров Шесть лет назад Павел Константинович Сидоров носил звание подполковника и вел дело Волынцева. Вернее, не он, а ребята из его отдела. Он уже тогда был начальником и на такую мелочовку, как превышение самообороны, времени не тратил. Однако было тут еще одно обстоятельство: Сидоров был отцом парня, воевавшего вместе с Волынцевым и погибшего при исполнении, как принято говорить, интернационального долга. Случилось это, когда Славке Сидорову было всего двадцать семь. Он успел посадить подбитый самолет, но тот все равно загорелся. Славка выбрался, но далеко отползти не мог из-за ранения. Волынцев, чей самолет уже был на земле, кинулся к бронированному «Тайфуну» и рванул на помощь. Как пролетел три километра до горящего самолета, не помнил. Он почти успел затащить Славку в машину, но тут взорвались топливные баки и их обоих накрыло. Славка умер на месте, но Федору сказали об этом через месяц. Когда вышел из комы. Последний раз он видел Славкиного отца на похоронах. У него было черное лицо, сгорбленная спина и безвольно повисшие вдоль тела руки. То, что его дело вели ребята Сидорова, он узнал уже после вынесения приговора. Пока шли допросы, Сидоров ни разу не появился в поле зрения. Только когда отправляли на зону, ему шепнули тихонько, что один человек сделал все, чтобы его не присадили глубже, чем нужно. Хотя влиятельные родственники насильника очень старались, чтобы приговор был максимально жестким. И вот теперь судьба, похоже, снова свела их. В кабинете, куда его проводил дежурный, было прохладно: вовсю работал кондиционер, да еще и окно было распахнуто. – Надымил, так сказать, как паровоз, – сообщил Павел Константинович, поднявшись навстречу. – Сейчас я к вам присоединюсь, если позволите. Федор сел и вынул сигареты. – Тоже дымишь? Вот и славно! – обрадовался полковник и поставил на стол пепельницу размером с кастрюлю. – Рад тебя видеть живым и невредимым, майор. – Спасибо, – ответил Федор и посмотрел Сидорову в глаза. «Я знаю, что ты сделал для меня» – вот что означал этот взгляд. Полковник молча кивнул и затянулся. – Рассказывай, что у тебя стряслось. – Кое-что, но не у меня. Федор немного сумбурно рассказал все, что знал и до чего додумался. Полковник помолчал, пошевелил кустистыми бровями, разгладил усы и начал задавать вопросы, причем так, что Волынцеву пришлось начинать повествование с самого начала, как будто до этого его никто не слушал. Отвечая пять раз на один и тот же вопрос, только заданный по-другому и в другом месте, Федор понимал, что надо набраться терпения. Такой уж тут стиль работы. Сто раз переспросят. А вдруг в сто первый ты забудешь, что врал, и скажешь совсем другое. Правду, например. Однажды он уже это проходил. Когда вопросы наконец закончились, пепельница, стоявшая между ними, была полна окурков. Полковник встал и, выглянув в коридор, приказал принести им чаю и еды. Потом отошел к окну и немного постоял, глядя во двор. – Интересная история, – наконец вынес он вердикт. Федор посмотрел с надеждой. Интересная? Значит, не откажут в помощи? Вошла девушка с подносом в одной руке и с чайником – в другой. Все это она ловко сгрузила на стол, расставила чашки и, взглянув на полковника, заявила: – Не начинайте пока. Сейчас Вера пироги поднесет. В ту же секунду в кабинет влетела румяная Вера с большим блюдом. – Пироги только из духовки! Прелесть какие горяченькие! – воскликнула она и улыбнулась Сидорову, сверкнув славными ямочками. – Идите уже! – махнул на них полковник. – Приятного аппетита! – хором гаркнули девицы, ничуть не обидевшись, а будто, наоборот, обрадовавшись, что начальник на них машет ручкой. Сидоров посмотрел вслед молодухам: – Разбаловались! Федор понюхал исходящие паром пироги и понял, что, если немедленно не съест вон тот круглый с какой-то пимпочкой посредине, скончается на месте, захлебнувшись слюной. Он даже не стал ждать приглашения. После пяти пирожков и трех чашек крепкого чая жизнь стала налаживаться. Во всяком случае, настроение и уверенность в том, что он пришел по адресу, подросли. – Павел Константинович, я могу рассказать Марфе Марецкой о нашем разговоре? Или вы ее сами вызовете? – Ни то, ни другое. Пока не выясним, какую роль она во всем этом играет, о нашем, так сказать, интересе к этому делу девушке знать не надо. – Она может вспомнить что-то еще. Я знаю далеко не все детали. – Сначала поймем, что именно она должна вспомнить и каких деталей не хватает. Пока что она подозреваемая, а значит, пусть, так сказать, поживет в неведении. Ты говорил, что за ней следят. – Сразу после нападения заметил, но уже два дня, как никого не видел. Может, отстали? – Или стали осторожнее. Ладно, поможем тебе присмотреть за девушкой. Если они себя обнаружат, возьмем языка. – Марфа продолжает общаться с Мышляевым. – И отлично. Покрутись и ты рядом. Авось проскочит фраза-другая. Покрутиться рядом? Это как? Свечку подержать? Ну уж нет! Он скорее вышвырнет Мышляева за дверь! Во всяком случае, близко к Марфе не подпустит! Наверное, полковник что-то увидел на его лице, потому что отложил надкушенный пирожок и сказал: – О твоем интересе к картине тоже никому, так сказать, знать не следует. Ни девушке, ни ее знакомому. Ты вообще слишком не активничай. Люди, которые в этой истории замешаны, судя по всему, отнюдь не дураки. На кону миллионы даже не рублей, а долларов. Понимаешь серьезность ситуации? Федор кивнул. Конечно, он все понимает, но от Марфы не отойдет ни на шаг. Замешана она, не замешана – неважно. Он будет рядом, и все.