Из бесед с кузиной я знаю, что многие парни записываются в армию по очень личным причинам, и выжимать ответ на этот вопрос было бы нечестно. Может быть, со временем Исайя сам откроется? Обойдя вокруг битумного озера, мы останавливаемся перед мастодонтом. Исайя читает табличку на столбике, а я пытаюсь прочесть его. И терплю поражение. Сокрушительное. Нет сомнений, что между нами что-то есть: что-то, что заставляет мое сердце ускорять ритм, когда он смотрит на меня. Что-то, что заставляет меня нанести дополнительный слой блеска на губы или лишний раз брызнуть на себя духами перед тем, как выйти из дома и пойти на встречу с ним. И хотя именно я установила правила – никакой романтики и только честность, – я просто не могу перестать думать о том, что будет, если мы нарушим одно из них. Единственная проблема – я понятия не имею, думает ли он о том же, о чем думаю я. Он такой уравновешенный и эмоционально закрытый, но поговорка гласит, что действия говорят громче слов, и тот факт, что Исайя здесь, рядом со мной, занимается всякими глупостями… это ведь должно о чем-то свидетельствовать, верно? – Почему ты так смотришь? – спрашивает он, оборачиваясь. К моим щекам приливает кровь. Я совсем забылась. – Просто так. – Ерунда. Ты не должна лгать, помнишь? Скажи, о чем ты думала? – Его губы складываются в озорную ухмылку, и я не могу решить, что мне больше нравится – его загадочная сторона или, наоборот, энергичная. Это все равно, что выбирать между белым шоколадом и молочным шоколадом – каждый по-своему вкусный. – Ты не хочешь этого знать. И я говорю серьезно. Он не хочет знать, что я думаю о нем то, чего не должна думать. И, кроме того, он уезжает через несколько дней. Нет смысла портить оставшееся у нас время и без необходимости вносить сложности во всю эту ситуацию. – А ты попробуй, – возражает он, сверля меня взглядом. Что-то подсказывает мне, что он не оставит эту тему в покое. Я выжидаю несколько секунд, собираясь с мыслями и покусывая нижнюю губу. – Я просто думала о связях. – О связях? – Он упирает ладони в бедра и поворачивается ко мне лицом. Сейчас все его внимание направлено только на меня. – Я думала о том, что едва знаю тебя, но чувствую себя каким-то образом связанной с тобой, – объясняю я, внутренне ежась от дискомфорта, но решительно настроенная разъяснить ситуацию. Он ничего не говорит, но это почему-то не делает момент менее неловким для нас обоих. – Ты сам спросил! – напоминаю я ему, вскинув руки. Проходит еще пара минут, мы так и стоим возле какого-то волосатого слоноподобного существа с длинным научным названием; мимо нас пробегает стайка ребятишек. – Теперь я хочу знать, о чем думаешь ты. – Я тычу его в плечо. – Так будет честно. Он ухмыляется, потом усмешка гаснет, и он смотрит куда-то вдаль. Похоже, что-то вертится у него на языке, но если я нажму слишком сильно, он так и не поделится этим. – Ни о чем, Марица. Я не думал ни о чем. Я не покупаюсь на это, но и не давлю больше. Я хочу, чтобы этот неловкий момент наконец-то закончился и мы смогли бы двигаться дальше. – Ты будешь вспоминать обо мне после этой недели? – спрашиваю я его после долгого молчания. Его золотистые глаза мерцают, он смотрит в мою сторону, слегка прищурившись. – Что это за вопрос? – Законный, – отвечаю я. – Ты будешь вспоминать меня? Или я всегда буду просто официанткой, с которой ты провел вместе неделю? – Не думаю, что смог бы забыть тебя, даже если бы попытался. – Он произносит фразу так, что я даже не понимаю, хорошо это или плохо. – Могу я сейчас говорить честно? – Должен. Это обязательное условие. Исайя коротко облизывает свои полные губы и смотрит мне прямо в глаза – словно бы целую вечность. – Я не хочу еще сильнее смущать нас обоих, но я хотел бы прямо сейчас поцеловать тебя. Я подавляю улыбку. Я не хочу улыбаться. Я хочу нахмуриться и сказать ему, чтобы он перестал быть таким лицемером. Но хочу этого только наполовину. Вторая половина меня хочет, чтобы он меня поцеловал, запустил руки мне в волосы… хочет почувствовать вкус его языка хотя бы еще раз, потому что этот момент никогда больше не повторится, а когда закончится, то закончится навсегда. – Я позволю, – говорю я, слегка поддразнивая. – Но только потому, что мы стоим перед фанерным мастодонтом, и ничто не может быть менее романтичным. Исайя оглядывается по сторонам, дабы убедиться, что вокруг нет никаких впечатлительных личностей, а потом накрывает губами мои губы, наслаждаясь каждым моментом, словно весь день только и ждал этого и теперь не хочет портить ощущения спешкой. Я легка, словно воздух, и в то же время не могу оторваться от земли. Не существует ничего, кроме его теплых, мягких губ и его сильных рук. Я даже не могу осознать собственные мысли, потому что мое сердце так сильно колотится в груди, что я слышу только его. Когда поцелуй заканчивается, реальность снова обретает свои права. Сжимая губы, наслаждаясь сладким покалыванием, задержавшимся на них, я говорю себе, что это всего лишь поцелуй. Пока никто никому не дарит цветов, не шепчет ласковых и беспечных слов, не дает безрассудных обещаний, не смотрит на другого так, словно готов преподнести луну с неба… все должно быть в порядке. Мы оба сможем закончить это без малейшего вреда для себя, без единого боевого ранения или шрама на память. – Как твоя лодыжка? – спрашивает он, глядя на мою ногу. – Выглядит все еще слегка распухшей. Надеюсь, сегодняшняя прогулка не усугубила ее состояние. – Я приняла сегодня утром десять таблеток «Адвила», так что ничего не чувствую. Кроме этого поцелуя. Этот поцелуй я прочувствовала полностью. Он ухмыляется, негромко хмыкает. – Хочешь есть? Пообедаем где-нибудь? Он пока не готов завершить эту нашу «субботу». И, честно говоря, я – тоже. Глава 10. Исайя Суббота № 6 Когда я за границей, я скучаю по многим вещам, но основную часть времени стараюсь не думать о них. С глаз долой – из сердца вон. Главный способ выживания, когда ты за тысячу миль от домашнего уюта и покоя. Так просто легче. Но это то, на что я подписывался. Никакие сожаления или моменты жалости к себе не одолевают меня, когда я верчусь с боку на бок по ночам – просто ночи там настолько невыносимо жаркие, что заснуть не получается. Но вчера вечером, когда я отвел Марицу к ее машине – после того, как мы весь день слонялись по городу, заходили в кофейни, наблюдали за людьми на Родео-Драйв и по моему настоянию посмотрели последний фильм «Марвела», – она в лоб спросила меня, не бывало ли мне одиноко. Этот вопрос был задан ни с того ни с сего, но учитывая то, что я знаю об этой девушке, произвольность – это в некотором роде ее вторая натура. – Ты явно тоскуешь по какой-то связи с кем-то, – сказала она мне, когда я провожал ее к машине. – Иначе ты не проводил бы неделю с какой-то девушкой, которую подцепил в кафе. – То есть? Насколько я помню, это ты меня подцепила, – возразил я. – И не в кафе. Ты въехала в зад моей машине. А потом ты… – У тебя нет здесь других друзей? – прервала она меня очередным вопросом. – Есть несколько. – А твоя семья? – Мы теперь не особо близко общаемся. Она посмотрела на меня с сочувствием, и я покачал головой, давая ей понять, что не нужно меня жалеть. – У меня нет никакой слезливой истории, – сказал я ей. – Конечно, моя жизнь не была идеальной. Но ты окажешь мне дурную услугу, если будешь меня жалеть. – Значит, ты от чего-то бежишь, – заявила она, покусывая ноготь большого пальца и разглядывая меня. К тому времени уже стемнело, и в ее шоколадно-карих глазах отражалась луна, ее сливочная кожа мягко мерцала. Все в ней было каким-то мягким и неземным, и я хотел снова поцеловать ее, но не мог. Я достаточно целовал ее в тот день и сам не мог понять, по какой причине. Конечно, я клялся ей, что это всего лишь поцелуи, что они ничего не значат. Но я не мог объяснить, почему я постоянно жажду их, постоянно ищу какой-нибудь предлог, чтобы случайно прикоснуться к ней, провести кончиками пальцев по ее руке, убрать темный локон с ее лица, взять ее за руку, когда мы переходим улицу. Я затормозил перед усадьбой ее бабушки сразу после заката и послал Марице сообщение. Сегодня я забираю ее – по ее собственному настоянию. Спустя пару минут ворота распахиваются, и она выходит мне навстречу – в коротком платье, сандалии с ремешками подчеркивают длину ее загорелых ног. Губы ее накрашены ярко-красной помадой, и когда наши глаза встречаются, она улыбается шире, чем когда-либо с момента нашего знакомства. Подняв руки, она поправляет свою каштановую шевелюру, и ветерок раздувает ее юбку.