* * * На следующее утро, перед школой, я заглянула на кухню, чтобы позавтракать. Мама уже отвезла Джону и Уайата и сейчас складывала в кладовой белье после стирки. Эшли все еще собиралась – на это у нее уходили часы, – а папа сидел за кухонным столом и читал газету. Я достала из шкафчика коробку с хлопьями, а пока насыпала их в миску, заметила кое-что на стойке и покачала головой. На бежевом граните лежала пара бус, под ними листочки, и на каждом листочке стояло по две галочки. – Нет, – сказала я. Папа взглянул на меня поверх газеты: – Просто проголосуй. Это же пустяк. – Ты всегда так говоришь, а потом превращаешь это в большое событие. Кого из друзей ты заставил проголосовать в этот раз? – спросила я, потому что без меня было уже четыре голоса. – Голосование – это привилегия. Никто никого не заставляет. Это просто развлечение. – В таком случае голосую за оба варианта, бусы одинаково красивы. – Нет. Ты должна выбрать. – Чудаки. Когда вы с мамой так странно себя ведете, то не оставляете нам никакой надежды. Я налила в миску молоко и села за стол. Папа до сих пор держал газету перед собой, словно читал ее. На самом же деле он пытался усыпить мою бдительность. Притворялся, что соревнование было пустяком. – Ты ведь знаешь, что мама от тебя не отстанет, пока ты не проголосуешь, – проронил он. – Конечно, – усмехнулась я. – Все дело в маме. Просто скажи, где твои, и я проголосую за них. – Это же обман, Лил. – Зачем ты начал эту традицию? Мама не лезет в твою работу и не пытается превзойти твою причудливую резную мебель. Папа усмехнулся: – Она наверняка бы победила. Я съела ложку хлопьев и, чтобы сменить тему, спросила отца: – Почему мы до сих пор покупаем газеты? Знаешь, ты мог бы найти те же новости в Интернете… например, вчера? – Мне нравится держать слова в руках. Я засмеялась, но резко замолчала, когда увидела кое-что на странице, развернутой перед отцом, и это изменило мое мнение о газетах. Я сразу их полюбила. Конкурс авторской песни. Выиграйте пять тысяч долларов и три недели интенсивного курса с самым лучшим профессором музыкального института Гербергер. Более подробную информацию вы сможете найти на нашем сайте: www.herbergerinstitute.edu. – Ты готова? – спросила Эшли, входя в кухню. Она зевала, но, как всегда, выглядела идеально: узкие джинсы, розовая футболка с глубоким круглым вырезом и туфли на платформе, волосы убраны в хвостик, а макияж безупречен. Хотя внешне мы были похожи – те же длинные темно-рыжие волосы, карие глаза и веснушки, – стиль у нас был совершенно разный. Эшли хорошо бы вписалась в компанию Лорен и Саши из школы. – Что? – Я растерянно моргнула. – То есть да. То есть, пап, можно я это возьму? Папа посмотрел на свою тарелку с полусъеденным рогаликом и, пожав плечами, пододвинул ее ко мне. – Фу, нет. Я имела в виду газету. – Газету? Ты хочешь почитать газету? – Да. Эшли подошла к столу и взяла из его тарелки рогалик: – Эй, это для Лили, – засмеялся отец. – Нет, – возразила я. – Мне нужна газета, а не рогалик. – Надо же, слышу это второй раз и все равно не верю, – пробормотал папа. – Очень смешно, – огрызнулась я. – Получишь газету, если проголосуешь, – усмехнулся отец. Я закатила глаза и, отодвинув стул, пошла рассматривать бусы. На бусах справа были перья. Мама сейчас проходила фазу перьев. Обычно мне нравились ее украшения, но эти перья были слишком хипповскими. Хотя другим они, похоже, нравились. Я подняла те, что слева: – Вот победитель. Папа вскинул кулак в воздух: – Она проголосовала за мои, Эмили! Я протянула руку. Папа отдал мне газету и, поцеловав в щеку, ушел искать маму. – Смешно, они думают, мы не знаем, где чьи, – сказала Эшли. – Как будто результат всегда был бы таким. – И не говори, – улыбнулась я. – Может, если мы каждый раз будем отдавать абсолютную победу маме, они прекратят это соревнование. – Так лучше для папиного самомнения. А теперь давай отвезем тебя в школу, мелкая. Я прижала газету к груди, обнимая слова, и последовала за сестрой. Я просто обязана написать замечательную песню и победить в этом конкурсе. Глава 3 Было в химии что-то такое, что моментально оплавляло мой мозг. Может, сочетание скучного предмета, монотонно говорящего учителя и холодного сиденья. Интересно, было ли для этого некое химическое уравнение? Смешение этих трех факторов превращало мозг в кашу. Нет, не то. Мой мозг стал работать не медленнее, а, наоборот, интенсивнее. Гиперактивизировался. Из-за чего мне было сложно сосредоточиться на инертных словах, вылетающих изо рта мистера Ортега. Может, он говорил медленнее, чем обычно? Сегодня, помимо всех обычных мыслей и слов, которые я теперь не могла записать в блокнот, в моей голове еще крутилась песня, которую я вчера научилась играть. Эта песня причиняла мне муки, ведь я ее и любила, и ненавидела. Любила, потому что она была великолепной, и мне хотелось написать столь же хорошую песню, а ненавидела из-за того, что она была великолепной и давала мне понять, что я даже близко никогда не напишу столь же хорошую песню. Ко всему прочему я постоянно думала о конкурсе. Как мне победить? Как мне вообще попасть на этот конкурс? Карандаш завис над бумагой – единственным листком, который разрешил мистер Ортега. Если бы я записала песню, то освободила бы голову и сосредоточилась на лекции, но этот листок окажется перед мистером Ортега ровно через сорок пять минут. Сорок пять минут? Какой-то бесконечный урок. О чем он говорит-то? О железе. Что-то о свойствах железа. Я написала на листке слово «железо». Мой карандаш, у которого будто появился собственный разум, вдруг перешел на деревянную парту и запечатлел там слова, что звучали в моей голове: Потянись увядшими лепестками и впусти в себя свет. Я добавила небольшой рисунок солнца, чьи лучи касались некоторых слов. И теперь осталось сорок три минуты. * * * Шагая по коридору, я писала в блокноте – даже имея за плечами большую практику, я так и не научилась делать эти две вещи одновременно, – как вдруг услышала смех. Ошибочно решив, что смеются надо мной, я подняла голову. Посреди коридора, крепко прижимая учебники к груди, стоял блондин – похоже, восьмиклассник, – и на его голове опасно раскачивалась бейсбольная бита. А позади него стоял Кейд Дженнингс с вытянутыми по обе стороны от биты руками, как будто он только что ее отпустил. – Брось мне мяч, – сказал Кейд своему другу Майку, который стоял напротив него и бедного восьмиклассника. Майк выполнил просьбу, и теперь Кейд раздумывал, как бы дотянуться до верхушки биты, чтобы положить туда мяч. Парнишка все это время стоял, не смея шелохнуться.