39. Ibid., cw. 8, paras. 965ff. 40. См. Marcel Granet, La Pensee chinoise (Paris, 1948). 41. См. Wilhelm, I Ching, book 1, p. 266. For more detail see Marie-Louise von Franz, Number and Time (Evanston, 111.: Northwestern University Press, 1974), pp. 236ff. 42. Wilhelm, I Ching, p. 271. 43. Ibid., p. 267. 44. Granet, La Pensee chinoise, p. 138. Cf. also von Franz, Number and Time, pp. 72ff. 45. Rhys Davids, «Zur Geschichte des Radsymbols». Eranos 2 (1934): 153ff. 46. Nicolaus Cusanus, Vision of God, trans. E. G. Salter (London: Dent & Sons, 1928), p. 52. Cf., on this, F. C. Haber, «The Darwinian Revolution in the Concept of Time», in J.T. Fraser and N. Lawrence, The Study of Time I, p. 390. 47. C.G. Jung, Psychology and Alchemy, cw. 12, para. 307. Cf. also Psychology and Religion, cw. 11, paras. 111ff. 48. Jung, cw. 12, para. 310. 49. Ibid., para. 312. 50. Jung, cw. 11, para. 124. 51. См. Hans Meyerhoff, The Broken Center, cited in T. Ungvar, «Time and the Modern Self: A Change in Dramatic Form», in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time I, p. 475. 52. См. Granet, La Pensee chinoise, pp. 139ff. and 143ff. Подробнее см. von Franz, Number and Time, pp. 158-59. 53. См. Jung, The Archetypes and the Collective Unconscious, cw. 9/I, para. 260. 54. Jung, Aion, cw. 9/II para. 411. 55. Ibid., para. 413. 56. Цит. по. S.G.F. Brandon, «The Deification of Time», in The Study of Time, I, edited by J.T. Fraser and N. Lawrence, p. 378. 57. Ibid., p. 379. 58. Письмо Юнга от 29 февраля 1952 к J.R Smythies, Leiters, vol. 2, pp. 43ff. 59. Ibid., p. 45. 60. Whorf, Sprache, Denken, Wirklichkeit, p. 87. 61. Ibid., p. 17. 62. Jung, Letters, vol. 2, p. 45. 63. Ibid. Душа и материя в алхимии и современной науке Западная алхимия ведет свое происхождение с александрийских времен, когда философское мышление древних греков соединилось с техно-магическим мышлением восточной и северо-африканской культур. Однако еще до этого, с седьмого по четвертый века до н. э. в греческой культуре произошел переворот, который мы можем назвать рождением западной науки, приведший в итоге к пересмотру образа Бога. Греки, почитавшие до этого сонм антропоморфных божеств, столкнулись с новым архетипическим образом-идеей единого божественного принципа вселенной, arche, как они его называли. Этот единый принцип был одновременно и духовным по своей сути, в разных доктринах представая в форме чисел у пифагорейцев, вихря у Анаксагора, бесконечности, сферы экзистенции, либо различных форм первоматерии: воды у Фалеса Милетского, одухотворенного пламени Гераклита, воздуха у Демокрита, четырех элементов в целом, а позднее, в философии стоиков — содержащей в себе все божественной пневмы, духа. Ранние боги, такие как Зевс, Гера и прочие, истолковывались как иллюзии, либо, что случалось чаще, рассматривались через призму нового учения, так называемой герменевтики, как символы вновь открытого мирового божественного принципа, Зевса воспринимали как универсальную пневму, Ареса/Марса — как пламя, Геру — как воздух, Деметру — как землю, и так далее. Здесь не было четкого разграничения Психэ против материи в том виде, в каком оно наличествует сейчас. Природа понималась древними греками как оживленная Мировой Душой (World Psyche), Мировым Духом (World Spirit), и этот психический принцип не был отделен от материи (исключая, пожалуй, лишь работы Парменида и Платона). Он существовал как внешний принцип, единовременно с материей. Значительная часть того, что понимается нами сейчас как область психического, принадлежала, с точки зрения, греков к сфере сверхиндивидуальной объективной мировой души. По мнению стоиков, Арес/Марс, например, символизировал ярость, Афродита/Венера — любовную страсть, Афина-мудрость. Эти импульсы пребывают вовне и лишь внезапно, волей случая, завладевают человеком. Другая часть того, что мы называем душой, находится в различных частях человеческого тела, например, в диафрагме, первоначально означавшей именно легкие и только позднее саму диафрагму; в печени; в сердце; в мозгу. Улисс (Ulysses)[127] разговаривал с этими органами совершенно так же, как и с любым другим человеком. Позднее нашла свое широкое распространение пришедшая из Средней Азии астрология вместе с идеей о соответствии богов определенным психическим состояниям и настроениям. Сатурн, к примеру, означал депрессию, Венера — любовь, Гермес — гибкий, подвижный ум и так далее. Сочетание божеств в момент рождения той или иной личности — гороскоп — определяло психическую структуру этого человека. Под влиянием восточной астрологии появилась также идея, непривычная для греческого ума, а именно идея о том, что некоторые базовые психические структуры, которые мы сейчас называем архетипами, связаны со временем и конкретными нуминозными моментами бытия (Такие нуминозные моменты времени греки называли kairos и означали они магические моменты синхронистичных событий. Как мы знаем, цивилизации Китая, майя и вавилонян соотносили определенный день календаря с конкретным божеством. Боги сочетались между собой в особый порядок и последовательно двигались по небосводу. Эти воззрения символизировали, как это показано в И-Цзин, первые попытки понимания коллективного бессознательного, обусловленной игры архетипов). Такая, базовая для астрологии, идея появляется уже в работах алхимика Зосимы Панополита, продолжая играть огромную роль в поздней алхимии. Почти полностью, однако исключая учение (Псевдо) — Демокрита, в греческой науке отсутствовало понятие практического химического либо физического эксперимента. Это проявилось в другом месте, в виде так называемых техно-магических практик Средней Азии и Египта (Как говаривали римляне, Африка всегда приносит что-то новое). В древней металлургии Междуречья любые вещества имели божественное происхождение или были богами как таковыми Как указывает Элиаде, медь, железо и бронза определенно считались божественными субстанциями. В Древнем Египте существовала аналогичная вера, но в еще больших масштабах, ведь даже на наивысшем уровне развития египетской культуры не ослабевал магический взгляд на материю и любые вещества как проявления божественного. Каменные изваяния, например, символизировали живые божества. Такая идентичность материального и нуминозного нашла свое ясное выражение в так называемом культе мертвых. Каждый умерший, по мнению древних египтян, становился Осирисом, сокрытым божеством подземного мира, причем достигалось это не через умозрительные рассуждения или аналогии, а конкретным, оперативным путем мумификации тела. Мумификация буквально превращала умершего в божество. Погружая тело в раствор каустической соды или окиси натрия, натирая тело маслом или заворачивая его в специальные повязки, жрецы трансформировали человека в бога, принятого в круг других богов во вселенной. Каустическая сода, на египетском neter, означала, кстати, также «бог». Омывание в neteris являлось буквальным обожением человека, а тесные полотняные повязки символизировали объятия богинь Исиды и Нефтиды, сестер Осириса. В этот египетский техно-магический ритуал была включена одна идея, возможно не осознаваемая самими египтянами: идея того, что человек может управлять богами. Например, руководящий процессом мумификации жрец Анубиса на самом деле манипулировал божественным материалом. В этих мумификационных техниках присутствовала еще одна идея, занявшая в дальнейшем главенствующее положение в алхимии: создание вечного, воскрешенного из мертвых, тела. Очевидно, что даже сегодня вопрос о жизни после смерти это именно та точка, где связь между Психэ и материей ощущается нами наиболее сильно. При жизни мы в значительной степени отождествляем себя с нашим телом, когда же после смерти тело превращается в мертвую материю, то как же можем мы спасти нашу уникальную индивидуальность, от растворения во вселенной? Как может наша душа существовать без какого-либо подобия тела? Вопрос этот для нас не праздное рассуждение или отстраненная гипотеза, но живая личностная проблема. Когда умозрительное сознание греков встретилось с экспериментальными техно-магическими практиками Востока, два этих, казалось бы, противоположных полюса колоссально обогатили друг друга, что и привело позднее к возникновению алхимии. Один из древнейших трактатов, датируемый первым веком нашей эры, знаменитые наставления Комариоса, царице Клеопатре, посвящен во многом именно проблеме создания бессмертного тела. Философский камень, в частности, рассматривался как прообраз такого тела Тайна философского камня раскрывалась в драме, по которой дух, душа и тело томились в Гадесе, терзаемые духом тьмы. Но затем после операций очищения душа воззвала к телу: «Восстань из могилы! Пробудись! Облеки себя божественным покровом ибо зов воскрешения достиг тебя!». И теперь душа пребывает в счастье в своем новом доме, то есть воскресшем теле. Сначала она нашла тело свое облаченным во тьму, затем же оно засияло божественным светом. Пламя объединило их, чревом своим породило их, и единый образ возник из духа, души и тела. Они стали едины и обрели суть свою, наивысшую надо всем. Это воскрешенное тело также называют «тайной духовного вихря», «колесом звезд», вращающимся вокруг северного полюса. Для древних египтян, например, умерший становился именно таким бессмертным Осирисом, обращающимся вместе с негаснущими звездами вокруг северного полюса. Другие древние тексты, датируемые третьим веком нашей эры, принадлежат перу грека, жившего в Египте, Зосимы Панополита, известного многим по замечательным толкованиям Юнга на его работы. В поисках базовой субстанции вселенной Зосима руководствовался собственными видениями и снами, раскрывшими в виде странных архетипических образов смысл мистического жертвоприношения или процесса трансформации. В его трактатах появляется новый мотив, пришедший из гностической философии и ставший позднее центральной темой алхимии: идея Богочеловека, Антропоса, павшего в космическую материю, от которой он должен быть освобожден с помощью алхимического Делания. Юнг объясняет этот мотив в «Психологии и алхимии» как буквальное представление о проекции. Богочеловек теперь более не находится, как было у гностиков, в некой метафизической реальности, но проецируется, то есть впадает в материю. Материя, таким образом, содержит тайну воплощенного божественного человека — на юнгианском языке, загадку Самости. Именно потому, что материя рассматривается как вместилище божественной тайны, Зосима и стал проводить новые химические эксперименты одновременно с погружением в медитативные состояния и наблюдением за своими сновидениями, следуя голосу своего бессознательного. Этот внутренний творческий метод использовали затем многие выдающиеся алхимики. Его вполне можно расценивать как вид активного воображения[128], выражающего себя, правда, не в живописи или скульптуре, а в смешивании химических веществ, мыслимых одновременно как боги или демоны. Свинец, например, это Сатурн, демон, вызывающий депрессию и безумие, ртуть — Гермес, еще один аспект Антропоса, золото же — долгожданный результат Великой Работы, вечное сияние Божественной славы. Как и автор текста Комариоса, Зосима также обычно пользовался астрологическими терминами. Особенно важен для него был kairos, нуминозный момент времени, и в своих работах он, в частности, предостерегал от так называемых kairikai baphai, то есть астрологически обусловленных трансформаций, называя их промыслом демонов. Только если алхимик путем медитации устанавливал связь со своим внутренним центром, то есть Антропосом в материи, он мог осуществить правильную трансформацию. Здесь мы наблюдаем, как начинается критическое отношение к бессознательному: различением вводящих в заблуждение синхронистичных событий, формируемых автономными комплексами (которых в древности называли демонами) и позитивными конструктивными синхронистичными событиями, имеющих непосредственную связь с Самостью. В этом и заключается проблема современных аналитиков, к которой я обращусь позднее. Этот краткий исторический обзор демонстрирует нам, что в древности значительная часть того, что мы сейчас называем Психэ, располагалась вовне индивидуальности, в пространстве живой материи вселенной. Она состояла из многочисленных компонентов: богов, звездных божеств, демонов и различных сил, сконцентрированных в частях человеческого тела либо химических субстанций. Юнг пишет, от том, что явление, которое нам известно под понятием коллективного бессознательного, никогда не относилось к области психологического, но всегда соотносилось с внешним космосом, с экстрапсихической реальностью. Человек защищал и ограждал себя от нее религиозными символами и ритуалами, дабы избежать непосредственного контакта с бессознательным Только сейчас мы начинаем рассматривать бессознательное в ходе именно психологических исследований. Сознательное Эго человека в античности было беспомощной жертвой божественных влияний и самых различных настроений и состояний, и лишь очень медленно оно начало вырабатывать этическое, критическое отношение к этим силам. Христианство произвело своим появлением и распространением настоящую этическую революцию за счет античных наук, потерявших свое значение к первому веку н. э. в Европе. В христианском мире множественность души — то есть все те боги и демоны, составлявшие ее — стала вдруг вполне современной проблемой. Один из Отцов Церкви, Ориген, несколько раз в своих работах затрагивает эту тему. В 2 Книге Царств 1:4[129] имеется, казалось бы, незначительное высказывание, которое начинается так: «и был там один человек» (Хотя, как мы знаем, любая библейская строчка обычно рассматривается как имеющая глубокий смысл). В комментариях к этой фразе Ориген пишет: «До тех пор, пока грешны мы, мы не сможем постичь имя этого одного человека, поскольку каждый из нас не един, но множествен. Все мы часто видим, как человек единый на самом деле единым и одним не является, но в нем будто бы живет множество личностей со своими нравами [нравы в данном случае, возможно, следует понимать как модели поведения], согласно словам о том, что „глупец изменчив подобно луне“». В комментариях к Левит 5:2[130], Ориген пишет далее: «Вообрази себе, что в тебе живут стада овец и козлищ и птицы небесные также в тебе обитают. Представь, что ты есть микрокосм с солнцем, луной и звездами». Все эти разнообразные нравы и состояния, то есть способы реакции на окружающий мир, лишь силой Христовой могут быть слиты воедино, ибо он есть подлинно Единый Человек — истинный Vir Unus. Монотеизм Ветхого Завета и идея Христа как Единого Человека требуют от остальных людей принятия четкого этического решения в их столкновении с внутренними демонами и животными склонностями. Впрочем, даже последние не рассматриваются как внутренне свойственные самому человеку, но, скорее, как отчасти внешние, так сказать, прикрепленные к нему свойства. Я уже упоминала в начале, как боги Древней Греции были наделены психической природой путем интерпретации их как психологических сил. Христианская герменевтика Писания идет фактически тем же путем. Следуя примеру Филона Александрийского, толкующего Писание символически, Ориген также начал интерпретировать некоторые пассажи Нового Завета в такой же символической и психологической форме. Чудеса, описанные в Библии, по его мнению, следует воспринимать не буквально, но как символические образы — eikones — иллюстрирующие действия Бога. Внешний, материальный, видимый мир, с его точки зрения, указывает на нечто высшее, а именно на незримую реальность духовной истины. Многие истории и мотивы Ветхого Завета выступают как символические прообразы и скрытые аллюзии того, что широко раскроется в Новом Завете, они указывают на определенные духовные знаки, медленно сбрасывающие с себя покров тайны по мере хода истории. Согласно Оригену, многие чудеса Нового Завета произошли не в конкретной земной реальности, но в некоем подобии тонкой субтильной сферы бытия Христос, как подчеркивает Ориген, находится на рубеже тварного и нетварного мира, и эта тонкая, срединная реальность напоминает идею стоиков о Мировой душе (World-Soul). По Оригену, библейские чудеса характеризует прежде всего их высший этический эффект, в полной мере проявляющий себя в образе Христа и христианском образе жизни. Хотя христианство принесло с собой моральный прогресс и способствовало объединению личности в единое целое, тем не менее, оно сделало одну существенную ошибку. Человек более не способен был контактировать с нуминозным в природе в различных химических веществах: мир был теперь населен преимущественно духами зла и демонами. Символ Христа вобрал в себя все проекции позитивных психических образов, фактически впитав их из природы. Поэтому один из ранних христианских поэтов Ефрем Сирин[131] пишет: «Поскольку устало творение нести на себе печати [символы] славы Христовой, Он освободил их от груза сего подобно тому, как однажды Он освободил лоно Матери Своей». Говорили также, что «Христос облек себя образами», архетипическими образами Себя же. Это тайное сокровище, приоткрывающее великие чудеса тому, кто достоин будет узреть их. Такое освобождение образов, по мысли Сирина, означает, что их частично отбирают из внешнего мира, однако вместе с тем человек теряет интерес к природе. Одновременно с появлением христианства начался застой в развитии европейской алхимии. Ее традиции переместились в Северную Африку, остававшуюся языческой, и в особенности в Междуречье, расцветшее позднее под исламским влиянием. Исламская культура подарила миру нескольких крупных алхимиков, один из которых, Мохаммед ибн Умаль (Mohammed ibn Umail, 10 век), стал известен в поздней западной алхимии под именем Сеньора (что по-арабски означает «шейх»). Юнг в своих работах часто подчеркивал, что ислам — это религия чистого Эроса. Соответственно и символизм объединения (coniunctio), священного брака (hierosgamos) солнца и луны, играет огромную роль в трактатах Сеньора. Сам по себе мотив сакрального coniunctio идет от египетского ритуала погребения мертвых и затем снова появляется в тексте Комариоса, который я упоминала выше. С этого момента мотив священного брака и объединения противоположностей становится центральной темой алхимии. Он обозначает, с одной стороны, химическое сходство, а с другой — объединение психических оппозиций в процессе индивидуации, глубоко изученное Юнгом в «Психологии переноса» и «Mysterium Conjunctionis». Около 1000 г. н. э. античное знание начинает возвращаться из исламского мира в Европу, чему во многом способствовали Крестовые походы. Сицилийские, испанские мавры и евреи были главными переводчиками и посредниками между культурами Востока и Запада. Так называемый «Liber Sextus» великого персидского философа Ибн-Сины[132], известного на Западе под именем Авиценны, оказал огромное влияние на наиболее выдающихся мыслителей-схоластов двенадцатого и тринадцатого веков, таких как Альберт Великий, Фома Аквинский и Роджер Бэкон. В «Liber Sextus» содержалась одна весьма важная идея о том, что душа человеческая обладает колоссальной силой воображения, способной создавать конкретные образы в материи. В момент, когда исследователь находится в состоянии исключительного эмоционального напряжения и одновременно звезды располагаются в нужном порядке, он способен силой своей мысли трансформировать материю в реторте; душа его, таким образом, может на самом деле изменять сущность вещества. Этот внутренний аспект алхимии вернулся в западную науку, а суть его составляет творческое активное воображение, взаимодействующее с субстанциями. Можно рассматривать такой опыт как примитивный, напоминающий тот, что был описан в книгах Карлоса Кастанеды, то, что дон Хуан называл «грезами после остановки мира». Вы, конечно, помните, если знакомы с этими книгами, как Кастанеде нужно было учиться грезить наяву. То, что проделывал дон Хуан, более всего напоминает активное воображение, но не на бумаге или холсте, а в природе. Растения и камни начинали контактировать с переживающим этот опыт человеком, что, кстати, было в свое время описано еще Альбертом Великим и другими средневековыми алхимиками. Такое возвращение античных идем не было ми полностью принято, ни целиком отвергнуто официальной Церковью. Некоторые авторы соотносили идею Мировой души со Свитым Духом либо настаивали на её отдельном бытии. Иногда Философский Камень отождествляли с самим Христом, иногда же, скорее, с воскрешенным телом. Даже мысль о том, что алхимики способны управлять Богом, так сказать, дополняя его Божественное величие, имела право на существование, однако никогда до конца не осознавалась. Если бы такое неустойчивое положение дел сохранялось еще достаточно долго, то вполне возможно было взаимное обогащение идеями алхимии и христианской теологии, если бы не одна психологическая тенденция, этому мешавшая. Эта тенденция на данный момент приобрела особенно деструктивный характер, почему я бы хотела кратко вернуться к началам науки, описанным ранее, и рассмотреть эту проблему. Я упоминала о том, что философы-софисты не стали интерпретировать старых божеств как символы новых принципов мироздания, провозгласив их лишь иллюзиями. Этот момент стал основополагающим для зарождения просвещенного рационализма, который и сейчас еще преследует нас, угрожая лишить окружающий мир его божественной сути. Первичной мотивацией такого образа мышления выступает страх, ведь в мире, который мы можем понять и объяснить, как писал Юнг, мы чувствуем себя более-менее дома. Вторая мотивация — это комплекс силы. Желание познать и объяснить все точно и досконально — это желание, диктуемое силой и стремлением защититься от иррационального и необъяснимого. Античный рационализм на самом деле оказал довольно незначительное влияние, не сумев разрушить религиозное мировоззрение человека. Однако он, к сожалению, сохранился в одной отдельной области, а именно в религиозной полемике софистов, а позднее и Отцов Церкви, против представителей других религий, объявивших последние жалкими предрассудками и бабскими суевериями. На мой взгляд, такая агрессивная точка зрения проистекает из патриархальной природы самого иудео-христианства. В силу того, что христианство лишено четвертого, фемининного принципа, он также начинает медленно трансформироваться (как было описано Юнгом в «Ответе Иову») в тяжелое, угрожающее, материальное присутствие Матери Церкви. Поскольку материя более не была включена в божественный символ абсолюта, то компенсаторный материализм начал, так сказать, мстить, действуя как отвергнутый материнский архетип. Тот, кто знаком с работами, посвященными современной теологии или финансовой активности Ватикана, поймет, что я имею в виду. В Средние Века этот материализм существовал в еще более грубых формах, когда церковники открыто боролись за обладание землей и деньгами. Супружеская гармония между отцом-духом и матерью-материей была нарушена, когда дух превратился в жесткий догматический интеллектуализм — схоластическую философию — а материя увлекла человека к конкретному, материалистическому взгляду на мир. Рационализм и материализм, таким образом, слились воедино, оставаясь слитыми и в рамках марксистской идеологии, царствовавшей в свое время на значительной части земного шара. Кабалисты считают, что произошло это оттого, что Бог отделился от своей Шохины, что и послужило причиной возникновения зла в мире. Эти деструктивные тенденции набрали свою окончательную силу в семнадцатом веке одновременно с тем, как была отброшена гипотеза о Мировой душе и оживленной ею природе. Именно поэтому в своем сновидении Юнг возвращается в семнадцатый век, чтобы восстановить утраченное алхимическое знание. В это время Декарт провозглашает свою «идиотскую фантазию с часами», как назвал ее Юнг, то есть идею о том, что Бог некогда создал мир неизменным и что он с тех пор, подобно механическим часам, идет себе неким раз и навсегда предопределенным путем. Декарт доказывал эту точку зрения фразой «Бог придерживается тех правил, что установил однажды сам», другими словами лишив Бога его творческой составляющей. Интересно, кстати, что эта идея все еще остается скрытой за детерминизмом естественных наук — все мы помним тот отчаянный возглас Эйнштейна, когда он впервые столкнулся с открытиями Бора в квантовой физике: «Бог не играет в кости!». Бог и сейчас не играет в кости? Разумеется, нет, если это бог закона. Но есть и другой бог, о котором Гераклит сказал: «Мальчик, правящий вселенной, Мальчик, выстраивающий камешки на шахматной доске Играющее дитя…» Бог закона — единственный образ Божий и правда не дозволяющий Богу меняться, ведь в остальных цивилизациях Бог так и остается творческим началом. Позднее, когда детерминизм в науке получил, так сказать, роковой для себя удар, некоторые физики, такие, как Вольфганг Паули, начали верить в симметрию. Симметрия стала одной из Божественных форм — очередным воплощением стабильности и неизменности. Когда Паули услышал по телефону, что принцип равенства был нарушен вследствие слабого взаимодействия, он воскликнул: «Но значит Бог — левша?». Вы можете представить себе его шок? В семнадцатом веке теология, закаленная в полемике с Контрреформацией, стала догматичнее прежнего и научный рационализм в ней окончательно окостенел, слившись с предубеждением, что материя управляется механическими законами. Где было место души во всем этом, Мировой души, того, что Юнг назвал коллективным бессознательным или Объективной Психэ? Ее существование попросту отрицалось в угоду лишь сознательному Эго. Именно с Эго Декарт соотнес свою мыслительную функцию — cogito, ergo sum — а Спиноза и Гегель — с интуицией. Боги органов исчезли и вместо этого человек оказался в замешательстве касаемо местонахождения субъективной Психэ, была ли она, допустим, в надпочечниках, в сердце, в мозгу, в конкретных областях мозга и так далее. А когда они не нашли ее там, то за дело принялись многочисленные ученые! Месть отброшенного материнского архетипа простиралась еще дальше. Во всех научных концепциях возобладал строгий конкретизм, нанесший религиозному мировоззрению тяжелый удар. Юнг сам в первую очередь открыл, что религиозные утверждения имеют чрезвычайно мало общего с конкретной точкой зрения, парадоксально свидетельствуя в пользу автономной реальности души. Рационализм, тем не менее, повергал одни форпосты веры за другим, сначала в протестантских странах, а затем и в католических (при активной поддержке Папы Павла VI). Сейчас вообще кажется, что Фрейд, провозгласивший в свое время религию невротической иллюзией, одержал окончательную победу. Его, кстати, частенько цитируют современные теологи разных вероисповеданий. Но та Мировая душа, объединяющая в себе все божественные силы, звездных богов и звероподобных демонов, где же она? Люди по-прежнему верят в одержимость демонами, как было во времена инквизиции, это верно, но это лишь негативный аспект, темный налет оккультизма, от увлечения которым Фрейд настоятельно предостерегал Юнга. Протестуя против подъема рационализма, иные романтические философы, такие как Шуберт (Schubert) и фон Гартманн (von Hartmann) — все еще настаивают на существовании так называемой ночной стороны души, как и розенкрейцеры и многие немецкие поэты, однако пребывают они в явном меньшинстве. Крупнейшим достижением Юнга как раз и было повторное открытие реальности Объективной Психэ; благодаря этому началось робкое, слабое, но постепенно крепнущее познание новой реальности. Как часто подчеркивал Юнг, коллективное бессознательное не столько включает в себя психическую структуру всех человеческих существ, но, скорее, оно является вездесущим континуумом, вечным присутствием. «Таким образом, когда нечто происходит в точке А коллективного бессознательного, оно оказывает влияние на все окружающее». Отсюда и странное сходство между европейским и китайским периодами стиля, непостижимое подобие Христа и Кришны или тот факт, что одна и та же идея может прийти в голову двум разным ученым, независимо работающим друг от друга. С этой точки зрения проблема «дух против материи» или «Психэ против материи» приобретает совершенно новый облик. Дух становится динамическим аспектом Объективной Психэ — тем, что движет нами, вдохновляет нас, тем, что рождает внутренние образы в нас (можно назвать его сочинителем снов). Самым же простым проявлением духа, по Юнгу, являются натуральные числа. Что есть дух как таковой, в своей транспсихической сущности, нам узнать не дано. Материя, в свою очередь, как оппозиция духа, проявляет себя в инстинктивных или даже физиологических процессах, затрагивающих нашу психику; мы можем ощутить материю органами чувств, выделить ее качества, но постичь ее сущность также не сможем. Таким образом, дух и материя — это два равно неизвестных нам аспекта бытия, разделенные нами на внутреннее и внешнее. Нам необходимо проводить здесь дуалистическое разделение, ведь мы имеем перед собой два действующих архетипа — дух-отец и материю-мать. Мы не знаем, что представляют из себя эти области, нам дано лишь чувствовать на себе тот эффект, который они оказывают на нашу психику. Единственная доступная нам реальность — это психическое, непосредственный психический опыт. О нем подозревали уже алхимики, рассматривая материю не только с позиции химического эксперимента, но и с помощью активного воображения, зная о том, что психологическое, эмоциональное состояние наблюдателя оказывает существенное воздействие на процесс работы. Хотя они и знали довольно мало о материи и Объективной Психэ, но уже тогда приписывали материи те качества, которые сейчас характеризуют ее для нас как психологическую проекцию. Рационализму семнадцатого века удалось все-таки достичь одного; развести дух и материю настолько сильно, что сейчас нам нужно хорошо постараться, чтобы они снова сошлись воедино. Современные физики отмечают, что, когда им удается проникнуть в область микрофизики, они неспособны исключить влияния душевных предрасположенностей наблюдателя на ход того или иного эксперимента. Они должны, так сказать, вернуться к позиции алхимиков, но уже на более высоком уровне. Алхимик, как показал Юнг, работает с проекцией как качеством внешней материи и своим собственным бессознательным: «В век, когда еще не было эмпирической психологии, такая конкретизация должна была иметь место, поскольку все бессознательное было спроецировано в материю — оно, скажем так, приближалось к человеку из потустороннего…. Но вследствие такого смешения физического и психического, бессознательное всегда остается той темной областью, где в первую очередь следует искать исход алхимического процесса… в этом веке не было никакого „или-или“, но существовала определенная промежуточная реальность между разумом и материей, то есть психическая реальность тонкого тела, способного проявлять себя как в ментальной, так и в материальной форме…. Очевидно, что существование этой промежуточной реальности внезапно прерывается в момент, когда мы пытаемся исследовать материю в отрыве от всех проекций, и она будет оставаться таковой, пока мы будем думать, что пришли к какому-то окончательному выводу касаемо Психэ или материи. Но в момент, когда физик соприкасается с „неизведанными“ областями, когда психология позволяет себе допустить существование других форм психики за границами персонального сознательного опыта — иными словами, когда психология также сталкивается с непроницаемой тьмой — тогда промежуточная область психики снова оживает и физическое и психическое сливаются в нерасторжимом единстве. Сейчас мы как никогда ранее близко подошли к этой поворотной точке» [Psychology and Alchemy, рр. 277-79]. С того момента, как Юнг написал об этом в 1944 г., такая поворотная точка проявила себя повсеместно. Повсюду мы находим следы того, что человек начинает поворачиваться лицом к своей внутренней реальности души, к истинному основанию творческой фантазии, тогда как рационализм и материализм идут к своему закату в лице одержимых властью фанатиков. Однако демоническое притяжение рационализма по-прежнему сильно не только в таких людях, оно сильно в каждом из нас. Когда мы рационально планируем свои дела под воздействием чисто внешних обстоятельств (я бы назвала это даже невротическим принуждением), в нас просыпается деструктивный демон. Всякий раз, когда мы думаем, что должны изменить внешнюю реальность или манипулировать людьми или изменить их каким-то техническим способом, мы работаем на благо этого демона разрушения, подвергая риску собственную душу и жизнь. Колоссальный прорыв, положивший конец дуализму материи и духа, был достигнут Юнгом в его работах о синхронистичности. Совершенно неслучайно, что синхронистичность не в последнюю очередь связана со временем, поскольку время как таковое представляет собой даже для современных физиков еще нерешенную проблему. Зеркальная симметрия против асимметрии, обратимость времени против строго направленного времени (по второму закону термодинамики) по-прежнему обсуждаются в микрофизике. В этой точке исследования Юнга в области Объективной Психэ входят в соприкосновение с физикой — в этой маргинальной реальности психоидного архетипа, когда активируемые архетипы одновременно проявляют себя во внутренней и внешней реальности, в прямой либо символической смысловой идентичности. Время теряет свое значение пустого обрамления ситуаций, приобретая качественный характер потока событий, В своих исследованиях феномена синхронистичности Юнг провел еще одно важное разграничение, а именно между вечным, неизменным аспектом синхронистичности (названного им акаузальной или априорной упорядоченностью) и спонтанно возникающими синхронистичными событиями. Последнее указывает на активный, в каком-то смысле даже независимый трансцендентный фон существования или, как именует его Юнг, продолжающееся творение. В другом контексте Юнг называет этот фон существования именно unus mundus, что является, по моему мнению, одним из величайших его открытий. Unus mundus — это выражение, пришедшее к нам из средневековой философии и означающее, что Бог сотворил миры во вселенной согласно особому плану как хороший архитектор — Он сначала вообразил себе желаемое и только потом реализовал его. Мир, таким образом, существует еще до момента своего конкретного воплощения, как образ в Божественном разуме, потенциальная реальность. Именно это средневековые мыслители определяли как unus mundus и соотносили с Софией или Божественной Мудростью. Unus mundus, по определению Юнга, это потенциальная матрица, то, что он называл фоном существования. Согласно идее Юнга, некоторые проявленные аспекты акаузальной упорядоченности следует в дальнейшем изучать через свойства натуральных чисел. Спонтанные синхронистичные события, как бы там ни было, нельзя предсказать заранее, но можно изучить уже после самого события; они тесно связаны с особенностями индивидуума, переживающего такое событие. Поэтому я бы хотела вернуться к Зосиме и его разделению между kairikai baphai — демоническими и астрологически обусловленными синхронистичными событий, и синхронистичными трансформациями, проистекающими от божественного духа или Самости. Я замечала, что синхронистичные события обычно происходят в ситуациях двух типов. Первый — когда индивидуума подталкивает собственное бессознательное к творческому открытию, к развитию осознанности. Второй — часто такие события предшествуют или сопровождают психотические эпизоды. Шизоидные личности, психика которых постоянно грозит соскользнуть в безумие, часто производят целые серии синхронистичных знаков — чудес, по их мнению, что еще больше усиливает их падение в бессознательное. Эти знаки напоминают нам демонические kairikai baphai, о которых писал Зосима. В таких случаях, как мы знаем, Эго концентрируется не на Самости, и тогда Тень ее начинает проявлять себя в хаотических, демонических всплесках, другими словами, автономных комплексах. Все это тесно сплетается с тем странным конкретизмом, которым отличается мышление шизофреника. Очевидно, что позитивный аспект Самости может проявить себя только тогда, когда индивидуальное эго концентрируется на Самости и пытается творчески истолковать ее послания. Если этого не происходит, то бессознательные содержания начинают проявлять тенденцию к проявлению в виде полтергейста или других пугающих феноменах. Сами по себе эти события не имеют смысла, но, возможно, если Эго обратит на них внимание, они его получат. Боги, как писал Юнг, желают творчески проявить себя, и, по моему мнению, этой проблемой стоит всерьез заняться современной парапсихологии. В наши дни вышеупомянутая проблема темного оккультизма начинает выходить на поверхность в виде культа Сатаны и черной магии, которым беспомощно противостоит довольно неумелый экзорцизм. Несмотря на то, что экзорцизм этот весьма жалок, мне он кажется, по крайней мере, мерцающим лучиком надежды Новая форма алхимии, как назвал ее Юнг, то есть активное воображение, постепенно начинает распространяться, обещая нам проникновение в суть глубинного единства Психэ и материи и лишь таким образом индивидуум сможет освободиться от любых видов одержимости. Здесь, однако, остается открытым вопрос, поможет ли нам это в общей коллективной ситуации. В этой связи я бы хотела напомнить историю Ричарда Вильгельма, которую Юнг рассказал моей коллеге Барбаре Ханна с просьбой повторять ее на каждой лекции. Это известная история о человеке, вызывавшем дождь. Однажды в одной китайской провинции наступила такая сильная засуха, что и люди и скот умирали сотнями. В отчаянии жители обратились к колдуну, умевшему вызывать дождь, который жил в горах неподалеку. Ричард Вильгельм видел, как тот, маленький седобородый человечек, прибыл в город на носилках. Он попросил оставить его одного на три дня и уединился в небольшой хижине за городом. По прошествии трех дней дождь не просто пошел, это был настоящий ливень! Ричарду удалось получить разрешение на интервью и он спросил у старца, как тому удалось вызвать дождь. Однако тот просто ответил: «Я и не собирался вызывать дождь» и после паузы добавил «Знаете, я думаю, что из-за засухи и природа и все люди здесь были в напряжении и смятении. Дао более не могло допускать этого. Я, когда прибыл сюда, также начал чувствовать себя встревоженным, мне было так плохо, что понадобилось три дня уединения, чтобы вернуть прежнюю гармонию». «И когда я это сделал», сказал он с улыбкой, «тогда и пошел дождь». Если мы определяем коллективное бессознательное, подобно Юнгу, как вездесущее и постоянное присутствие, то нечто, произошедшее в одной его точке, одновременно и неизбежно отражается в остальных точках. Юнг в другом месте определял «вездесущее» как относительное по отношению к времени-пространству, коренящееся в глубинных слоях коллективного бессознательного. Эта архетипическая реальность вечна, то есть пребывает за пределами времени и пространства. В одном письме, еще не изданном пока на английском, Юнг даже писал: «Мы должны отбросить термины времени и пространства, когда речь заходит об архетипической реальности. Следует рассматривать Психэ как сжатую интенсивность, а не как тело, движущееся во времени. Можно считать, что Психэ постепенно расширяется до бесконечной интенсивности, лишая, соответственно, тела их реальности, когда психическая интенсивность превышает скорость света. Возможно, наш мозг служит центром трансформации, где относительно бесконечное напряжение Психэ настраивается на воспринимаемые частоты. Но сама Психэ как таковая не имеет пространственного или временного измерения».