– Виктор Александрович, моему клиенту может быть непонятен юридический термин «мотив преступления», – заявил адвокат. – Разрешите, я разъясню Сергею Владимировичу, что он означает. – Ничего не надо разъяснять! – отрезал Воронов. – Есть такая сказочка: «У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил». В ваших показаниях, Сергей Владимирович, есть поп и собака, но совершенно непонятно, зачем он ее убил. Пока я не услышу рассказ про кусок мяса, мы будем топтаться на месте. «Придется мне колоться до конца, – обреченно подумал Козодоев. – У этого следователя бульдожья хватка. Вцепился так, что не отпустит, а у меня часы текут, срок к концу подходит. Ничего не попишешь, дорогая мамочка! Придется и тебе пострадать за общее дело». – В Ленинграде по ночам разводят мосты, чтобы под ними могли пройти пароходы, – неохотно проговорил Сергей. – Вот они-то, эти проклятые мосты, искалечили мне всю жизнь, на нары меня загнали! – Козодоев замолчал, посмотрел на следователя, потом на адвоката. Ни Воронов, ни Черемных не выказали ни малейшего удивления таким странным началом. – Как-то мне в руки попала открытка с фотографией разведенного моста. Текст открытки был такой: «Любимый! Сейчас мы с тобой разведены так же, как эти мосты, но скоро соединимся». Эту открытку написала моя мать своему любовнику Бурлакову. Рассказывать, как эта открытка оказалась у меня? В начале восьмидесятых годов у молодежи была популярна игра в забывчивого почтальона. Воронов улыбнулся и одобрительно кивнул. Дескать, да, было такое дело. Шкодила молодежь по подъездам. Сергей, ободренный его пониманием, стал подробно рассказывать, как он и Фриц-младший украли почту в доме Бурлакова, а потом читали письма в подъезде. – Эта проклятая открытка жгла мне руки! – произнес Сергей. – Мне казалось, что если кто-то из дружков узнает, что у моей матери есть любовник, то я буду навеки опозорен. Козодоев говорил сбивчиво, периодически повторялся, иногда вспоминал излишние подробности, но ни следователь, ни адвокат не перебивали его. Часам к трем дня допрос был окончен. – Теперь вы отпустите меня домой? – спросил Сергей. Воронов посмотрел на часы и ответил: – Нет! Придется вам потерпеть до завтра. – А как же наши договоренности? – возмутился Козодоев. – Как же ваше слово? – Ничего не отменяется! – осадил его следователь. – Завтра съездим на выводку, вернемся в ИВС, и я вынесу постановление об освобождении. – Что такое выводка? – спросил Сергей. – Разновидность проверки показаний, – объяснил адвокат. – Вам будет необходимо в присутствии понятых показать последовательность ваших действий на месте происшествия. Виктор Александрович, как я понял, на санкцию мы завтра не поедем? – Зачем? – Воронов пожал плечами. – Я и без прокурора могу изменить меру пресечения. – Завтра так завтра, – неохотно согласился Козодоев. Следователь сложил документы в папку и вышел, оставил за собой открытую дверь. Сергей и адвокат остались вдвоем. – Как там отец? – спросил Козодоев. – Нормально, велел вам держаться. – Владимир Иосифович, я понимаю, что мой отец – заказчик, он потребует отчета о сегодняшнем допросе. Но вы проявите такт и промолчите о причинах, заставивших меня залезть в квартиру Бурлакова. Про мать ничего не рассказывайте. Когда я выйду, сам объясню, как дело было. Вас я попрошу ограничиться общими фразами: «Признался, завтра выйдет». – Вообще-то я не обязан отчитываться перед нанимателем о ходе следственных действий. Я ведь защищаю вас, а не Владимира Семеновича. Я постараюсь сегодня не встречаться с вашим отцом, а там… Откуда-то со стороны канцелярии донесся голос следователя: – Да мне плевать, что у тебя больничная палата занята! Выгони своего хворого в общую камеру, а моего туда помести. До завтрашнего утра Козодоев должен быть изолирован от любого общения. Минут через десять за Сергеем пришел конвоир. – Пошли, злодей! – весело сказал он. – Что такого ты натворил, что сам Живко за тебя позвонил? – Хотел губернатора зарезать, да не успел, охранники скрутили. – В другой раз расторопнее будь! – оценил юмор милиционер. – Губернаторы, они такие, только ножичек достанешь, а он уже убежал. Сигареты есть? Сергей со вздохом достал пачку «Кэмела». Конвоир взял одну сигарету, вернул пачку назад. – Окурки не разбрасывай, а то утром заставим порядок в камере наводить, – пригрозил он. – Заходи! Новая камера была одноместной. В ней вместо сцены у стены стоял топчан. «Да здесь как в раю! – оценил это место Сергей. – Высплюсь хоть за ночь, а то вчера ни на минуту глаз не сомкнул». Вечером Козодоеву дали ужин: тарелку горячего куриного супа, полбулки белого хлеба, стакан чая, два кусочка сахара-рафинада. «Это больничный паек, – догадался Козодоев. – В общей камере на ужин дают только черный хлеб и чай. А здесь суп!» Сергей никогда не любил супы, даже в армии ел их неохотно, но в этот раз выхлебал все до последней капли и, пользуясь тем, что его никто не видит, выскреб дно тарелки кусочком хлеба. «Интересно, чем они Герду кормят? – подумал он. – Из дома, поди, кости приносят. Или для нее специальный паек предусмотрен? Спрашивается, куда из моего супа все мясо делось? Сами съели или собаке отдали? Где куриные ноги, вот в чем вопрос!» Сергей растянулся на топчане, прикрыл глаза и ощутил прилив умиротворения, душевного спокойствия. Оказалось, что облегчить душу чистосердечным признанием – это не пустые слова, а состояние, близкое к нирване. Все старые беды уже позади, а новые еще не наступили, и неизвестно, когда они придут. Этой ночью Сергей был по-настоящему счастлив. Точно такое же ощущение душевной свободы он испытывал девять лет назад, когда самолет с новобранцами взлетел в ленинградском аэропорту Пулково и проклятые разведенные мосты остались позади в прямом и переносном смысле слова. Сытый, успокоившийся, вволю накурившийся, он уснул и под утро увидел сон. На крыльце старой сельской церкви сидел поп с ружьем в руках. Около него по двору бегали две одинаковые собаки. – Не знаешь, какая из них мясо съела? – участливо спросил Сергей. Вместо ответа священник вскочил, рывком сорвал бутафорскую бороду и превратился в Бурлакова! Он хищно оскалился, протянул руки к горлу Козодоева, но сделать ничего не смог. Невидимая стена преградила ему путь. – Догадался, щенок! – прорычал Бурлаков. – Но ничего, скоро ты опять в грязную историю вляпаешься, и я вновь появлюсь! «Оказывается, мои ночные кошмары и признание были взаимосвязаны, – догадался во сне Сергей. – Но как бы я раньше от них избавился? Сейчас-то срок давности подошел к концу, а год или два назад мне зона грозила бы». С этой мыслью он проснулся, покурил в темноте и вновь уснул. 36 Ефремов ознакомился с показаниями Козодоева, вызвал к себе Лаврентия и сказал: – Прочитай показания. Суть понятна? Сын директора СГТС десять лет назад убил человека. – Забавненько! – протянул оперативник, бегло просмотрев протокол допроса. – Это он из-за мамаши его грохнул? – Лаврентий, сейчас пять часов вечера. Козодоев-старший работает до половины шестого. Мне надо, чтобы он до семи часов оставался в офисе. Бери ноги в руки, мотай на площадь Советов, тормозни его. Как предлог используй показания сына, но о мамаше не упоминай ни слова. Оперативник поморщился. Слишком уж скользкое задание дал ему Ефремов. – Палыч, он же наверняка ничего об этом убийстве не знает. Как я его два часа в кабинете продержу? О чем мне его допрашивать? – Напусти мути, начни расспросы с жизни на буровой. Уточни, сколько раз и когда в восемьдесят втором году он возвращался с вахты, чем занимался в отпуске, что в это время делал сын. Из твоих вопросов Козодоев-старший должен сделать вывод о том, что мы подозреваем сына в совершении других преступлений. Напрямую об этом не говори, но… – Палыч, а если он пошлет меня куда подальше и поедет домой? Как мне тебе об этом сообщить? – С собой возьми Киселева, в дежурной части получи радиостанцию. Киселева с рацией оставишь на проходной, а сам поднимешься в СГТС. Если Козодоев поедет домой, то свяжешься с моим водителем и передашь информацию. Запомни, Лаврентий, мне надо всего пару часов. – Сделаю! Под предлогом встречи с ценным информатором Ефремов выпросил у Стадниченко оперативный автомобиль с радиостанцией и помчался в коттедж Козодоевых, находящийся на окраине города. «Зачем я это делаю? – терзал он себя в пути. – На кой черт мне сдалась его мамаша? Завербовала она Федосееву, ну и хрен с ней, мне-то какое дело до их интриг? Но все-таки… Не в Марине ли надо искать причину? Нет, не в ней. Я просто хочу довести логическую цепочку до конца, а Марина и Сергей Козодоев для меня уже отработанный материал, жмых, скорлупа от кедровых орехов». Узнав от горничной о визите сотрудника милиции, Римма Витальевна велела проводить Ефремова в гостиную. Встречала она незваного гостя при полном параде, в импортном брючном костюме, с полупрозрачной шелковой косынкой на шее. С тех пор как в доме появился достаток, Козодоева навсегда поменяла домашние платья и халаты на деловые костюмы. На вопросы мужа о том, зачем ей все это надо, она неизменно отвечала: «Я не хочу выглядеть как обабившаяся домохозяйка, на уме у которой только мексиканские телесериалы и бисквитные пирожные к чаю». Римма Витальевна встретила Ефремова посреди просторной гостиной. Несколько секунд они молча рассматривали друг друга. «Этот человек – мой враг, – решила Козодоева. – Он пришел разрушить мою жизнь». «Она хорошо выглядит! – подумал оперативник. – Для меня так вырядилась или всегда с иголочки одета? Наверное, второй вариант».