– Польское войско в чистом поле не одолеешь! – Как знать. А что об сем деле святые отцы думают? – А им на что знать? – Эх, князь Борис, такой простой вещи и не понимаешь. Без церкви-то и не получится у тебя ничего. А митрополит Сильвестр, сам знаешь, во всем его руку держит. Как же ты в набат ударить собираешься? – Иона есть. – Тьфу, ты что, совсем дурак? – Чего лаешься? – Меня в ту пору в Москве не было, а и то знаю, что митрополита Иону тогда у воровских казаков люди Ивана Мекленбургского отбили. Ты думаешь, он такое забыл? – Что с того, нас в ту пору всех могли побить. – Верно, могли и сейчас могут. Так что пойду я, бояре, бывайте здоровы. – А… – А вот как подойдет Владислав к Москве, так и поговорим. Князь поднялся и, обозначив хозяину и собравшимся легкий поклон, двинулся к выходу. – Донесет… – прошептал на ухо Лыкову незаметно подошедший Телятевский. – Нет, не успеет, – покачал головой боярин, – пусть идет покуда. После ухода Хованского засобирались и остальные гости. Расходились по одному, таясь. В горнице остались только сам Лыков, Телятевский да молодой Щербатов. – Боятся, сукины дети… – с нескрываемой злобой пробурчал Телятевский. – А ты разве не боишься? – пожал плечами князь. – Меня ищут. – А кто тебе виноват? Уж коли берешься за дело – так делай, а не умеешь, так и не берись. Виданное ли дело – на божьего человека напасть? – Знал бы ты, кем этот божий человек прежде был! – А я все знаю. И то, кем он раньше был и чем занимался, когда его царь Ивашка на службу к себе переманил, и даже догадываюсь, за каким делом он его на сей раз посылал. Не знаю только, за каким бесом ты напал на него со своими холопами. Что молчишь-то? – Не хотел я того. – Так ясное дело, что не хотел. Ты там со своими татями грибы собирал, а Мелентий ни с того ни с сего семь раз на нож упал. – Не куражься, боярин, невесело совсем. – А с чего ты взял, что я веселюсь? Только ты ведь не рассказываешь ничего, вот мне и приходится скоморошить на старости лет. – Да что тут рассказывать-то… Глупо получилось, на постоялом дворе встретились случайно. Мы уж уезжали, а они только появились. На час бы разминуться, так ничего и не было бы. – А коли встретились, так непременно убить надо? – Да вещи мои холопы выносили, а среди них одна приметная была. А этот черт в рясе ее и заметил. – Так что с того – сказал бы, что купил по случаю или в походе с добычей взял. – Да кабы он спросил, я бы так и ответил. Но ведь он, идол глазастый, посмотрел просто да и рожу отвернул. А я сразу понял – признал, собачий сын! И теперь не будет мне покоя ни днем, ни ночью. – Что хоть за вещь? Телятевский насупился, опасливо поглядел на сидевшего с отсутствующим видом Щербатова, но поняв, что делать нечего, подвинулся вплотную у Лыкову и прошептал несколько слов на ухо. Боярин от услышанного даже руками развел, дескать, ну и сарынь же ты, любезный. Впрочем, пока им было не до выяснения отношений. – Вот что, мил-человек, иди-ка покуда в людскую да глаза не мозоль. Не надо, чтобы тебя видели. Дождавшись, когда тот выйдет, Борис Михайлович подошел к замечтавшемуся княжичу. Тот поначалу не обратил на него внимания, но затем понял оплошность и тут же вскочил. – Чего встрепенулся, Митя, – спросил немного насмешливо боярин, – али сон сладкий видел, да пробудился? – Нет, князь, не сплю я. – Уж я вижу. – Правда не сплю! – Ладно, дружок, не серчай на старика, если что сказал не так. – Да что ты, Борис Михайлович, как можно! Я тебя заместо родного батюшки почитаю. – Это правильно, старших почитать надобно. Ты мне вот что скажи, тебе в кремль скоро ли? – Да еще сегодня надо было, а я к тебе заехал да загостился… – Сегодня не надо, сегодня ничего не готово. Да и на воротах тебя не записали. – Как так? – Да так, в чем-то царь Ивашка прост до дурости, а в чем-то хитер, аки змей. Это же надо догадаться, на всех воротах подьячих поставить да всех, кто въезжает да отъезжает – записывать. И не только бояр набольших, но и всякого рода людишек. Телятевский вот на этом и погорел: ему бы, дураку, круг дать, да с другой стороны в Москву и въехать. И кто бы тогда знал, что он поблизости от того места был, где на Мелентия напали? – А кто этот Мелентий? – Да так, человек божий. До пострига, правда, рати в бой водил, да и иными делами занимался, а потом, когда жарко стало, от мира ушел, в иночестве схоронился. Хитер, нечего сказать. – А меня почему не записали? – вспомнил княжич. – Да потому, что ты со мной был, а за моими холопами тебя и не заприметили. Но то ладно, завтра свою грамоту в кремль доставишь. – Это что, сегодня и погулять можно? – Я тебе погуляю! Еще, чего доброго, на Панина набредешь, он как раз рядом рыщет. – Ищет кого? – Да вот его и ищет, – хмыкнул боярин, показав глазами на дверь, в которую вышел Телятевский. – Борис Михайлович… – Что тебе? – А отчего ты царя Ивашкой кличешь? – А кто он, Митя? Какой с него царь? Ни благолепия в нем византийского, ни стати царской. То на коне скачет, то в Кукуй к своей курве немецкой бегает. То школы свои бесовские выдумывает, то из пушек палит. Разве таковые цари бывают? Да и крови в нем Рюриковой нет. – Как это? – Да так, я у немцев справлялся. Не родня его пращур Никлот с Рюриком! Это он сам, собачий сын, вместе с Никишкой Вельяминовым придумал! Услышав имя царского ближника, Щербатов помрачнел, затем, немного помолчав, снова повернулся к боярину: – А что с Вельяминовыми будет? – Да чего с ним станется, – усмехнулся Лыков, – на башку укоротим, только и всего. – А с сестрой его? – Тьфу, нашел, о чем печалиться. Или по нраву пришлась бесстыдница эта? Так возьми ее к себе в холопки, да и дело с концом! – Да как можно! – А так! Если мы Ивашку скинем, то до той поры, как Владислав на царство венчается, нам все можно будет. Да и потом так же. Ну а если не хочешь ее в холопки, так женись. Ей, сироте худородной, если брата лишится, – куда деваться? – Это другое дело… – задумчиво протянул княжич. – Ладно, Дмитрий, утро вечера мудренее, ступай себе с Богом спать. Вот сделаем дело, так и женишься… – Спаси тебя Христос, боярин, – поклонился Щербатов и вышел.