– Как нога-то? – поинтересовался поравнявшийся с ним верховой стрелец. – Болит, проклятая, мочи нет… – скривился тот в ответ. – Сказывают, тебя царские лекари смотрели? – Да что этот басурманин понимать может, – отмахнулся чернобородый. – Дернул за ногу, окаянный, так, что я свету божьего не чаял увидеть, да велел ногу не тревожить. А как ее не тревожить? – Все же лучше, чем верхом, – рассудительно заметил его товарищ. – Скажешь тоже, лучше… да лучше бы они мне винца налили! Я сам видал, как Прохору наливали. – Не гневи Бога, Семен, Прошке-то весь бок пропороли. Сейчас лежит в беспамятстве, того и гляди богу душу отдаст! – Вот-вот, оно ему все одно без надобности… – пробурчал стрелец и с надеждой посмотрел на приятеля. – Слышь, Игнат, ты бы попросил у артельщика? – Ополоумел? В походе за пьянство и повесить могут! – Так то здорового, а я хворый. – А Пушкареву без разницы, какой ты! – Это верно, – пригорюнился чернобородый. – Ну и ладно, не помру как-нибудь. Чего нового-то слыхать? – Да чего тут нового, – пожал плечами Игнат, – побили маленько ляхов, да и удираем. Драгуны остались их задержать елико возможно, да потом нас догонят. – Немецкие драгуны или русские? – Панинские. – Понятное дело – православных не жалко… – Тьфу на тебя! Хотя слушай… сказывают, один рейтар из московских жильцов поймал ляха, а тот оказался девкой! – Иди ты! – Вот тебе крест. – И чего? – Да ничего, ее государь увидал и захотел выкупить, а тот ни в какую! Женюсь, мол, на ней, и все тут! – А царь чего, неужто зарубил? – Кого зарубил? – изумился Игнат. – Как кого, жильца! – Да господь с тобой, не стал он его рубить. – Но девку отобрал? – Зачем отобрал? Она сама с ним поехала, а государь рейтару свою шапку пожаловал. – Ишь ты, – озадаченно покрутил головой стрелец, а потом, тряхнув головой, заявил: – Честь та велика, а деньгами все одно лучше! – Я тоже думаю, что лучше деньгами получить, чем на латинянке жениться. – Ага, особливо после царя. – Ты о чем это? – А ты думаешь, она ему для чего занадобилась? Царица не едет, Лизка в Кукуе осталась, беса тешить-то и не с кем. – Тьфу ты, прости господи! Ну тебя, Семен: доведешь когда-нибудь до греха. Между тем девушка, о которой они говорили, тряслась в седле посреди царских телохранителей. Панна Карнковская после всех приключений чувствовала себя совершенно разбитой и готовой вот-вот упасть. К тому же у бедняжки со вчерашнего вечера не было во рту даже маковой росинки, и она ужасно хотела есть. Но попросить окружавших ее суровых ратников не позволяла гордость, а пленивший ее герцог, казалось, совсем позабыл о бедной Агнешке. «Прежде он был совсем не такой…» – невольно подумала она, припомнив взятие Дерпта. Город тогда был захвачен, прислуга в ужасе разбежалась, а Иоганн Альбрехт вдруг сам встал к плите и приготовил завтрак для себя и своих людей, не забыв пригласить к столу своих пленников Карнковских. При этом он шутил, рассказывал занятные истории и вообще был очень мил. Потом он добился, чтобы в Дерптский замок приехала ее тетя, и честное имя Агнешки не пострадало. Боже, были же времена, когда у нее было честное имя! Но почему он тогда отверг ее любовь? Когда войска, наконец, остановились для привала, девушка была на грани обморока. Кое-как соскользнув с седла, она сделала несколько шагов и в изнеможении опустилась на траву. По-прежнему окружавшие ее русские ратники продолжали смотреть на нее с подозрением, как будто опасались какого-то злого умысла, но у нее уже не было сил обижаться. – Вы голодны? – раздался негромкий голос совсем рядом. Агнешка хотела было гордо отказаться от подачки, но смогла лишь измученно кивнуть. Человек, спросивший, хочет ли она есть, тут же сунул ей в руки кувшин с парным молоком и краюху хлеба. Господи, ей приходилось бывать на пирах у королевича и самых знатных магнатов Речи Посполитой, но никогда она не ела ничего более вкусного!.. Ожесточенно вгрызаясь в черствый хлеб и жадно запивая его молоком, девушка мгновенно, как ей показалось, покончила с предложенной ей пищей. Закончив есть, она подняла глаза и увидела, что Иоганн все это время внимательно наблюдал за ней. Внезапно Агнешке стало ужасно стыдно, что она ведет себя при нем как последняя мужичка. Однако в глазах герцога не было ни малейшей насмешки, а скорее сочувствие. – Прошу простить меня за проявленную невнимательность, – мягко сказал я ей. – В походе мы обходимся самой простой пищей, которая была бы слишком груба для вас. Но скоро будет готов ужин, и я прошу вас оказать мне честь… Девушка рассеянно слушала, что он говорил, не слишком понимая смысл слов; очевидно, надо было что-то ответить, и она собралась с силами, но покачнулась и, так ничего и не сказав, растянулась на земле. – Сомлела девка, – сочувственно прогудел Вельяминов, – умаялась. – Не похоже, – покачал я головой в ответ, – где О’Коннор? Кажется, у нее обморок. – Известно где, раненых пользует. – Он ведь не один? Пусть хоть помощника какого пришлет… Похоже, у Никиты на этот счет было свое мнение, но перечить он не стал и послал одного из свитских за лекарем. – Возможно, это от голода, – заметил Михальский, – вполне вероятно, что утром она не успела поесть. – Ты бы еще дольше молоко искал, – пробурчал я в ответ, – она бы точно окочурилась. Не вяленой же кониной ее кормить было? – Я не пастух, чтобы коров искать, – пожал плечами Корнилий, – тем более для нее. – А кто же тогда так расстарался? – Известно кто, – усмехнулся Вельяминов, – Савка Протасов все окрестности обшарил, покуда нашел. – Слушай, вот как у нее это получается? – покачал я головой. – Он же ее в первый раз в жизни увидел! Болик тогда тоже так, глянул раз – и пропал. – Таковы уж польские девушки, – грустно усмехнулся Михальский, – если ранят мужчину в сердце, так нет от такой раны спасения. Только время. – Да она тогда дите совсем была. Красивая девочка, конечно, но ведь не более… – Так и Болеслав твой еще совсем мальчишка был в ту пору, – прогудел Никита, – а сейчас, гляди, справная девка! Недаром при королевиче состояла. – Н-да, ситуация… надо бы как-то намекнуть про это Протасову-то… – Лучше его матери: она, конечно, и так благословение на брак с латинянкой не дала бы, но лишним не будет. А сам-то еще вдруг взбрыкнет, по молодости лет… Пока мы так беседовали, появился наш эскулап в забрызганном кровью кожаном фартуке и в сопровождении ученика, тащившего сумку с инструментами. Изобразив поклон в мою сторону, он наклонился над девушкой и, взяв ее за запястье, принялся считать пульс. Затем, расстегнув кунтуш и завязки на рубашке, приставил к ее груди ухо и попытался прослушать. – Говорите, Пьер: что с нашей очаровательной пленницей? – спросил я доктора, когда он закончил осмотр. – Ничего особенного, сир, обычное переутомление, вызвавшее упадок сил и нервное расстройство, крайне негативно сказавшееся на самочувствии мадемуазель. Как ни крути, а сражение – не самое подобающее зрелище для женских глаз. – Не могу не согласиться. Кстати, а ты чего так перепачкан, много раненых? – Немало, сир, но дело не только в этом. К сожалению, многие русские боятся меня больше, чем своих ран. К примеру, один из рейтар вместо того чтобы показаться мне, присыпал свою рану землей. Сейчас она распухла, почернела, а сам он то и дело впадает в беспамятство. Но при всем этом всячески отказывается от операции, и, говоря по совести, я даже немного рад этому. – Вот как? – Посудите сами: не дав вовремя оказать себе помощь, он практически обрек себя на смерть, и даже если б согласился на нее сейчас, шансов прискорбно мало. А как вы думаете, кого объявят виноватым при летальном исходе? – Вот сволочь!.. – Простите, сир? – Это я не тебе, Пьер, просто на обучение и экипировку войска ушло совсем немало средств. И каждая потеря чувствительна, а уж такая глупая – втройне. Впрочем, судя по крови на твоем фартуке, далеко не все мои солдаты отказались от врачебных услуг. – Это верно, немецкие драгуны и кирасиры не боятся врачевателей, а глядя на них, так поступают и многие русские, например, стрельцы. – Хорошо, дружище, раз у тебя так много дел, не стану тебя задерживать. – Счастлив служить вашему величеству, – изящно поклонился О’Коннор и вернулся к своим делам. Пока я беседовал со своим лейб-лекарем, к нашей дружной компании подошел Пушкарев. – Чего тут у вас стряслось, православные? – поинтересовался он, с интересом наблюдая за манипуляциями врача.