Я кидаю сестре полотенце с пола и беру свой рюкзак, и оставляю ее стоять у двери моей ванны. Она пахнет мокрой травой и куревом, и, приглядевшись поближе, замечаю красные глаза и кривую улыбку на лице сестры. — Я поеду на велике, — произношу я. Риса под воздействием, вяло поднимает два пальца и произносит: — Мир. Затопленная трава хлюпает под ботинками, когда я иду через свою лужайку к дому Пенелопы. Каждый мой выдох белеет в прохладном воздухе и пульс учащается, когда я подхожу на крыльцо передней двери. Спустя неделю нашего тринадцатилетия, стул Пен рядом со мной пустует. И я потерялся в счете дней, сколько ее нет. Погода не позволяет нам ездить в школу на велосипедах и роликах вместе, поэтому я не знаю, появится ли Пен на утренней линейке. И вот, опять ее нет рядом. В предыдущие дни, когда дождь делает достаточно долгий перерыв, чтобы я смог пересечь лужайку и дойти до крыльца Файнелов, я выслушиваю извинение за извинением. — Она простудилась, — врет Соня. — Пен назначено к доктору сегодня, милый. — Моя малышка сегодня останется дома, но не принесешь ли ты ей домашнее задание? — говорит она с вымученной улыбкой. Сегодня, я скрещиваю пальцы за спиной и стучу в дверь. Миссис Файнел открывает дверь в трениках и огромной толстовке мокрой от пота. На лице отсутствует поддельная улыбка, которой она обычно приветствует меня и под глазами такие темные мешки, что сойдут за синяки. Соня тяжело вздыхает и опускает плечи, прежде чем, отходя, пустить меня в дом. — Может ты, сможешь заставить ее подняться с постели, Диллон, — говорит она бесцветным голосом. — Потому что ничего, что мы пробуем, не работает. Я снимаю шапку с головы и встаю на нижнюю ступеньку, неуверенный в следующем шаге. Мама Пенелопы закрывает дверь ногой, пресекая тусклый дневной свет. Дом молчит, полный запаха влажного воздуха, исходящего через нагреватель. Стоит полная тишина, не считая легкого пыхтения кофе-машины. — Ты можешь подняться здесь, — говорит миссис Файнел. Она проходит в кухню. — Уэйна нет дома, милый. Хозяин дома достаточно четко обозначил мне правила этого дома, когда я только начал приходить на регулярной основе: — Держись подальше от спальни Пенелопы и никогда не трогай пульт от телевизора. Я узнаю, если ты это нарушил, парень. Я всегда наблюдаю, — говорил он. «Обезьяноподобный» не знает о том разе, когда я впервые был в комнате Пен. Да и Соня, хранит в секрете еще несколько моментов, когда она отошла от правил. Дверь комнаты всегда открыта, и мы только слушаем музыку или листаем журналы «Роллинг Стоун» — не в чем обвинить. Такой опыт у меня впервые. Дверь скрипит, и я вижу очертания ее фигуры под кучей одеял на кровати. Фиолетовые занавески, плотно зашторены, и комната полностью погружена во тьму. Сдерживаюсь, чтобы не сорвать эти занавески с окна — они загораживают мне Пен, только слегка их приоткрываю и пускаю немного серого света. — Пенелопа, — шепчу я с края кровати. Глубоко скрытая под одеялами и простынями, утопленная в подушку и разбросанными темными волосами по лицу, она грустно и глубоко вдыхает, а затем выдыхает. Ее глаза цвета темного шоколада двигаются под тонкими веками с выступающими голубыми венками и округлость щек горит красным. — Пора вставать, — говорю я немного громче. Самая ленивая девушка в мире разворачивается ко мне лицом, но не встает. Я стягиваю одеяло, обнажая длину ее шеи и голые плечи. Длинные волосы Пен лежат поперек ее худых выступающих ключиц и розовые губы слегка приоткрыты. Вспышка в голове заставляет меня встать с кровати. И вместо того, что бы снова дотронуться до нее, я пинаю кровать. — Вставай же, — говорю я нахально. — Мы опоздаем в школу. Ничего. — Пен. — Пен. — Пенелопа! Она сопит. Я пинаю снова. Ее рука дергается. Она снова сопит. — Пожалуйста, вставай, — молю я в итоге, еще раз пытаю удачу и трогаю ее за бок. Длинные ресницы трепещут, бросая тень на щеки слегка тронутые веснушками, и я снова трясу спящую красавицу. Сначала мягко, но затем с нажимом. Сон торжествует, и даже моя тряска не действует на нее. Отступая назад, я вижу стакан воды на комоде у постели и решаю плеснуть воду ей в лицо. Пен натягивает одеяло на голову. Десять маленьких пальчиков на ногах, покрытых нежно-розовой кожей, показываются, сжимаясь, прежде чем полностью расслабиться. Миниатюрные лодыжки и икры, выглянувшие из-под одеяла, заставляют волноваться мою душу и я готов броситься вон из комнаты. Но беру себя в руки и стягиваю одеяло напрочь с самой большой сони, которую я только знаю. Она спит в сорочке и розовом белье. Я так сильно зажмуриваю глаза, что, кажется, никогда не открою их вновь. В полной темноте, в поисках пути для побега, я держу руки впереди и быстро машу ими перед собой, пытаюсь понять, где же дверь. Задеваю ножку кровати и лечу вниз на спину. Тут раздается мягкий удивленный голос: — Диллон, что ты здесь делаешь? — в сонном голосе слышатся смеющиеся нотки. Соня, конечно, сказала, что «домашнего тирана» нет дома, но это просто мое счастье, что Уэйн не появился, пока я у его дочери в спальне и на ней ровным счетом ничего не одето, кроме ночнушки и нижнего белья. Пока большая часть меня желает открыть глаза и взглянуть на лицо, которое давно не видел, крохотная часть, которая хочет жить, выпихивает меня к двери. — Не уходи, — нежно и грустно произносит Пен. Я останавливаюсь, но не поворачиваюсь к ней. И не открываю глаза. — Я видела во сне тебя, — говорит она. — А потом, какой-то бездушный паразит стащил с меня одеяло, и это был ты. — Тебя не было в школе, — говорю я все еще в темноте. Пружины в ее матрасе прыгают и скрипят, и я слышу ее зевок. — Ты можешь повернуться, — говорит она. Пенелопа сидит на краю кровати; она болтает босыми ногами в дюйме от коврика. Ее волосы перепутались и под глазами очертания таких же синяков, как и у ее мамы. Бледно-желтая ночнушка полностью закрывает каждый дюйм ее кожи до колен, и она так сильно сутулится, будто готова вот-вот провалиться обратно в страну снов. — Я пришел, чтобы проводить тебя в школу, — говорю я. Мисс Дремота зевает снова, пока сладко вытягивает свои длинные руки и заводит их за голову, но затем встает. Мое взволнованное сердце прыгает в грудной клетке. — Кинь-ка мне вон те джинсы, — говорит Пенелопа. Она указывает на гору одежды, на полу у двери. Я передаю ей бледного цвета джинсы и отворачиваюсь, пока она натягивает их на ноги. — Мне нужна рубашка и толстовка, — говорит она. Звук замка на джинсах снова заставляет меня нервничать. Передавая ей одежду из кучи, я быстро благодарю Всевышнего за то, что дальше она идет в гардеробную, чтобы переодеться. Пока она там, я заправляю кровать и взбиваю подушки. Во рту все пересохло, поэтому пью воду, которую я чуть было не пустил в дело, чтобы поднять Пен, одним глотком. Пенелопа появляется из гардеробной, одетая в толстовку, с накинутым капюшоном. Ее волосы заправлены в толстовку, и один из шнурков висит длиннее. Без какого-либо выражения на лице, с ладошкой приложенной там, где бьется сердце, над губами собрались капельки пота, эта невозможная девочка сидится на кровать и беспомощно смотрит на меня. — Я не знаю, смогу ли я идти, — говорит она. — Ты понятия не имеешь, как это тяжело — одеваться. Я ставлю стакан на место и спрашиваю: — В чем дело? Она пожимает плечами и сводит губы в одну полоску. В поиске чего-нибудь, что может помочь, на мои глаза попадается вполне очевидный ответ. Она окружена вещами, которые делают все проще и удобнее, но они вне досягаемости от кровати. У меня рождается чувство, что с тех пор как я последний раз ее видел, она не выходила из комнаты. Красная оправа плотно сидит на переносице, и черные стекла закрывают блестящие глаза. Я вынимаю ее длинные заправленные волосы из толстовки, и поправляю ее. После регулирования шнурков, я распрямляю рукава и расстегиваю ее в районе шеи, чтобы легче дышалось. — Лучше? — спрашиваю я. Девочка вытирает пот с лица задней стороной ладони и кивает.